– Я? – Сами сказали, что дали бы по морде мужу Беатрис дель Пераль, да и ей тоже. И много кому еще. Вы даже бомбу хотели подложить некоторым людям! Уж если это не означает судить, то… Просто вы очень близко к сердцу принимаете проблему мачизма. Я держала в руке стакан с пивом и, выслушав Гарсона, поставила его на стол – тяжело, но не резко. Потом, помолчав немного, посмотрела в глаза своему товарищу: – Я устала, Гарсон, устала до последней невозможности. – Инспектор, у меня не было намерения… – Нет, послушайте. Мы с вами погрязли в деле, которое не только не распутывается, а, наоборот, с каждым днем все больше и больше запутывается. Дома у меня живет сестра, которая злится на меня, потому что я вмешиваюсь в ее личную жизнь. А еще я понимаю, что уже не молода, да и выгляжу отвратительно. Кажется, всех этих обстоятельств вполне достаточно, чтобы любую довести до депрессии… Так нет же, человек, который вроде бы должен быть на моей стороне, то и дело норовит осудить мое поведение, подчеркнуть, что я состою из противоречий, узко смотрю на вещи, что я дешевая феминистка и вообще чуть ли не идиотка. – Я никогда не произносил подобных слов. – И знаете, что я вам скажу, младший инспектор? В глубине души меня это не слишком задевает. Я никогда не была святой и, если бы ощущала в себе призвание помогать ближним, работала бы сейчас в какой-нибудь неправительственной организации и расчесывала кудряшки негритятам, а не сидела бы в этой яме, окунувшись по уши в… назовем это продуктом социального распада. Понятно излагаю? – Я только пытался… – А я не хочу этого знать, правда не хочу. – Хорошо. Нам принесли дымящийся суп. Я прекрасно знала Гарсона, знала, что обидела его и что во весь остаток обеденного времени он не проронит ни слова. Так оно и случилось. Мы расправились с супом, занялись рыбой, и даже когда Гарсон ел, рот его кривила гримаса обиды. Что ж, пускай, зато я получила возможность подумать. А думала я о том, что Эмилиана Кобос очень уж мало похожа на убийцу. Как и Беатрис дель Пераль. Вероятно, Маркиз, которого мы будем допрашивать после обеда, тоже не заказывал убийства Вальдеса. Нет, все-таки мы движемся не в ту сторону. Даже если кто-то нанес тебе удар, перевернувший всю твою жизнь, это еще не повод нанять киллера для расправы с обидчиком. Прямая месть – вещь слишком примитивная для такого сложного мира, как наш. Если бы речь шла о неконтролируемой вспышке гнева… но хладнокровно спланировать убийство… Убийцей не становятся вот так вдруг. А Лесгано? Кто такой этот чертов Лесгано? Кроме того, нельзя забывать про большие деньги. Деньги, деньги – вот где ключ ко всему. Если не деньги, то что двигало поступками всех персонажей этой истории? Значит, следует копать здесь. Мы покончили с десертом. И по-прежнему молчали, как монахи-францисканцы. Наконец я велела Гарсону: – Младший инспектор, я хочу, чтобы вы еще раз позвонили инспектору Сангуэсе. Скажите, что нам необходимы сведения по банковским вкладам всех, кто замешан в этом деле, всех. Гарсон вынул свою смешную книжицу и принялся записывать: – Это значит, что… – Не только Эмилианы Кобос, но и Беатрис дель Пераль, Маркиза, с которым мы скоро увидимся, Пепиты Лисарран, главного редактора журнала… Я кого-нибудь забыла? – Марту Мерчан, бывшую жену Вальдеса. – Запишите и ее тоже. Я хочу знать, сколько денег у каждого из них рассовано по всему миру. – Боюсь, судья сочтет неоправданной выдачу такого количества ордеров. – Выдаст как миленький – судья будет нам во всем помогать. Если удастся доказать, что дело, которым занят Молинер, и наше с вами дело связаны, судья выпишет гораздо больше ордеров, чем нужно. Эта история задевает важных людей. – Хорошо, инспектор. – Вы достали адрес Маркиза? – Да, инспектор. – Отлично. Встретимся с вами там в пять часов. – Будет исполнено, инспектор. Лучше не придумаешь! Почему нам вечно хочется ближе сойтись с себе подобными, узнать друг про друга побольше, завязать товарищеские отношения? А ведь куда проще жить вот так. Гарсон – мой подчиненный, я его начальница. Мы вместе выполняем определенную работу. Выполнили – и свободны. К несчастью, наша работа делается не на конвейере, где разговаривать было бы запрещено правилами. Нет, мы проводим вместе уйму времени, когда приходится чего-то ждать, вместе ездим, обедаем и ужинаем. И это настоящее товарищество. Гарсон знает меня так же хорошо, как и я его. Но каждый из нас исхитряется выступать еще и в роли совести другого. Вслух, само собой разумеется! Немыслимо продолжать так и дальше. Попросить комиссара Коронаса заменить мне помощника? Во всяком случае, служители Бога поступают именно таким образом. Когда монаху начинает нравиться жизнь в его общине, настоятель переводит его в другое место. Думаю, в их случае речь идет о том, что надо больше страдать. Иными словами, им надо стремиться к тому, чтобы лучше исполнять свое призвание, а страдание – мудрость подвижников. Не исключено, что и от меня пользы будет больше, если я буду работать без Фермина Гарсона. Я размышляла об этом, гуляя по Мадриду. Смотрела на чистое небо Кастилии, на сияющий свет, который не тускнел из-за близости моря, как в Барселоне. Я, вне всякого сомнения, переживала кризисный момент. Иначе как объяснить, что меня до дрожи бесило любое вмешательство в мою жизнь? Я сознательно, без колебаний выбрала для себя одиночество, а теперь, кажется, собиралась достичь еще более высокой степени этого самого одиночества, что оказалось делом трудным, ведь вокруг всегда есть люди, а люди непременно вступают между собой в некие отношения – что-то тебе дают и хотят, чтобы ты возвращала долг, улыбаются, суетятся, выносят суждения, злятся и любят, разговаривают, видят тебя и желают, чтобы их тоже замечали. Когда я завершу это дело, если только это дело когда-нибудь завершится, попрошу у комиссара Коронаса месячный отпуск – чтобы получился целый месяц подряд. И отправлюсь в монастырь. В такой, где сдают комнаты с едой. Буду гулять на природе. Читать полное собрание сочинений Пушкина – это в моей интеллектуальной биографии лакуна, которую пора ликвидировать. Буду наблюдать за поведением муравьев в муравейнике, если, конечно, мой отпуск не случится зимой. Попрошу монахиню, отвечающую за обслуживание постояльцев, чтобы еду мне приносили в келью. Если увижу кого в коридоре, отвернусь, избегая даже приветствий. А если за месяц такая жизнь мне понравится, поступлю монахиней в эту общину. Хотя, разумеется, для меня подобное решение будет очень тяжелым. Я не верю в Бога, не смогу выполнять обет послушания, молиться, вставать в пять утра, не смогу стать полноценной частью общины. Не говоря уж об отказе от книг, музыки, сигарет, виски и кофе. В конце концов я даже додумалась до того, что должны существовать монастыри для мирян, людей слегка измученных жизнью, для тех, кто любит одиночество, но не готов отказаться от земных благ и удовольствий. А как там будет обстоять дело с сексом и любовью? Неужто и от них придется отказаться, чтобы монастырь за три дня не превратился в бордель? А на какие деньги будет существовать община? Откуда берут деньги монахи и монахини? Изготовляют сладкие напитки и вышивают крестиком? Как добыть денег? Это будет главной проблемой – как всегда, впрочем. Деньги, деньги, деньги, деньги. Я снова вернулась мыслями к расследованию. Интересно, добился ли чего Молинер от министра? Мы договорились встретиться в девять в гостинице, где для него тоже забронирован номер. Тогда он все и расскажет… Вернувшись к реальности, я огляделась по сторонам. Где я нахожусь? Кто знает. Кажется, заблудилась. Я остановила такси и дала водителю бумажку с адресом Хасинто Руиса Норуэлла. Было уже почти пять. Не хватало только опоздать. Таксист попытался было завязать беседу: – Как вы думаете, будет дождь? – I don't speak Spanish[22], – ответила я. Главное – не позволить ему втянуть меня в разговор, ведь от дождя он перейдет к засухе, от засухи к личной жизни, потом начнет рассказывать о терзаниях своего несчастного сердца, чтобы под конец спросить: ну и что вы про это думаете? К чертям собачьим человеческие отношения! Слава богу, все прошло гладко, и таксист не сказал мне даже “до свидания”. Гарсон поджидал меня рядом с комнатой консьержки, на лице его сохранилось скорбное выражение, какое бывает у человека, задетого за живое. – Маркиз нас ждет. – Возражений с его стороны не было? – Нет, наоборот, сразу сообщил, что и сам хотел обратиться в полицию, а тут мы ему как раз и позвонили. Он хочет что-то рассказать. – Что именно? – Понятия не имею. – Занятно, вам не кажется? Он пожал плечами, но своего мнения не высказал, видимо, на фоне наших взаимных обид это показалось ему излишней вольностью. Я решила набраться терпения и подавила вздох, поскольку хуже всего переносила такие вот немые упреки младшего инспектора. Нам открыла очень старая служанка. Она провела нас в гостиную, где мы увидели обитую кретоном мебель, картины на религиозные темы и всякие bibelots[23]. – Остатки былой роскоши! – заметила я. Гарсон в ошеломлении рассматривал большую картину – на ней был изображен архангел Михаил, пронзавший копьем дьявола. Поверх римской туники на архангеле были надеты сверкающие доспехи, а его светлые кудри развевались по ветру, что усиливало драматизм ситуации. – Небось, кучу денег стоит! – сказал мой товарищ. – Только если учитывать возраст картины… потому что художественной ценности она не имеет. Он опешил: – Никакой? Мы встали и подошли поближе к полотну. – Никакой. Обратите внимание на размеры дьяволовой головы, пропорции нарушены, видите? Кроме того, цвета очень гладкие. А что вы скажете про руки архангела? Только посмотрите, как неумело они нарисованы! Скорее всего, автор – какой-нибудь местный художник, из обычной кастильской деревни, писавший на религиозные темы. – А! – Когда у вас возникают сомнения по поводу качества картины, всегда смотрите, как автор справился с руками и ногами. Это верный ориентир. Хотя для абстрактной живописи такой подход не годится, и там вам могут впарить любую мазню. – Мне ее впарят в любом стиле. – Вряд ли. – Ведь я человек необразованный, мне не довелось изучать историю искусств. Неужто забыли? Он посмотрел на меня с укором. Я почувствовала ярость. И готова была убить его на месте. Но не успела, так как за нашими спинами раздался голос: – Вам понравилась картина, правда? В нашей семье она находится вот уже двести лет, но есть и постарше. В моем загородном доме имеется еще несколько любопытных полотен. Хасинто Руис Норуэлл предстал перед нами в тщательно продуманном облике плейбоя: бежевые брюки, блейзер и шелковый платок, завязанный на шее под сильно выступающим кадыком. Молодой блондин спортивного сложения… Понятно, что он прямо просится на любую рекламу. Но тон у него был невыносимо, до карикатурности пижонский. Мне даже почудилось, что это он нарочно перегибает палку. – Добрый день, сеньор Руис, мы хотели бы с вами побеседовать. – Знаю, инспектор, знаю. Позвольте узнать вашу фамилию? – Деликадо. – Отлично, инспектор Деликадо, и я тоже мечтаю побеседовать с вами. На самом деле я решил подождать еще несколько дней, а потом сам бы явился в комиссариат. По-моему, все это уже выходит за рамки дозволенного. – Была бы признательна, если бы вы объяснили свои слова. – Охотно. Судите сами, вы пришли сюда, поскольку подозреваете меня в убийстве журналиста Вальдеса. Так ведь? – Как нам стало известно… – Понятно, понятно. И у меня действительно были причины, чтобы убить эту свинью, но я его не убивал, вот в чем дело. Мало того, я мог бы здорово ему напакостить, доставить большие неприятности, но не захотел. Такая вот история. Сейчас объясню. Как вам известно, я человек публичный, поэтому часто сталкивался с Вальдесом. Даже участвовал несколько раз в этой его программе на телевидении. Я прекрасно понимал, что он за тварь, но в нынешние времена человек здорово зависит от СМИ. Понимаете, о чем я? – Полагаю, что да.