– Так вот, во время одной из наших с ним встреч я поделился с Вальдесом чрезвычайно ценной информацией. Рассказал, что у министра здравоохранения есть в Барселоне любовница. Сердце у меня заколотилось как бешеное, но я ничем не выдала своего волнения, нельзя было ни в коем случае перебивать его, следовало держаться крайне осторожно. – Вы можете спросить, кто меня дергал за язык. Зачем я ему это выболтал? Ну, скажем так: мною двигала жалость. Я знал эту девушку, Росарио Кампос, она была действительно очень достойной, красивой, скромной, из хорошей семьи… Так вот, история с министром пагубно на нее подействовала. Она страшно переживала и лила слезы, понапрасну надеясь, что он оставит ради нее жену. Я тысячу раз предупреждал Росарио: рассчитывать ей не на что, но она мне не верила. И вот однажды, разговаривая с Вальдесом, который вечно пытался вытянуть из меня что-нибудь этакое, я рассказал ему про их связь. Только ради блага Росарио… Вскоре ее убили, наверняка чтобы спрятать концы в воду. Понятное дело, я мог пригрозить Вальдесу, что молчать не буду, или даже взять и обнародовать все, что знаю, и он был бы втянут в страшный скандал, но я ничего такого делать не стал. И уж тем более не убивал его. – А почему вы не сообщили полиции факты, которые касались Вальдеса? – спросил Гарсон. – Noblesse oblige![24] Это не мой стиль, понимаете? Кто-то может подумать, что я такой же, как и все те люди, чьи портреты не сходят со страниц глянцевых журналов, но это было бы ошибкой. Я ношу фамилию, которая ко многому обязывает, и должен держать марку, поэтому и не хотел впутываться в грязную историю. – А Вальдес заплатил вам за информацию или, может, только пообещал заплатить? Я ждала, что вопрос младшего инспектора оскорбит Маркиза, но он воспринял его совершенно спокойно: – Скажете тоже! Вальдес никогда не заплатил бы никому, кто появлялся в его передаче в качестве главного действующего лица. Кроме того, не в его правилах было смешивать в одну кучу персонажей с информаторами. Но главное, повторяю, у меня есть чувство собственного достоинства, чувство чести. Здесь у нас такие вещи, понятное дело, не в ходу… И боюсь, в конце концов я покину эту страну. Она меня не достойна. – Возможно, вы правы, сеньор Руис, но, если оставить в стороне личные принципы, есть кое-что для меня не слишком понятное. Почему Вальдес вдруг заинтересовался неким политиком, министром? Ведь люди, которыми он занимался, принадлежат к совсем другому кругу. Смею предположить, что и те СМИ, с которыми он сотрудничал, не стали бы печатать информацию о такой персоне. – Знаю, но Вальдес всегда выведывал информацию о сильных мира сего: политиках, финансистах… Думаю, просто желал получить рычаги воздействия. – А вы можете припомнить что-нибудь конкретное? – Нет, ничего конкретного в голову не приходит. Ну, например, он спрашивал даже про короля… Но если что-то в его сети и попадало, Вальдес никогда этим открыто не пользовался. Как не воспользовался и полученными от меня сведениями о связи Росарио с министром. Он ограничивался публикацией сплетен про привычных для него персонажей и на большее не замахивался. – А вы не могли бы вспомнить поточнее, когда именно вы рассказывали ему про эту девушку и министра? – Когда?.. Месяцев пять-шесть назад… Да, примерно так. Потом, три месяца назад, Вальдес сыграл со мной злую шутку, о чем вам известно, и я лишился контракта, на который здорово надеялся. И ведь все, разумеется, сплошная ложь! – Сеньор Руис, боюсь, вам придется дать показания судье и повторить ему то, что вы рассказали нам. Не исключаю, что он обвинит вас в сокрытии от правосудия определенных фактов. – Про Вальдеса, хотите вы сказать? – Именно! Вы обязаны были это сделать сразу после убийства Росарио Кампос. – Не смешите меня, инспектор! Да я понятия не имел, что одно с другим как-то связано. Кроме того, о ее смерти мне стало известно не сразу, а только через несколько дней. – Тут решать судье. Я со своей стороны хотела бы, чтобы вы побеседовали с моим коллегой инспектором Молинером. Он ведет дело об убийстве Росарио Кампос. – С огромнейшим удовольствием встречусь и с ним. – И будет лучше, если пока вы не станете покидать Мадрида. – А я и не собирался никуда уезжать, во всяком случае, до наступления лыжного сезона… Как только мы вышли на улицу, Гарсон буквально взорвался: – Нет, вы видели такого! Моя фамилия, мой загородный дом, моя честь… Да в гробу я видал эту его честь! Да будь я даже самым мелким из жуликов, отказался бы сидеть с ним в одной камере. Я не мешала ему выплескивать негодование, ведь на сей раз его раздражение не было направлено в мой адрес. – Вы считаете, он врет? – Еще бы! Врет как сивый мерин! Все врет! Его загородный дом… Да у него и нет ни шиша, кроме этих паршивых картин со святыми, которые давят ящериц с человечьими мордами! – Я имею в виду главное! Вы считаете, все, что он сказал про Вальдеса, ложь? – Это я еще не успел обдумать. А вам? Вам кажется, он врет? – Понимаете, по-моему, он врет о каких-то дополнительных обстоятельствах, а о вещах важных говорит правду. – Не уверен, что правильно вас понимаю. – Он и на самом деле рассказал Вальдесу про министра – это правда, но не правда, что сделал это бескорыстно. – Думаете, Маркиз получил за свою информацию деньги? – Вряд ли, скорее хотел оказать дружескую услугу, заручиться благосклонностью Вальдеса, чтобы тот соответствующим образом обращался с ним в своей передаче. Маркиз ведь с этого живет. – Вот и получил. – Рим не платит предателям, как вам известно. Не врет он и когда уверяет, что был готов все рассказать полиции. Только вот не уточняет, что сделал бы это лишь в том случае, если бы полиция сама на него вышла. По доброй воле Маркиз в это дело ни за что впутываться не стал бы. А сейчас он страшно боится, как бы кто его не выдал, и просто умирает от желания побеседовать хоть с кем-нибудь. Полагаю, такова печальная истина и таков наш друг Маркиз. – Мне тоже кажется, что этот прощелыга никого не убивал и уж тем более не нанимал киллера. – Целиком и полностью с вами согласна. И тем не менее будет лучше, если Молинер его допросит. Маркизу ведь много что известно про Росарио Кампос. Как видите, версия инспектора Молинера набирает силу. Думаю, скоро два наших дела объединят в одно. – Вы уже беседовали с ним? – Как раз собираюсь позвонить и договориться о встрече, но пока он, скорее всего, еще занят. Я позвонила, и мы условились вместе поужинать вечером в кафе неподалеку от гостиницы. – А я могу присоединиться к вам? – внезапно спросил Гарсон. – Разумеется, о чем вы спрашиваете, это ведь дела служебные! – Я предпочитаю убедиться, что не буду вам помехой. Я резко остановилась и очень серьезно посмотрела на Гарсона: – Младший инспектор, вы понимаете, что ведете себя как избалованный ребенок и тем самым можете помешать нормальному ходу следствия? – Это я-то избалованный ребенок? В жизни никто мне ничего подобного не говорил! Да я начал работать в четырнадцать лет! – Речь совсем о другом: вы почему-то вечно ходите раздраженный и обиженный. – Просто вы, инспектор, сами того не замечая, иногда высказываете мне такие вещи… – Уж не знаю, что я могла сказать, чтобы так вас разобидеть. – Вы сказали, что я лезу в вашу жизнь! – Послушайте, Гарсон, давайте поступим так. Мы с вами сейчас подпишем некий договор – между вами и мной. И согласно этому договору впредь мы не позволим себе никаких замечаний личного характера в адрес друг друга, согласны? И тогда все пойдет как по маслу. Мы ведь всегда ладили, правда? – Да, но в последнее время… Он еще немного покочевряжился, потом сдался: – Хорошо. Где надо подписывать? – Символической подписью послужит пиво. – Идет. – Только поклянитесь, что перестанете по каждому поводу строить сердитую мину. – Постараюсь. На самом деле я подумала, что не нравились ему не только мои выволочки, но и то, что другой инспектор вот-вот подключится к нашему расследованию. На беду, в нем коренились многие пороки, вообще типичные для полицейских. Мы заглянули в галисийский бар и выпили пива. – А ведь этот шут гороховый сообщил нам кое-что весьма любопытное, как вы считаете? Вальдес вытягивал из него сведения о сильных мира сего – и это крайне важно для нас. – Не знаю, инспектор, он меня до того взбесил, что я готов был удушить его своими руками. Поэтому до меня не слишком хорошо доходило, о чем он толковал. – Надо же, Фермин, а вы, оказывается, человек великих страстей! – Ваша реплика носит слишком личный характер. – Вы правы, беру свои слова обратно. Кажется, лекарство могло стать опаснее болезни, и мне предстояло целый день сражаться с Гарсоном, выясняя, содержится в той или иной фразе личный выпад или нет. Но тогда спор наш дальше не зашел – еще и потому, что зазвонил мой мобильник. Это был инспектор Сангуэса. – Петра? У меня для тебя есть пара новостей. – Только пара? – А ты имеешь хоть малейшее представление, каким потом добывается такого рода информация?