Пока мы ждали секретаршу, Гарсон буркнул мне на ухо: – Ну и тип! Прямо облагодетельствовал нас. – Молчите, Фермин, – прошептала я. – Будем вести себя очень мягко и очень вежливо. И смотрите в оба, вдруг заметите кого-то, кто подпадает под то же описание, что и Ногалес. Это мы должны непременно проверить. Но проверка не дала никаких результатов. Ни одного человека, отвечающего вербальному портрету, сделанному хозяином кафе, мы больше не встретили. Нужным нам персонажем был Андрес Ногалес – и я была бы готова прозакладывать свою добродетель, сохранись она у меня, что тут мы не ошибались. Уверенность моя была столь твердой, что, покидая редакцию, я задумалась, а не даем ли мы виновному шанс скрыться. Но спешить было нельзя, ведь пока у нас в руках не имелось против Ногалеса ничего конкретного, мало того, не имелось даже четкого представления о характере его преступления. Мы поехали в мадридский комиссариат, где работал Молинер. Я попросила, чтобы поставили на прослушку телефон Ногалеса и чтобы за ним установили наблюдение, а еще – чтобы какой-нибудь полицейский подежурил рядом с редакцией и сфотографировал главного редактора. Потом мы вернулись в гостиницу. Если мои подозрения окажутся в конечном итоге обоснованными, при таких мерах я могла чувствовать себя спокойно, ведь рисковать мы не имели права ни в коем случае. Когда я уже собиралась ложиться спать, позвонил Сангуэса. Время для звонков было совсем неподходящее, и обычно он себе такого не позволял. – Прости, Петра, что звоню поздно, но с этой твоей проклятой справкой я сижу в полной заднице. Страшно намучился с вашей Мартой Мерчан и продолжаю мучиться. – А что с ней не так? – Тебе известно, насколько закрыты наши государственные инвестиционные фонды? Много раз нам приходилось оставаться ни с чем, и не важно, полицейский ты или судья. Эти люди предпочитают держать язык за зубами. – Знаю. – Но ты, возможно, знаешь и то, что я лучший в стране дознаватель – специалист по экономическим вопросам. – Разумеется, и это я знаю! – Так вот, задействовав свои связи на весьма высоком уровне, я выяснил, что две недели назад Марта Мерчан инвестировала весьма солидную сумму. – Какую именно? – Двадцать миллионов песет. Я присвистнула, хотя и подумала, что вряд ли тут было чему так уж сильно удивляться. Сангуэса добавил: – Странно, правда? Откуда она их взяла? На ее счетах таких денег не было, да и на службе она столько не получала. Неужто хранила миллионы в чулке? Или заработала совсем недавно каким-нибудь неожиданным способом? Короче, вот что я выяснил, но определить источник этих денег – уже вне моей компетенции. – Понятно. Я задумалась, пытаясь осмыслить новые факты. Но тут же опять услышала голос Сангуэсы: – Петра, и ты ничего больше мне не скажешь? – Мне надо немного пораскинуть мозгами. – Но ты ведь ничего не сказала про мои подвиги. Только тут до меня дошло, чего он от меня ждал: – Сангуэса, я поражена до глубины души, я никак не могу в такое поверить. Знала, что в этом деле тебе нет равных, но пронюхать про ее инвестиции… И не только это, но вся работа, которую ты провернул – а ведь я потребовала от тебя кучу справок! Поверь, я совершенно искренне считаю, что в нашей полиции ты лучше всех. Его довольный смешок послужил сигналом, что я могу приостановить поток восхвалений – кажется, я выдала достаточную дозу. – Ладно, Петра, вынужден тебя покинуть. И береги себя, я бы не хотел, чтобы с нашим лучшим инспектором что-то случилось. – Я тебя обожаю, Сангуэса, пока. Нет, мужчины просто немыслимо тщеславны, зато как просто доставить им удовольствие! Ты можешь сколько угодно преувеличивать, льстить им – по-детски, безудержно нести черт-те что. Они все проглотят не моргнув и глазом, лесть никогда не покажется им слишком грубой, слишком беспардонной, они будут внимать тебе с восторгом, даже если и усомнятся, что стоят того, словно речь идет о материнской ласке. Я окинула взглядом стены своего номера. Потом оглядела эклектичную, типично гостиничную обстановку. Дьявольщина! Голова моя никак не была готова вместить еще один факт, этот факт не желал согласовываться с остальными и к тому же самым наглым образом нарушал порядок, в котором мне удалось выстроить мои выводы и подозрения. И какого лешего сюда лезла еще и бывшая жена Вальдеса? Она-то какую роль могла играть в истории с торговлей конфиденциальной информацией? И вообще, неужели и на самом деле торговля такой информацией могла потянуть за собой столько убийств? На каком этапе расследования мы в реальности сейчас находимся, опять в самом начале? Я почувствовала сильное головокружение, словно падала в пустоту, и даже не пыталась ухватиться за что-то надежное. Осторожно, Петра, подумала я. Нельзя позволить себе вдруг взять и растеряться. Сейчас нельзя ни слишком рваться вперед, ни отступать назад. Спокойно! Я пришла к тому, к чему пришла, но что-то ведь привело меня в эту точку. Нет никакого смысла вновь перетряхивать улики, делать обобщения, предаваться сомнениям. Надо довериться сыщицкой интуиции… Или нет? Я встала с постели. Спокойнее! Это всего лишь еще один факт. Разве компьютер впадает в панику, когда в него вводят новую информацию? А что он делает? Он сохраняет ее – и все, а где он ее сохраняет? Вот в чем проблема. Ну а если находка Сангуэсы ничего общего не имеет с нашим расследованием? Мы занимаемся сейчас мошенниками и аферистами. И все, кто входит в эту уже достаточно прореженную часть общества, обязательно что-то скрывают, главным образом, конечно, деньги. Обман у них в крови, они как никто другой способны прокручивать финансовые махинации, которые трудно бывает вскрыть. Финансы – в этом они руку набили. Возможно, Марта Мерчан инвестировала какую-то сумму раньше и это нигде не было зафиксировано, а может, получила тайное наследство от Вальдеса, просто деньги хранились у его адвоката, дабы уберечь их от налогов. Да, так вполне могло быть, ведь Вальдес и его бывшая жена поддерживали добрые отношения, несмотря на развод. И что теперь делать? Каким должен быть наш следующий шаг? Ехать в Барселону? Нет, только не это, ведь Ногалес у нас уже на прицеле и осталось сделать финальный выстрел. Послать туда Гарсона, чтобы он допросил Марту? Но с подозреваемыми такого типа младший инспектор не всегда справляется. Я приняла решение, которое мне показалось не самым плохим. Позвонила Молинеру. Он уже вернулся домой. Я попросила, чтобы он встретился с Мартой Мерчан. Ему были известны все детали дела, мы еще так и не отказались от мысли, что оба наши расследования связаны между собой, поэтому именно ему следовало поговорить с ней и составить собственное впечатление о нынешней ситуации. В зависимости от того, что он узнает, мы и решим, как действовать дальше. Молинер, разумеется, согласился. Так что пока этот груз был снят с моих плеч. Я вздохнула с облегчением, но судьба не собиралась дать мне передышку, чтобы я могла наконец выспаться. Когда я уже собиралась дать отбой, Молинер заговорил снова: – Петра, знаешь, в какой момент ты мне позвонила? Я вознесла молитвы всем своим святым покровителям, так как уже предчувствовала приближение катастрофы. Нет, ответила я, стараясь изобразить полное неведение. И тут катастрофа разразилась: – Моя жена только что ушла – насовсем. – Ой, прости, я даже не спросила тебя… Очень сочувствую и немедленно оставляю тебя в покое. Он пропустил мои слова мимо ушей, вернее, он, по-моему, вообще вряд ли меня слышал. – На самом деле она уже ушла из дома несколько дней назад и вещи свои унесла, у нее теперь новая квартира. Но мы договорились сегодня вместе поужинать – последняя попытка расстаться по-дружески… Не знаю почему, но у меня еще оставалась глупая надежда на то, что под конец… Но она ушла, Петра. И когда ты позвонила, я бродил по дому и думал, что никогда больше не увижу ее здесь. – Ну, если вам и вправду удалось расстаться по-хорошему… ты еще увидишь ее, и вы поболтаете, а со временем… – Нет, все было не так. – А как? – Я закатил ей ужасную сцену. Не мог сдержаться, не знаю, что со мной было. Я взяла сигарету с ночного столика. Любую попытку прервать его я бы сочла бессердечной жестокостью по отношению к судьбам всего рода человеческого. Вдохнула дым как можно глубже и стала слушать, поскольку только это сейчас – в невесть который раз – от меня и требовалось. – Я высказал ей все, что говорить не следовало, все, что на самом деле вовсе и не чувствую. А зачем? Катастрофа, Петра, я последний дурак, и у моей жены, разумеется, есть все основания, чтобы уйти к другому. – Знаешь, бывает очень соблазнительно взвалить всю вину на себя одного. Но помогает это так же плохо, как если бы ты стал во всем винить кого-то другого. – А что же тогда помогает? – Время. Надо, чтобы прошло время, и тогда, если ты и вправду хочешь понять, что произошло, снова все обдумать. Но только когда утихнут боль, обида и злость. – А когда они утихнут, Петра? – Не знаю. – Надо, чтобы прошло время. Легко сказать. – Но если уж тебе и вправду требуется прямо сейчас отыскать виноватого, вспомни про свою профессию – не промахнешься. Ты представляешь себе, сколько полицейских, мужчин и женщин, разведены или так и не вступили в брак? – Никогда об этом не задумывался. – Таких очень много. И это нормально, Молинер, нет такого мужа или такой жены, которые выдержат наш непредсказуемый режим, напряжение, которое мы вокруг себя распространяем, телефонные звонки в любое время суток и то, сколько времени мы отдаем какому-нибудь сложному расследованию… – И ты полагаешь, меня утешает мысль, что, пока я с таким остервенением работал, она флиртовала с другим? – Да нет, утешаться таким образом было бы пошло. И если тебя угнетает только это, беда не слишком велика. Я услышала его грустный смех: – Петра Деликадо, ты всегда скажешь что-нибудь оригинальное! – Наверное, я вычитала это в журналах. – Кстати, что касается твоей сестры… – “Разве я сторож сестре моей?” – как сказал небезызвестный Каин. Забудь про нее и займись чем-нибудь поинтереснее. – Петра, я именно так и сделаю, например, допрошу Марту Мерчан. И проведу допрос с не меньшим азартом, чем действовала бы ты сама. – Нет, думаю, с куда большим, ты ведь всегда был лучшим полицейским, чем я. Занятно, но почему-то между разведенными рано или поздно возникают особая симпатия и солидарность. Я всегда верила, что со временем мы создадим очень влиятельную общественную группу. Политики будут упоминать нас в своих речах, борясь за наши голоса, у нас появятся свои специализированные магазины и свои клубы. Кто знает, может, в будущем мы сделаемся столпом цивилизации вместо обветшалого института единобрачия, где все слишком предсказуемо и рутинно, слишком тщательно очищено от сильных эмоций. Но, когда наступит эта славная эпоха, я уже выйду в тираж, так что лучше не фантазировать и сделать то, что в настоящий момент мне нужнее всего, – поспать. Помогающий нам мадридский комиссариат работал превосходно. На следующее утро нас уже ждали конкретные результаты. За Ногалесом они следили, ни на минуту не выпуская его из виду. Ничего подозрительного в том, что он делал вчера днем и вечером, замечено не было. Допоздна просидел в редакции. Оттуда вышел с Хуаном Монтесом, своим заместителем, и они отправились ужинать в один из тех ресторанов, которые не закрываются до рассвета. Потом Ногалес вернулся к себе домой. Его телефонные звонки тоже ничего нового не принесли; все они были вроде бы связаны с работой. Третьей нашей просьбой было сделать фотографии Ногалеса, и они удивили нас своим качеством. Его сняли в полный рост, в профиль, когда он выходил из редакции, и почти анфас, когда он входил в ресторан. Ногалес получился на снимках совершенно узнаваемым. – Хотите позавтракать? – спросила я Гарсона. – Только если в “Глории”. Адольфо, хозяин кафе, как только мы показали ему фотографии, не задумываясь, подтвердил, что узнал Ногалеса. Однако тут же дал задний ход, наверное пожалев о своей неосмотрительности. Впрочем, такая реакция была обычным делом: разные ведь вещи – заявить, что ты видел в том или ином месте какого-то типа без имени и фамилии, или указать на него на фотографии, которую тебе предъявляет полиция. Иными словами, когда речь заходит о человеке с именем и фамилией – это уже второй шаг, и мало кто готов его сделать. – Понимаете, я не знаю, вот я сказал, что да, он, мол, самый и есть, но, как вам известно, здесь бывает столько народу… Запросто мог и ошибиться. Разумеется, говорить с ним сейчас о даче показаний судье не было смысла, прежде надо будет опять поймать его врасплох. Я попыталась хоть отчасти закрепить наши позиции: