– Только ничего себе не придумывай. И хотя он одного роста со мной, а может быть, даже выше, я всегда смотрел на него, как на ребенка. Я ответил ему: – Я ничего не придумываю. Вот ты мне все и расскажи. Он сел на пригорок возле нашего участка. Я стоял при свете вечернего солнца, и моя тень падала прямо на него. На нем были старые, слишком короткие полотняные брюки, он носит их на работу, рубашка в широкую сине-зеленую полоску. Прядь волос падала ему на один глаз. Он сказал мне: – В прошлую среду я пытался ее удержать. Но оказалось невозможно. Я спросил его: – Но почему ты ничего не сказал мне, если знал, что она уезжает? Он ответил: – И это было невозможно. Он откинул волосы со лба и посмотрел на меня. Он сказал мне: – Она не хотела, чтобы я тебе говорил, а теперь, когда я увидел, что ты вытворяешь, я рад, что послушался. Она боялась и была права. Он посмотрел мне прямо в лицо, подняв голову, в его глазах можно было прочесть грусть и вызов. Я спросил его: – Что именно она не хотела, чтобы ты мне рассказал? Он пожал плечами, потупился и не ответил. Я сел рядом с ним. Я сказал: – Бу-Бу, ты не можешь оставить меня вот так, в полном неведении. Я сказал это очень спокойно, не поворачивая головы в его сторону. Он долго молчал. Растирал пальцами комок земли. Потом сказал: – Она говорила со мной той ночью, когда ты ее избил. И на следующий день тоже. Ты помнишь слова Коньяты вечером на свадьбе? Это правда. Она зовет на помощь. Я хотел от него только одного – чтобы он сказал мне, почему она ушла и куда именно, но я сидел, не двигаясь, и ждал. Я понимал: стоит мне задать лишний вопрос, и он вообще ничего больше не скажет. Я знаю Бу-Бу, я живу с ним всю жизнь. Он сказал: – Поклянись мне, что, если я тебе расскажу, ты и шагу не сделаешь из деревни и будешь ждать, пока она не вернется. Я поклялся нашей матерью. На самом деле я не очень-то собирался держать слово, это были пустые слова, но я поклялся. Он сказал мне: – Прошлым летом, когда она еще жила в Араме, она ходила днем на поляну в лесу, выше Брюске, иногда одна, иногда с компанией. Загорать. Как-то днем она пошла одна, появились двое мужчин, она не слышала, как они подошли, и они поймали ее. У меня перехватило дыхание, но так как он замолчал, я спросил у него, что он имеет в виду, когда сказал, что ее поймали. Он нервно дернул плечами и ответил, не глядя на меня: – Я передаю ее слова. Но мне ей не пришлось объяснять. Они ее поймали. После долгой паузы он продолжил: – Два или три дня спустя они вернулись и стали рыскать вокруг дома. Она никому ничего не сказала, потому что они ее страшно напугали, да и в любом случае в их деревне ей все равно никто бы не поверил. Увидев их неподалеку, она пришла в ужас. Тогда она пошла в лес поговорить с ними. Я закричал срывающимся голосом: – Сама к ним пошла? Он рывком повернулся ко мне с перекошенным от ярости лицом и глазами, полными слез. Он тоже закричал таким же, как у меня, прерывающимся и напряженным голосом: – Что ты хочешь этим сказать – «сама к ним пошла»?! Ты понимаешь, с какими подонками она имела дело? Они обещали, что сломают ей нос и выбьют кочергой все зубы и что с матерью ее поступят так же, что будут выдирать у матери волосы пучками, а ее заставят их глотать. Они сказали, что еще не такое делали с подобными девицами руками наемных типов, особенно с одной, которую те избили и оставили калекой, потому что она решила, что самая умная, и пошла заявить в полицию. Скажи, тебе понятно? Он схватил меня за рубаху. Он тряс меня, словно вбивая в грудь каждое вылетавшее у него слово, а по щекам текли слезы. Наконец он меня отпустил, вытер слезы рукавом и отвернулся, закашлявшись, будто старался отдышаться. Постепенно он пришел в себя. Солнце исчезло. Я словно оцепенел. Бу-Бу сказал очень тихо, голосом, лишенным всяких эмоций: – В другой раз они отвезли ее на машине в гостиницу. Но больше она их не видела. Строительство плотины над Арамом закончилось. Сначала она уехала оттуда и жила с родителями в шале, которое выделила им мэрия. А зимой, когда они переселились сюда, она была уверена, что все позади. Иногда, когда она об этом думала, у нее возникало чувство тревоги, но потом она решила, что они ее терроризировали только для того, чтобы с ней гнусно развлечься, и на этом все закончилось. Он несколько секунд помолчал и добавил: – Месяц назад они ее отыскали. Я спросил: – Когда? – За два дня до ее дня рождения. Она ужинала в Дине со школьной учительницей. Один из них, тот, что говорил самые мерзкие вещи, оказался в том же ресторане. – Они живут в Дине? – Этого она не сказала. Они ее нашли, и все тут. Заставили ее приехать в Динь позже, накануне Четырнадцатого июля. Она убеждала себя, что, раз она выходит замуж, они оставят ее в покое. А вышло наоборот. Они показали ей жуткое фото – девушку, которую они изувечили. Сказали, что с ней сделают то же самое. И еще пообещали, что придут сюда и сдерут с тебя шкуру, если она кому-нибудь пикнет. Слово в слово. Я не видел его лица, а голос его звучал почти монотонно. Он снова вытер глаза рукавом. Я не шевелился. Не знаю, то ли я был так ошеломлен, то ли просто был не в состоянии представить себе что-то столь далекое от моей жизни. Я сказал: – Нет, этого не может быть. Он мне ответил: – Я тоже так думал. Я попытался вспомнить события 13 июля. Где я был, что делал. Но ничего не всплывало. Я спросил: – Что им от нее было нужно? Она сказала тебе? Он ответил совсем тихо: – Они собирались на ней хорошо заработать. Это все, что она мне сказала. Это было совершенно немыслимо, и мне кажется, я уже не испытывал ни ненависти, ни горечи. Больнее, чем раньше, мне уже не сделать. Я подумал о сцене с отцом в день свадьбы. Ее слова, которые передала мне мадам Тюссо: «Прошу тебя, прошу тебя», – и ее рассказ про наследство – на следующий день. Мне было очень трудно разобраться в своих мыслях. Я подумал, что самое главное – узнать, где она, и разыскать ее как можно скорее. Я спросил: – Ты знаешь, где она? Она отрицательно покачал головой. – Когда ты с ней разговаривал возле бассейна, она не сказала, куда едет? Он ответил: – Она велела забыть про все это, сказала, что сама покончит с этим раз и навсегда. А потом, когда я пытался ее удержать, сказала, что все это она выдумала, и тех двоих вообще не существует. Я спросил, помолчав: – Ты ей не поверил? Он снова покачал головой. – Почему? Он сказал мне: – Потому что я их видел. Странно, но именно после этой его фразы для меня все стало реальным, слова облеклись в форму, и этот ужас стал частью моей жизни. Я сказал: – Что ты несешь, в самом деле? В Дине, в воскресенье, в день гонки, когда она исчезла, мы с ним порознь искали ее. И он увидел ее на какой-то боковой улочке, она сидела в машине, припаркованной возле тротуара. Она сидела впереди рядом с более крупным и старшим из двоих. Второй был сзади. Они что-то говорили ей хором, сперва очень возбужденно, потом поспокойнее, будто старались ее в чем-то убедить. Бу-Бу замер на противоположной стороне улицы, как только заметил ее. Он не мог разглядеть ее лица, потому что она повернулась к ним, опустив голову, но по каким-то ее движениям понял, что она плачет. Они долго говорили с ней, а потом внезапно она открыла дверь, и тот, кто сидел впереди, поймал ее за руку. У нее был абсолютно подавленный вид. Он что-то доказывал ей со злобным и перекошенным лицом, а затем резко отбросил ее руку. Она побежала по улице, но Бу-Бу не мог броситься за ней, потому что боялся, что если они его заметят, то выйдет только хуже. Он попытался нагнать ее, сделав крюк по бульвару, но упустил. Я вспомнил, что он был сам не свой, когда вернулся. Я тогда подумал, что из-за того, что Микки отстает в гонке. Я вспомнил, как позже он всюду ходил с нами, держа Эль за руку, и как-то по-особому грустно смотрел на нее. Я почувствовал, что по жилам у меня опять потекла теплая кровь. Мысли выстраивались, потому что я уже так или иначе решил, что нужно делать. Я встал. Поправил рубашку, от которой отскочила пуговица, когда Бу-Бу ее дернул, попросил его описать этих мужчин. Тому, что покрупнее и постарше, было от сорока пяти до пятидесяти. Он не видел его в полный рост, но, должно быть, он не ниже меня и с возрастом стал массивным. Седые волосы и брови, голубые глаза. Вид у него вполне преуспевшего в жизни человека. Наверное, сперва работал руками, а потом завел собственный бизнес. Второй лет на пять моложе, не меньше. Худощавый, с большим носом, редеющие волосы, нервозные жесты. Одет в костюм из легкой ткани, то ли кремового, то ли бежевого цвета, в галстуке. Бу-Бу не нашел ничего лучше, чем сообщить мне, что он больше смахивает на хулигана, чем его «шурин». Я спросил, откуда ему известно, что они родственники. – Она мне сказала. Машина – довольно старый «Пежо-504» черного цвета с номером Альп Верхнего Прованса. Из всех цифр он помнит только «04», хотя сперва пытался запомнить все, но был в ужасном состоянии и все-таки забыл. Я спросил, стоя перед ним, называла ли Эль их имена. Он отрицательно покачал головой. Спросил, не помнит ли он других деталей. Он подумал. Помнит название улицы: д’Юбак. Еще немного подумал и разочарованно помотал головой. Тогда я спросил его: