Я подумал о наркотике. Словно прочитав мои мысли, она покачала головой и сказала: – Это очень опасный препарат от сердечно-сосудистых заболеваний «Дреболюдетал»[79]. Абсолютно исключено, чтобы вашей жене его мог выписать врач. Не представляю, как она могла его раздобыть. В любом случае речь идет о тридцати довольно грубо измельченных таблетках, в которых содержится производное бактериотоксина – если угодно, это яд во много сотен раз сильнее стрихнина. Чтобы вам было понятнее, содержимого этого флакона достаточно, чтобы умертвить целую семью. Какое-то время я сидел как оглушенный. Потом она сказала: – Возможно, у нее не было намерения использовать этот порошок ни самой, ни против кого бы то ни было. Мне встречались молодые больные, которые хранили при себе опасные вещи – бритвенные лезвия или отравляющие вещества. Это создавало им ощущение безопасности. Я поднял голову и сказал: – Да, наверняка. Но я так не думал. Я думал о том, что сказала Эль в разговоре с мадемуазель Дье: «Если нет, я так или иначе избавлюсь от них». Она хотела попытаться сама, но у нее не вышло. Я встал и поблагодарил мадам Фельдман. Она сказала, что я смогу увидеть жену, когда она проснется завтра днем, часа в три, но что я должен приготовиться к тому, что она меня не узнает. Я ответил, что постараюсь. После больницы я отвез Еву Браун в отель «Бель-Рив», что возле парадной лестницы вокзала Сен-Шарль. Конечно, не дворец, но довольно комфортабельная и приличная гостиница. Человек в бюро обслуживания – дневной консьерж – запомнил лишь светлые глаза Эль. Регистрировал ее именно он, это было в пятницу 30-го, в конце дня. Значит, она уже уехала из Авиньона. Он попросил ее заполнить карточку. Она написала: «Жанна Дерамо, улица Фредерика Мистраля, 38, Ницца». Я объяснил ничего не понимающей Еве Браун, что это имя и девичья фамилия моей тетки. Консьерж показал нам комнату окнами на улицу, в которой Эль провела одну ночь. Там сейчас распаковывала багаж какая-то пара из Германии. Моя теща поговорила с ними по-немецки. Когда мы спустились, я заплатил по счету Эль. Я увидел, что в субботу утром она заказала кофе и много раз звонила по телефону – но только в Марсель. Я спросил консьержа, приходил ли к ней кто-нибудь, но он не знал. Он запомнил только ее глаза, которые произвели на него «странное впечатление», они были «голубые, это факт, но при этом почти бесцветные». Потом мы пошли на вокзал посмотреть расписание поездов. Ева Браун хотела вернуться, чтобы быть возле мужа. Она сказала мне: – Я приеду сюда вместе с ним на следующей неделе, если вы сможете привезти нас. Через час шел поезд на Динь. Она не захотела пойти в ресторан, боялась опоздать к отправлению. Мы перекусили какими-то холодными закусками в кафе у подножия вокзальной лестницы. Марсель – очень шумный город, а жара мешала говорить. Она сказала мне с застенчивой улыбкой: – Такое ощущение, будто я пьяная. Когда ее поезд тронулся, она помахала мне рукой через окно, словно уезжала на другой конец света и мы никогда больше не увидимся. И хотя она немка или австриячка – она той же породы, что и мой отец, братья и женщины в нашей семье, – из породы тех, кто должен все выдержать, и увы, все выдерживают. Знаете, что я сказал себе, когда ее поезд скрылся из виду и я шел к вокзальной лестнице? Эта мысль наполняла меня каким-то удовлетворением, даже восторгом, что-то похожее я испытал, увидев бейсболку Микки в группе других гонщиков, когда он пришел первым в Драгиньяне. Я говорил себе, что мы – то есть, Эль и я, – мы совсем из другого теста. Я объехал весь Марсель. По дороге к пляжу Прадо зашел в магазин «Монопри», купил пару солнечных очков, красную рубашку, очень длинную и узкую черную пластиковую сумку непонятного назначения, возможно, для рыбной ловли, но достаточно вместительную для ружья. Я снял номер в «Кристотеле», далеко от центра, в районе Мазарг. Он дорогой, зато просторный, современный, есть бар и два ресторана, полторы сотни одинаковых комнат, тут никто никого не замечает. Я увидел на вокзале рекламу этого отеля, все оказалось так же безлико, как и было обещано. Я заполнил формуляр у стойки бюро обслуживания. Сказал, что долго не спал и прошу меня не будить. Мне ответили, даже не взглянув на меня, что достаточно повесить на ручку двери снаружи табличку «Не беспокоить». Я сел в лифт вместе со служащим, который повел меня потом по коридору к номеру – я не стал доверять ему свой фибровый чемодан. Хотя не было ни единого шанса на миллион, что он настолько прозорлив, что сможет разглядеть его содержимое и увидеть там «ремингтон» и коробку с патронами, я все-таки побоялся. Я дал ему на чай. Как только он вышел, повесил на дверь табличку «Не беспокоить». Я снова проверил ружье и зарядил его. У меня не было запасного магазина, и если в первый раз мне придется сделать два выстрела, то понятно, что продолжать стрельбу, имея всего одну пулю, бессмысленно; в этом случае мне пришлось бы в считанные секунды перезаряжать ружье в овчарне, сохраняя при этом хладнокровие. Эта мысль меня тревожила, потому что я никак не мог представить себя в подобной ситуации. Мысль том, что придется звонить Лебалеку, тоже вызывала беспокойство. Я вспомнил провод над дверью в цех. Он окажется слишком далеко от меня, и я вряд ли смогу уложить его одной пулей из ружья с обрезанным стволом. Во всяком случае, попытаюсь. Но при этом я не должен далеко отходить от ворот. Мадемуазель Дье сказала, что это «отцы семейства». Я ведь не знаю, сколько в доме сыновей или дочерей, которые могут помешать мне скрыться после того, как я прикончу Лебалека. И хотя я не слышал лая, мне показалось, у них есть собака. Поэтому подходить ближе мне не стоит. Вот о чем я думал в этом гостиничном номере с голубыми стенами, шторами в цвет обоев и мебелью цвета красного дерева. Я положил ружье и коробку с патронами вместе с красной рубашкой в только что купленную сумку и поставил ее возле кровати. Спустил в унитаз целлофановую упаковку от рубашки, потом разделся и принял ванну. В комнате стоял небольшой холодильник, я открыл банку пива, поставил крестик в соответствующей клеточке списка продуктов из мини-бара, он лежал на подносе наверху, а на цепочке был прикреплен карандаш – такое вот суперобслуживание. Я вытянулся на кровати в чистых трусах, выпил пиво, думая о том, что завтра увижу Эль, когда она проснется. Стал представлять себе всякие глупости – что она внезапно узнает меня и выздоровеет, – но я сказал себе, что это глупости, и перестал думать. Закрыл глаза. Я не спал по-настоящему, потому что осознавал, что я в гостинице, слышал голоса в коридоре и какой-то глухой шум, доносившийся снаружи. Я встал, когда мои часы показывали четыре дня. Снова надел черные брюки и черную рубашку-поло, поверх – свою бежевую куртку. С собой прихватил только пластиковую сумку. Из отеля я вышел через бар. Там сидела куча иностранных туристов. Я положил ключ от номера в бардачок в машине, туда же – купленные накануне солнечные очки. Перед тем как выехать на автомагистраль по направлению к Эксу, я залил полный бак бензина и проверил уровень масла. Я двинулся в путь. Мне нужно было быть в Дине не раньше семи. Добрался туда примерно в это время. Поставил машину на маленькой площади, которую приметил накануне. Пешком пошел на бульвар Гассенди, там была куча народу. Я не надеялся, что агентство недвижимости будет еще открыто, но оно было. Внутри, за металлическим письменным столом сидел мужчина. Он давал подписывать бумаги какой-то паре средних лет. Я посмотрел на него через окно, не останавливаясь. Чуть поодаль пересек широкую улицу и зашел в большой бар-магазин «Ле-Провансаль». Было впечатление, что я попал на собрание – столько вокруг сидело людей, и так громко они галдели. Я устроился у стойки, попросил кружку пива и жетон для телефона. Телефонная кабина находилась в глубине второго зала, где играли в бильярд. Я позвонил в агентство по недвижимости. Попросил Мишеля Туре. Он ответил: – Я слушаю. Я сказал: – Добрый день, месье Туре, я продаю земельный участок на выезде из Диня, на дороге Ла-Жави. Хороший участок, около гектара. Я бы хотел, чтобы вы на него взглянули. Он спросил мое имя. Я ответил: – Планно. Робер Планно. Он хотел договориться на следующую неделю. Я сказал ему: – Знаете, я не местный, я из Ментона. Вечером у меня поезд обратно. Он не очень-то горел желанием приехать прямо сейчас. Но я сказал ему: – Послушайте, месье Туре, уверяю вас, это выгодное предложение. Мне позарез нужны деньги, понимаете, к чему я клоню? А это меньше чем в десяти километрах от города, почти целый гектар пастбищных угодий плюс овчарня, требующая ремонта. Он еще колебался, стал задавать вопросы о расположении участка. Потом сказал: – Сначала я должен заехать домой. Я ответил: – Отлично, потому что я все равно не смогу быть там раньше половины девятого. Но больше четверти часа нам не понадобится. Он сказал: – Ладно. С вами всегда так – одна и та же песня. Я решил, что он имеет в виду своих клиентов, а может быть, и нет. Я спросил, знает ли он лесопилку Лебалека. Он ответил почти с раздражением: – Мне ли не знать? Это же мой шурин. Я сказал ему: – Так вот, от нее еще три километра, там по правую руку начинается дорога и идет через лес. Буду ждать вас у въезда на дорогу. Какая у вас машина? Он ответил: – «Ситроен СХ». Я сказал: – Меня узнать легко. Я буду в красной рубашке. Я выпил пиво, заплатил по счету и прошелся по тротуару напротив агентства. Туре еще был там и собирался уходить. Я не мог хорошенько рассмотреть его из-за отблесков на оконном стекле, но не стал задерживаться. Очень скоро я и так увижу его лицо вблизи. Я больше не думал о том, что он и его шурин сделали с Эль. Это было так же нереально, как и вся моя остальная жизнь. Я думал только о том, что должен буду предпринять. Мне кажется, что, начиная с какого-то момента, я уже не смог бы объяснить ни почему я здесь нахожусь, ни что делаю, я вообще вряд ли мог себе представить, что когда-нибудь еще взойдет солнце и наступит завтрашний день. Я вернулся к машине. Оставил в ней куртку. Взял черную сумку и надел темные очки. Я запер все дверцы и бодрым шагом двинулся к выезду из города. Солнце опускалось за холмы, но все еще обжигало. На маршруте, выбранном мной для обратного пути, было всего два светофора и движение, как обычно. Когда я поравнялся с лесопильней, то на две секунды повернул голову, этого хватило, чтобы разглядеть во дворе немецкую овчарку, а рядом парня с длинными волосами возраста Бу-Бу. Из ворот был выезд на шоссе, по которому на приличной скорости проносились вереницы машин. Я надеялся, что через час их станет меньше, но кто знает, куда надумают ехать люди в субботу вечером в августе? По пути мне захотелось пить. Наверное, горло пересохло от волнения, но с этой минуты жажда уже не отпускала. В овчарне я напялил поверх поло красную рубашку, закатал рукава до локтя. Вытащил ружье и положил его в нишу, проделанную где-то на середине высоты стены справа от входа. Два или три раза проверил, смогу ли быстро схватить его. Сумку поставил ровно под нишей. Потом уселся на пороге и стал ждать половины девятого. Уже не помню, о чем я тогда думал. О том, что хочу пить. Об этом совпадении – провалившейся крыше, о которой говорила мадам Фельдман. А может быть, вообще ни о чем. Когда настало время и я пошел по дороге, из леса показалась пара – мужчина и женщина. Они обнимали друг друга за талию и были заняты только собой. Меня они не заметили и скрылись по направлению к Брюске. Мне показалось, что машин на шоссе поубавилось. У меня билось сердце и перехватило горло. Туре опоздал минут на десять. На своем «ситроене» он свернул с шоссе на дорогу, как я и предполагал. Выключил мотор, положил ключи от зажигания в карман пиджака. На нем был летний костюм в тонкую синюю полоску, как на блузах мясников, аляповатый красно-оранжевый галстук. Он сказал мне, вылезая из машины: – Извините, месье Планно. Знаете, эти женщины… Протянул мне руку. Он был именно среднего роста, ни больше ни меньше, лоб с залысинами, и серые глаза. Его улыбка, замашки умелого коммивояжера, передние зубы – все было искусственным. Я сказал: – Это немного дальше, пойдемте посмотрим. С первых же секунд мне показалось, что я уже где-то видел его лицо, но это было лишь мимолетное впечатление, больше я про это не думал. Мы пошли по дороге. Он сказал: – Ах да, вижу. Я здесь уже продал один участок. Я шел перед ним по лугу. Он остановился, чтобы оглядеть окрестности. Уже не помню, что он мне говорил. Слова совсем не доходили до моего сознания. Я первым вошел в развалившееся здание. Протянул руку, схватил ружье, а потом оглянулся. Он замолчал на середине фразы, не отрывая глаз от «ремингтона». Сказал еле слышно: – Что это? Я подал ему знак отойти к дальней стене. Он чуть не упал на куче гравия. Я спросил его: – Это вы отослали ее в Авиньон? Он смотрел на меня, раскрыв рот, но потом перевел взгляд на ружье. Он прошептал: – Какой Авиньон? Потом понял. Сказал: – Вы про эту девушку? Я ответил: