– Это Элиана. Моя жена. Он выставил вперед руку, чтобы я не стрелял. Он сказал: – Послушайте! Я тут вообще ни при чем! Клянусь вам! Это все по вине моего шурина! Я молчал, тогда он сделал движение, чтобы переместиться вдоль стены из сухой кладки, но замер, когда я поднял «ремингтон». Я держал его двумя руками, целясь ему в верхнюю часть груди. Его лицо исказилось гримасой, вероятно, он пытался изобразить улыбку и совсем тихо, задыхаясь, сказал: – Нет, вы этого не сделаете. Вы хотели меня попугать, понимаю. Клянусь вам, во всем виноват мой шурин. Я не ответил. Он, видимо, решил, что я не могу нажать на курок. Отошел от стены и сказал, вдруг набравшись мужества: – Ну послушайте, неужели вы поверили тому, что она сказала? Вы разве не видите, что она не в себе? Конечно, я тоже был к этому причастен, но если какая-то шлюха… Я выстрелил. Выстрел был такой оглушительный, что на долю секунды я закрыл глаза. Он сделал шаг вперед, вытянул руку, словно стараясь оттолкнуть ружье, и его буквально отбросило к стене. В течение какого-то времени, показавшегося мне бесконечным, он продолжал стоять с дырой в груди и с удивленным лицом, а потом – еще не рассеялся дым от выстрела – рухнул вперед, и по тому, как он падал, я понял, что он уже мертв. Я вышел на дорогу, прислушался. Было тихо. Потом я осознал, что в зарослях и на деревьях, совсем близко от меня, поют птицы. Я вернулся в овчарню. Убрал ружье в сумку. Мне пришлось посмотреть на Туре, когда я нагнулся над ним, чтобы вытащить ключи от машины. Его пиджак на спине превратился в лохмотья и был пропитан кровью. Он упал на груду старой разломанной черепицы, глаза у него были открыты. Я побежал. Расстояние, которое я с легкостью преодолел утром, теперь меня совершенно вымотало. Когда я садился за руль «Ситроена СХ», казалось, у меня в легких кончился весь воздух, и я втягивал в себя какую-то огненную массу. Я выждал мгновение, потом подал назад. Переждал, пока мимо прошли две машины, но они загудели, потому что я слегка выдвинулся на дорогу. Я ехал и повторял про себя: «Будь осторожнее! Будь осторожнее!» Я не хотел ни о чем думать. Огромные капли пота стекали у меня по бровям, и я снял очки, чтобы вытереть лоб рукавом. Я остановился на шоссе с левой стороны, прямо перед въездом на лесопилку. Вынул ружье из сумки и оставил его на водительском кресле. Я не стал ни глушить мотор, ни поднимать окно. Сделал десяток шагов. Красноватое солнце уже садилось, и его последние лучи светили мне в спину. Я крикнул: – Месье Лебалек? В доме залаяла собака. Женщина в переднике открыла дверь. Она заслонялась рукой от солнца, старясь разглядеть, кто пришел. Я сказал: – Месье Лебалек дома? Она спросила: – А в чем дело? Я показал рукой на «Ситроен СХ» позади меня и сказал: – Должен кое-что передать ему по просьбе свояка. Она пошла позвать его. В воздухе пахло смолой и землей, кое-где лежали кучи белых опилок, похожих на снег. Он вышел, солнце тоже его слепило. Я не двинулся с места. Он был высокий и грузный, примерно такой же комплекции, как я, только на двадцать лет старше. Голый по пояс, в руке держал салфетку. Спросил: – Ну что там еще? Я ответил: – Посмотрите сами. И быстро пошел к машине. Он закрыл дверь в дом, и я слышал, как он идет по двору. Я стоял, склонившись над сиденьем, делая вид, будто что-то ищу, пока не почувствовал, что он совсем рядом – в нескольких метрах от меня. Тогда я развернулся, держа ружье в руках, и подошел к нему ближе, чтобы меня не заметили с дороги. Он остановился как вкопанный в семи или восьми шагах от направленного на него ружья. Прищурив глаза, пристально смотрел на него, точно как Туре, но реагировал иначе. Он сказал: – Интересно, что это еще за игры? Кто вы такой? Он был ошарашен, но не испугался, и голос у него звучал спокойно. Мне опять показалось, что я его где-то видел. У меня за спиной вихрем проносились машины. Я сказал: – Я муж Элианы. Волосы у него на груди были с проседью, как и на голове. Мне кажется, только в этот момент, один-единственный раз среди всего этого ужаса, я подумал, что и он, и Туре спали с Эль. Эта мерзкая шерсть на груди, грязные лапищи. Он сказал: – Ах вот в чем дело. Он комкал в руках салфетку и зло смотрел на меня. Бросил взгляд на дом и негромко сказал мне с презрением в голосе: – Ну ты и дурак. Неужели веришь в ее россказни? Я в жизни никого никогда не насиловал, зачем мне это нужно? А меня она теперь вообще не интересует, можешь оставить ее себе. Потом он пожал плечами и повернулся ко мне спиной, определенно собираясь вернуться назад. Я нажал на курок. Он закачался от выстрела, выронил салфетку, но устоял на ногах. Согнувшись пополам, обхватил себя руками и сделал усилие, стараясь двигаться к дому. Я услышал, как он прошептал: – Вот мразь! Я выстрелил снова, сделав несколько шагов вслед за ним, и он рухнул навзничь с размозженной головой. Почти в ту же секунду открылась дверь, послышался лай и крики. Я видел, как во двор выскочила овчарка, и по-моему, я просто застыл на месте. Но она бежала не ко мне. Она начала прыгать и крутиться вокруг своего хозяина, лая и скуля. Я увидел, как из дома с воплями выскочило несколько человек. Я бросился к «ситроену». Мне показалось, правда, не очень отчетливо, что между первым и вторым выстрелами я слышал дикий лязг тормозов, но так оно и было на самом деле. Из остановившейся чуть поодаль машины выскочили испуганные мужчина и женщина, не понимая, что происходит. Я, как безумный, стал угрожать им ружьем и кричал: – Не стойте здесь! Убирайтесь! Мотор «ситроена» работал. Я рванул с места в тот самый момент, когда парень с длинными волосами, которого я видел раньше, должно быть сын Лебалека, схватился за ручку дверцы. Он отпустил ее, когда я проехал несколько метров, и я помчался в сторону Диня на скорости сто двадцать – сто тридцать километров в час. Я чуть притормозил перед въездом в город и повернул направо. Пришлось остановиться на светофоре среди других машин. Я воспользовался этим и засунул в сумку ружье и очки. Перед самой площадью я въехал прямо на тротуар и выключил двигатель. Снял красную рубашку, вытер ею руль и рычаг переключения скоростей, понимая, что это излишняя предосторожность, и засунул ее в сумку. Я выскочил из «ситроена», когда воздух уже разрывался от воя сирен, две полицейские машины мчались в сторону Ла-Жави. Я старался не бежать к DS, чтобы не привлекать внимания прохожих и любопытных, глазеющих из окон. Приподнял заднее сиденье и спрятал под него сумку. Прежде чем тронуться с места, я надел свою куртку. На круговой развязке по направлению к мосту через Блеон, как обычно, образовалась пробка, полицейский автомобиль прокладывал себе дорогу звуками сирены. Улицу еще не успели перегородить, и я поехал в сторону Маноска в длинном потоке других машин. В какой-то момент нас на огромной скорости обогнали два мотоцикла, на них, пригнувшись к рулю, сидели полицейские. Я увидел их снова на выезде на Милижаи рядом с жандармами. Они заставляли съезжать на обочину все «ситроены» СХ и GS, потому что эти две модели очень похожи внешне, несмотря на разницу в размере. А дальше – тишина и спокойствие. Я даже перестал волноваться, только ужасно хотелось пить. Было чуть позже одиннадцати, когда я свернул с автомагистрали и оказался в центре Марселя. Я доехал до Ла-Корниш. Среди прибрежных скал отыскал большой булыжник, вдребезги расколотил ружье и выбросил обломки в темную воду. Вышвырнул один за другим неиспользованные патроны, разорвал на мелкие кусочки коробку от них и избавился от сломанных солнечных очков. По пути в «Кристотель» я еще дважды останавливался. Выбросил разодранные в клочья сумку и красную рубашку в два канализационных люка, находившихся на расстоянии один от другого. В полночь в баре было еще многолюдно. Никто не обратил на меня внимания. Я поднялся к себе в номер. Выпил две банки пива, принял душ, стоя в ванне, и лег спать. Меня снова мучила жажда. Я хотел встать и достать из холодильника бутылку минеральной воды, но, прежде чем смог подняться, провалился в глубокий, без сновидений сон. Проснулся я, не знаю почему, когда еще было темно. Я чувствовал какую-то подспудную тревогу, но потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что я убил двух человек. А потом меня выручила усталость, сердце стало биться ровнее, и я заснул. Я увидел Эль во второй половине следующего дня, в ее бело-голубой палате в больнице. Она стояла возле кровати – волосы распущены по плечам, глаза еще светлее, чем обычно. На ней было белое летнее платье, одно из тех, которые я привез. Мне было приятно, что она надела именно это. Она стояла очень прямо, смотрела на мое лицо с внимательной, какой-то смутной и нежной улыбкой, но, как бы сказать точнее, совершенно ей не свойственной. Мадам Фельдман, которая пришла в больницу, несмотря на воскресенье, сказала ей: – Этот господин тебя знает, он знает твоего папу. И Эль слегка наклонила голову, показывая, что она довольна. Я не знал, что ее порадует, и купил цветы и коробку шоколада. Она сказала: – Спасибо, месье. Потом тихо говорила сама с собой, пока медсестра ходила за вазой и ставила букет в воду. Я сказал: – Элиана. Она посмотрела на меня с этой чужой улыбкой, и я понял, что она ждет, чтобы я заговорил. Я сказал ей: – Если тебе что-нибудь хочется, скажи мне, и я принесу. Она ответила: – Мне хочется мое серебряное сердечко и мишку, а еще я бы хотела… Она не закончила фразы и заплакала, глядя на меня. Я спросил: – Что? Что бы ты хотела? Она слегка повернула голову, продолжая пристально смотреть на меня сквозь слезы, но промолчала. Мадам Фельдман у меня за спиной сказала ей: – Этот господин – очень большой друг. Через несколько дней он привезет сюда на машине твоего папу. И тогда Эль засмеялась, продолжая плакать, она ходила по комнате, повторяя: – Да-да, я бы очень этого хотела. Вот это да! Она снова начала очень тихо говорить сама с собой, казалась возбужденной, но счастливой, а по щекам текли слезы. Мадам Фельдман осторожно показала мне знаком, что ее нужно оставить в покое, и мне пора уходить. Я пробыл всего-то минут пять. Я сказал: – До свидания, Элиана. Она повернула ко мне голову и опять улыбнулась. Щеки у нее ввалились, она как-то очень прямо держала шею, и я заметил, оглядев ее всю целиком, чтобы сохранить в памяти ее облик, что у нее забрали обручальное кольцо. В коридоре я прислонился к стене, а мадам Фельдман сказала мне: – Ну послушайте, я же вас предупреждала, будьте разумны. Я сделал над собой усилие, потому что мне было стыдно. Мы дошли вместе до лифта. Я спросил у нее: