– Мой милый, разве я вам не сказала? – Тогда почему мистер Мэнкс ударил мистера Риверу по уху? Глаза и рот у Фелиситэ раскрылись. Потом она сгорбилась и прикусила кончик языка. Он мог бы поклясться, что она изумлена, а через мгновение стало ясно, что она очень обрадована. – Надо же! – воскликнула она. – Честно? Нед его ударил? Вот это я называю прекрасной данью. Когда это случилось? До того, как мы поехали в «Мет»? После обеда? Когда? Аллейн глядел на нее не отрываясь: – Я думал, это вы мне скажете. – Я? Но, обещаю, я… – У него текла из уха кровь, когда вы с ним разговаривали в кабинете? На тот случай, знаете ли, если вы скажете, что ссоры не было? – Дайте подумать. – Фелиситэ опустила голову на скрещенные руки. Но движение было недостаточно быстрым – он заметил в ее взгляде чистейшую панику. – Нет, – медленно произнес ее голос, приглушенный руками. – Нет, я не уверена. Наверху, там, где лестница упиралась в первую площадку, неуловимо изменилось освещение. Аллейн поднял глаза. Там в тени стояла Карлайл Уэйн. Ее фигура и поза еще сохраняли инерцию движения, словно она хотела спуститься, но замерла, не сделав шаг, – так замирает действие в кинофильме, подчеркивая важность момента. Поверх склоненной головы Фелиситэ Аллейн легким движением руки попросил Карлайл не двигаться. Тем временем Фелиситэ заговорила снова: – Опять-таки испытываешь некоторый подъем. Не каждый день на неделе люди дают кому-то в ухо ради прекрасных глаз любимой. – Подняв лицо, она посмотрела на Аллейна. – Как нехорошо со стороны Неда, но как мило. Милый Нед! – Нет! – резко произнесла Карлайл. – Это уж слишком. С приглушенным криком Фелиситэ вскочила на ноги. – Доброе утро, мисс Уэйн, – сказал Аллейн. – У вас есть теория, почему мистер Мэнкс ударил в ухо Риверу? А ведь он ему врезал, знаете ли. Почему? – Если вам так надо знать, – тоненьким голосом сказала Карлайл, – это было потому, что Ривера поцеловал меня, когда мы столкнулись на площадке. – Боже ты мой! – воскликнул Аллейн. – Почему вы не сказали раньше? Так он поцеловал вас? Вам это понравилось? – Не будьте чертовым глупцом! – крикнула Карлайл и бросилась вверх по лестнице. – Должна сказать, – вставила Фелиситэ, – это очень нехорошо со стороны милой Лайл. – Прошу нас простить, – сказал Аллейн и вместе с Фоксом оставил ее задумчиво рассматривать ногти. III – Побриться, – сказал Аллейн в машине, – принять ванну и, если повезет, часа два поспать. Все разберем дома и отправим собранное дальше экспертам. А вы как, Фокс? Трой будет рада вас принять. – Большое спасибо, сэр, но мне и в голову бы не пришло беспокоить миссис Аллейн. Есть одно местечко… – К черту ваше местечко! Хватит с меня вашей несубординации, дружище. Вы едете к нам. Фокс принял это удивительное приглашение в духе, в каком оно было сделано. Он достал очки, блокнот Аллейна и расписание лорда Пастерна. Аллейн провел рукой по подбородку, передернулся и, зевнув, закрыл глаза. – Проклятие, что ли, лежит на этом расследовании? – пробормотал он и как будто заснул. Фокс начал шептать себе под нос. Машина скользила по Кливиден-плейс, оттуда свернула на Гросвенор-плейс, потом на Гайд-Парк-корнер. – Тц-тц-тц, – цокал языком над расписанием Фокс. – По звуку, – сказал, не открывая глаз, Аллейн, – ни дать ни взять доктор Джонсон по пути в Стритхэм. Вы умеете хрустеть пальцами, Братец Лис? – Понимаю, что вы имели в виду, говоря про проклятие. – А что я имел в виду? Подбейте меня и потопите, если я знаю, что имел в виду. – Э, сэр, нашему клиенту, кто бы он ни был, а моя точка зрения вам известна, надо было побывать в бальном зале, чтобы забрать кусок французского зонта, в гостиной, чтобы раздобыть шильце, и одному в кабинете, чтобы приспособить шильце к ручке зонта шпатлевкой. – Вы обойдете гору, когда прибудете. – Тут своего рода гора, и это факт. Согласно тому, что сказала вам, сэр, молодая леди, то есть мисс Уэйн, со злосчастным зонтом все было в порядке, когда она зашла в бальный зал и его открыла, а, опять же по ее словам, его светлость находился в кабинете, где извлекал из патронов пули. Если она не лжет, у него не было шанса повозиться с зонтом до обеда. Более того, это укладывается в собственное заявление его светлости, которое может подтвердить Морено, если вообще проснется, а именно что он развинчивал зонт после обеда. Забавы ради. – Верно. – Хорошо. Ну и к чему это нас приводит? Если расписание верно, его светлость ни на минуту после не оставался один в кабинете после обеда. – И более того, единственное время, когда он вообще был один, он бегал по дому, ревя как бык и требуя сомбреро. – Не походит на установление алиби, как по-вашему? – вопросил Фокс. – Скорее уж как на изначальное алиби, Братец Лис. – Он мог носить тюбик шпатлевки при себе, в кармане. – Мог, конечно. Вместе с куском ручки зонта и шильцем, а между приступами рева их соединить. – Фу! Как насчет того, что он принес все с собой в кармане в «Метроном» и там состряпал орудие убийства? – О господи! Когда? Как? – В уборной? – с надеждой предложил Фокс. – И когда он затолкал оружие в револьвер? Не забывайте, Скелтон осматривал дуло как раз перед тем, как начали играть. Машина остановилась на светофоре на Пиккадилли. Фокс неодобрительно воззрился на Грин-парк. Аллейн все еще не открывал глаз. На Биг-Бене пробило семь. – Вот черт! – выругался Фокс, хлопая себя по коленке. – Вот черт! А если так? А если его светлость у всех на виду вставил снаряд в револьвер, пока сидел за барабанами? У всех на виду, за ним никто ведь не наблюдал, пока остальные по очереди играли свои сольные номера? Удивительно, сколько всего можно провернуть, если хватит наглости! Какое там старье вечно цитируют, сэр? Ах да. «Украденное письмо»! Доказывая, что если выставить что-то напоказ, его никто не заметит. Аллейн приоткрыл один глаз. – «Украденное письмо», – повторил он и открыл второй глаз. – Фокс, моя шпаргалка, мое редкое издание, мой object d’art[39], моя личная любимая bijouterie[40], будь я проклят, если вас не посетило вдохновение. Скорей! Давайте разовьем вашу мысль. Они напряженно обсуждали, пока машина не остановилась в тупичке позади Ковентри-стрит перед домом Аллейна. Свет раннего утра струился в небольшой коридор, под картиной Беноццо Гоццолли[41] семейка георгин, бумажно-белых в голубой чаше, отбрасывала тонкие тени на стену цвета пергамента. Аллейн довольно огляделся по сторонам. – Трой велено не вставать до восьми, – сказал он. – Вы первый в ванную, Фокс, пока я с ней переговорю. Воспользуйтесь моей бритвой. Нет, погодите. – Он исчез и вернулся с полотенцами. – В половине девятого будет кое-что перекусить, – пообещал он. – Гостевая комната в вашем распоряжении, Фокс. Хороших снов. – Вы очень добры. Несомненно, – сказал Фокс. – Могу я передать привет миссис Аллейн, сэр? – Она будет рада его получить. Увидимся позже. Трой уже проснулась в своей белой комнате, ее голову темным ореолом окружали короткие локоны. – Ты похожа на фавна, – сказал Аллейн, – или бронзовый георгин. Ты хорошо себя чувствуешь? – Здоровой и бодрой, а ты? – Как видишь. Невыспат, небрит, ненаглажен, короче, все «не». – Ужасное положение вещей, – улыбнулась Трой. – Ты выглядишь как джентльмен с того двадцатифутового полотна в Люксембурге. Крахмальная рубашка помята, и смотрит на Париж в щель меж роскошных занавесей. Кажется, оно называется, да… «Безнадежный рассвет»! Как ты помнишь, его потаскушка еще спит в гигантской кровати. – Не помню. Кстати о кровати, разве тебе самой не положено спать? – Господи помилуй! – пожаловалась Трой. – Меня же не муха цеце укусила. Уже почти девять часов, как я легла, черт побери. – Ладно, ладно. – Что случилось, Рори? – То, что мы больше всего не любим. – О нет!! – Ты все равно про него услышишь, поэтому давай расскажу. Тот напыщенный тип, что играл на аккордеоне, сплошь волосы и зубы…