Я встаю со стула и делаю большой глоток вина из бокала. Либо я сижу здесь и размышляю о нашем непонятном свидании, либо серьезно пытаюсь что-то предпринять. Взять инициативу в свои руки, ухватить быка за рога. Я, в конце концов, взрослая женщина, а не какая-нибудь там томная ортопедическая медсестра из романа Даниэлы Стил. Теперь-то я ухвачусь за стетоскоп! Ну, или что-то в этом роде. Я покидаю гостиную и прямым курсом направляюсь на кухню. Адам по-прежнему стоит у раковины. Вода бежит из крана, вымытые тарелки стопкой громоздятся на столике возле мойки, а сам он смотрит в кухонное окно. Задумался, что ли? Какое-то время я разглядываю его со спины. Футболка туго облегает широкие плечи и спину. Светло-голубые джинсы обтягивают аппетитную задницу. Внезапно у меня начинают трястись руки. В горле пересыхает, но я все равно подхожу к нему и встаю прямо за его спиной, настолько близко, что он может почувствовать мое дыхание на своей шее. – Адам. Он оборачивается. И когда наши взгляды встречаются, я целую его. Сначала осторожно, потом все более настойчиво. К моему глубочайшему счастью, он отвечает на мои поцелуи. Его язык оказывается у меня во рту, а его тело с силой вжимается в мое. Я засовываю руку за пояс его джинсов, и волна страсти захлестывает нас. Он стягивает с себя футболку и с такой скоростью срывает с меня блузку, что даже не все пуговицы оказываются расстегнутыми. После чего Адам хватает меня, опрокидывает назад, и внезапно я оказываюсь лежащей спиной на высоком кухонном столе прямо на раскрытых газетах и хлебных крошках. Твердые кукурузные хлопья скребут мне спину, но я не могу удержаться от улыбки. Это случилось. Наконец-то! * * * Окно в спальне распахнуто. Ночь опустилась на Стокгольм, и время от времени с улицы внизу доносятся одинокие гудки такси. Мое тело кажется холодным и одеревеневшим, и когда я открываю глаза, то понимаю, что во сне сбросила с себя одеяло. Я моргаю в темноте. Призрачный свет уличных фонарей поблескивает на деревянном полу. Дрожа, я переворачиваюсь на другой бок и только тут понимаю, почему я так замерзла. Адама нет в постели. Мы начали на кухне, но после он перенес меня в спальню. С кусочками прилипших к спине фруктов и обрывком газеты «Дагенс Нюхетен», который наверняка приклеился к моему заду, мы продолжили любить друг друга в его постели, и это было восхитительно. Горячо и искренне. В общем, то, что нужно. Закончив, мы просто лежали какое-то время, тесно прижавшись друг к другу среди жарких простыней. Моя голова покоилась на его горячей нежной груди, а его дыхание щекотало кожу на моем лбу. Так я и уснула. Но вот проснулась я уже совсем не так. Сколько же сейчас времени? Мой взгляд натыкается на доисторический электронный будильник, стоящий на ночном столике. 23.40. Еще даже не ночь. Всего лишь поздний вечер. Но вторая половина кровати рядом со мной пуста. Покрываясь пупырышками от холода, я оборачиваю вокруг своего голого тела одеяло и выбираюсь из постели. Может, он в туалет пошел. Или… да, надеюсь, это единственная приемлемая альтернатива. На цыпочках я выбираюсь из спальни и пересекаю гостиную. Едва удерживаясь от того, чтобы не окликнуть его по имени – пожалуй, это будет уже чересчур. И тут из кухни доносится какой-то звук. Стук клавиш. Я прокрадываюсь в закуток между прихожей и кухней и замираю. Потому что за углом вижу его. Адам сидит за кухонным столом, перед ним раскрытый ноутбук, и голубоватый свет экрана льется ему на лицо. Но уставшим он не выглядит. Он работает. Какое-то время я раздумываю, не сказать ли чего. Затащить его обратно в постель. Но потом понимаю, что, очевидно, он устроился здесь, чтобы не мешать мне. Потому что ему нужно работать. Поэтому я как можно тише прокрадываюсь обратно в спальню. И прежде чем снова залезть в постель, проверяю, хорошо ли закрыто окно. Какое-то время я просто лежу и смотрю, как дождевые капли сбегают вниз по стеклу. Постель совсем остыла. Я поплотнее заворачиваюсь в одеяло. Должно быть, сегодня вечером случилось что-то из ряда вон выходящее, думаю я. Ведь он, как ни крути, полицейский. Естественно, ему нужно работать. Пусть даже постель без него кажется арктической пустыней. Я лежу и пытаюсь заснуть. Считать овец – это не ко мне, но однажды Закке научил меня мысленно готовить какое-нибудь блюдо. Например, можно попробовать испечь пирог. Сначала прокручиваешь в голове весь рецепт целиком. Потом просеиваешь муку, замешиваешь тесто, представляешь, как оно поднимается под полотенцем. И наконец засыпаешь. И часто просыпаешься голодным. Но во всяком случае это куда лучше, чем считать овец. Я попробовала последовать этому совету, но только успела достать пакет молока из кладовки, как снова открыла глаза. Что-то из увиденного мною на ночном столике Адама привлекло мое внимание и запало в подсознание. Я повернула голову и принялась внимательно разглядывать вещицы на ночном столике. Рядом с электронным будильником высилась стопка книг. Детектив какого-то Ли Чайлда (ему что, не хватает этого добра на работе?), книга о лидерстве, а сверху – трактат о лошадиных скачках… Мне пришлось прищуриться, чтобы разглядеть, что это такое. Цепочка. Серебристая, мерцающая в темноте, словно диско-шар, цепочка. Это точно не Адама, потому что на цепочке висит подвеска, а на ней филигранью выгравировано – Сабина. Поглазев какое-то время на цепочку с подвеской, я отворачиваюсь и устремляю взгляд в потолок. Чувствуя, как сдавливает горло. В запястьях учащенно бьется пульс – совсем как несколько часов назад, когда я увидела Адама стоящим у раковины на кухне. Но теперь он бьется совсем по другой причине. Я пытаюсь мысленно продолжить дальше готовить пирог. Тесто поднимается. Тесто поднимается. Духовка уже разогрелась. Скоро пора печь булочки. Завтра – четверг, и в 14.00 мы с Рози отправляемся на Буллхольмен с пристани Новый мост. Но все, о чем я могу думать в данную минуту, это о том, как же сильно мне хочется взойти на этот паром и покинуть Стокгольм навсегда. Глава одиннадцатая Портраш, Северная Ирландия Понимание приходит внезапно и вырывает Эллу из ночного кошмара. Она резко садится на постели. В комнате темно, и под одеялом угадываются очертания крупного тела Патрика, лежащего рядом с ней. Элла просыпается насквозь мокрая от пота. Сердце стучит, отдаваясь в висках. Я знаю, кто та женщина на снимках. Я поняла, почему она показалась мне знакомой. В голове – похмелье, или же она до сих пор пьяна. А может, все дело в растерянности, от которой мутится зрение и кожа покрывается липким потом. Это та самая женщина, что пропала давным-давно. Про которую сняли столько документальных фильмов и художественных лент. Ее фотография постоянно появлялась на страницах вечерних газет, стоило зайти речи о пропавших людях и неразрешимых загадках. Элла еще раньше поняла, что знает ее, но не могла разобраться в той путанице из воспоминаний, что творилась в ее голове накануне вечером. Итак, она нашла в конверте газетные вырезки и фотографии некой женщины. В конверте, который лежал в коробке на чердаке дома ее родителей. Возможно, там и тогда, за кухонным столом еще несколько часов назад было не так уж и важно, кто эта неизвестная. Но теперь, сидя в постели и пытаясь восстановить дыхание, Элла понимает, что это важно. Потому что она вспомнила ее имя. Ее звали Лайла. Лайла Дамм. Глава двенадцатая Сегодня над Стокгольмом вовсю сияет солнце, и мне даже кажется, что над нами с Рози оно сияет как-то по-особенному. Несмотря на приближающийся конец октября, мы вышли на прогулочную палубу. Паром «Серебряная стрела» скользит по осенней ледяной воде, и впереди перед нами разворачивается живописная панорама Стокгольмских шхер. Держа в руках по чашке кофе, мы проносимся мимо отважных чаек и крошечных островков, которые сменили свой зеленый наряд на оранжевый и красный, мимо моторных лодок семей, которые решили урвать несколько последних деньков в своих домиках на шхерах, прежде чем придет зима. – Ты ведь взяла с собой купальник? – спрашивает Рози.