– А вся ирония в том, что смерть моей дорогой сестренки удостоилась такого же внимания, как и жизнь. Если не больше. Ингрид перехватывает мой взгляд, и волосы у меня на затылке встают дыбом. – Ее исчезновение стало самым известным загадочным исчезновением в нашей стране. Что ж, вполне в духе Лайлы. И знаешь почему, Силла? Я осторожно качаю головой. – Потому что она была красивой. Когда женщина исчезает – это трагедия. Но когда исчезает красивая женщина – это больше, чем просто трагедия. В этом есть что-то необъяснимо мистическое, овеянное ореолом бессмертия. Лайла мертва, но, черт побери, она куда живее, чем я! – Так вы из-за этого ее убили? Мой голос еще совсем слаб, но я наконец-то могу говорить. Ингрид стискивает челюсти, с хрипом загоняя воздух в свои легкие. – Я никогда никого не убивала. Думаешь, я бы сумела так поступить со своей собственной сестрой? Только за то, что ей больше повезло в жизни? Я сглатываю и мотаю головой. – Вот и славно. Потому что я не убивала Лайлу. Но… я кое-что привела в движение, Силла. В чем теперь страшно раскаиваюсь. Как бы мне хотелось повернуть все обратно. Но я не могу этого сделать. Я никогда не делилась этим ни с одной живой душой. Разве что с мертвецами. Когда меня охватывало желание исповедаться. Тогда мне достаточно было лишь выйти в сад и дойти до того большого дуба, за которым начинаются скалы. Там покоится она. Я покрываюсь холодным потом. Капельки соленой влаги сбегают по щекам вниз, на шею. – Покоится… Так Лайла здесь? – Да. Я пытаюсь нащупать узлы на своих руках. Пытаюсь выпутаться из врезавшейся мне в кожу веревки. Крепко же она меня связала. Ни за что не развяжешь. Я никогда не выберусь отсюда. Если только не потяну время. – Расскажите мне, Ингрид. Расскажите все. Раз уж я сижу здесь. Раз уж я единственная, кому стало об этом известно. Расскажите, что случилось с вашей сестрой. Она поднимается со стула, подходит к плите, наполняет водой кастрюльку и ставит ее на конфорку. – Заварю-ка я чаю. Очень пить хочется. Какое-то время она просто стоит, повернувшись ко мне спиной. И лишь когда в кастрюльке начинает побулькивать вода, она нарушает затянувшееся молчание. – Если ты хочешь спросить меня, как так вышло, что все закончилось трагедией, то я не могу дать тебе четкого ответа. Это сложно, Силла. Порой я спрашиваю себя, где кроется причина этого безумия. Рождаешься ли ты с ним или приобретаешь его со временем. Сказать по правде, не знаю. – Кто? Кто безумен? Она достает маленькую серую жестяную коробочку, вынимает из нее чайный пакетик, кладет в большую кружку и заливает кипятком. – Мы с самого начала были разными, я и Лайла. Она уже с детства мечтала стать звездой экрана. Обожала выступать на сцене. Пела, танцевала. Она… постоянно была на виду. Хотя актриса из нее была никудышная. В театральную школу ее не взяли. Зато она пользовалась популярностью у мужчин. Так что ей все же удалось пробиться в высшие круги Стокгольма. Стать известной. Я же… На короткое время в кухне становится совершенно тихо. Слышно только, как пес сопит у моих ног. – А вы? – Я выучилась на медсестру. Получила работу в Лёвенстрёмской больнице. Внутри меня что-то щелкает. Спину пронзает дрожь. Лёвенстрёмская больница. Ингрид делает глоток чая. Сморщивается и садится обратно за стол. Ставит чашку перед собой. – Горячо. Слишком горячо. – Так что же было потом? Она убирает со лба прядь седых волос, заправляет ее за ухо. – Знаешь что, Силла? К тому времени, когда все это произошло, в 1988 году, я уже начала свыкаться с этим. Смирилась с тем, что мы с Лайлой живем разной жизнью и что в этом нет ничего такого. Но потом случилось нечто, изменившее все. Для меня, но прежде всего – для Лайлы. Ингрид замолкает. И молчит довольно долго. После чего я шепотом произношу: – Кажется, я знаю, в чем дело. – Вот как? Ну тогда говори. – Лайла забеременела. И я киваю самой себе. Ну конечно. Что еще могло ухудшить отношения между сестрами? Нарушить зыбкий баланс? Еще больше обострить соперничество? Вовсе не обязательно быть журналистом скандальной прессы, чтобы понять это. – Ты права, Силла. Мне было тридцать пять, когда Лайла забеременела. Тридцать пять. Еще не старуха, но уже и не молоденькая. Я отчаялась завести детей. Много лет я жила с мужчиной и каждый раз, когда мы занимались любовью, я просила его подарить мне ребенка. – Вы в самом деле хотели завести детей. – Это было единственное, чего я хотела. Не потому, что дети – смысл жизни, и уж подавно не потому, что это помогло бы что-то решить. Но в каком-то смысле я думаю, что… Она глубоко вздыхает. – Только став матерью, я смогла бы исправить те ошибки, которые совершили мои родители. Любовь к ребенку навсегда избавила бы меня от чувства безысходности и неуверенности в себе. – Но вы так никогда и не забеременели? Ингрид делает новый глоток чая. – Мм. А вот теперь в самый раз. Я продолжаю тереть друг о друга привязанные к спинке стула запястья в надежде скинуть петлю, стараясь действовать при этом как можно незаметнее. Получится ли? Мне кажется или узел все же немного ослаб? – Да, Силла, я так никогда и не забеременела. Никогда, никогда. А мужчина, которого я любила, он бросил меня. И знаешь почему? Я медленно качаю головой. Да, узел явно уже не такой тугой. – Он больше не мог быть со мной. Он был слишком сильно влюблен. Но не в меня. В Лайлу. И он ушел. Ему стало слишком больно постоянно иметь перед глазами напоминание о Лайле в моем лице. О Лайле, которую он хотел, но не мог обладать. Представляешь, каково это, Силла? – Нет. – Конечно, куда тебе. – А потом Лайла забеременела? – Да. Хотя вот уж кто совсем не мечтал иметь детей. Ингрид рассмеялась. – До чего странно устроена жизнь. По-дьявольски бессмысленно. Она не хотела иметь детей, они не были ей нужны. И тем не менее Вселенная почему-то решила, что малышка Лайла заслуживает их. Да еще и двойню. И сестра решила оставить их. Почему – ума не приложу. Наверное, когда она наконец поняла, как далеко зашла, было уже слишком поздно что-либо менять. Она решила во что бы то ни стало родить этих детей. Весьма эгоистичное, на мой взгляд, решение. Дети должны расти с родителями, которые их любят. А из Лайлы, моей дорогой сестренки, не вышло бы стоящей мамаши. Пока Ингрид пьет свой чай, я думаю о судьбе Лайлы. Близняшки. Мадлен и Элла. Но я по-прежнему не понимаю, при чем здесь они. – И что же вы тогда сделали? Похитили ее? Ингрид подняла голову и в упор посмотрела на меня. – Я уже говорила, что никогда не делала ничего плохого своей сестре. Но я сделала ей одно предложение. Знаешь, как-то раз я сидела в ординаторской больницы, где я работала… По моей коже ползет холодок. Но я решаю ничего не говорить. Ингрид не нужно знать, что еще мне известно. Иначе есть риск, что тогда она еще быстрее покончит со мной. – И разговорилась с одним из тамошних врачей, с которым была знакома. Роджер, мысленно произношу я. – Его звали Роджер. Он был женат на другой медсестре из этой же больницы. Ее звали Карин. Я знала, что они уже долгое время пытаются завести детей, но безуспешно. В больнице было в тот день спокойно. Кажется, это был выходной день и на дворе стояла осень. На Роджера что-то такое нашло, и он поделился со мной наболевшим. Признался, что они с женой оба отчаялись завести детей. Но больше всего страдала Карин. Она впала в глубокую депрессию, и Роджер был уверен, что ребенок смог бы спасти ее. Подарить ей смысл жизни. – И тогда вы предложили им помочь? – Да. Точнее, нет. Не тогда и не там. Но разговор на эту тему заходил все чаще и чаще. И у меня начала созревать идея. Тебе стоит знать, эти люди… Роджер и Карин. Они были не такими, как все. – Как это? – Да, именно так. Они были… своеобразными. А если уж совсем начистоту, то в их присутствии мне бывало слегка не по себе. Они оба были странными. Очень замкнутыми. Ни друзей, ни семьи… Иногда я даже спрашивала себя, а вдруг они немного… того. Я чувствую, что узел еще немного ослаб. Возможно, мне удастся выбраться отсюда. Возможно, все возможно. – И вот, когда Роджер в десятый раз завел этот разговор, я не выдержала. Намекнула, что, возможно, смогла бы помочь их горю. Рассказала, что у меня есть сестра, которая ждет близнецов, но что мать из нее… та еще. – Понятно. И он заинтересовался? – Да. Он поговорил с Карин, и они сошлись во мнении, что могли бы заплатить за детей. Почти так же, как при усыновлении, но только нелегально. – Вроде суррогатной матери?