Каждое слово стоило ему немалых усилий, но теперь он вовсе потерял самообладание и спрятал лицо в ладонях. До судьи Ди доносилось лишь невнятное бормотание: — Небесами клянусь, я хотел, чтобы все было иначе! А она… Просто мы… мы были слишком молоды. Слишком молоды… Судья ждал, когда губернатор овладеет собой. Он медленно поворачивал розу, глядя, как белые лепестки падают один за другим на блестящую черную столешницу. Когда губернатор наконец поднял голову, судья вернул цветок в вазу. — Должно быть, она вас очень любила, иначе не была бы одержима столь убийственной страстью причинить вам боль. Вот почему она покончила с собой и солгала, будто убила двух ваших дочерей. Видя, что губернатор готов вскочить с кресла, судья Ди предостерегающе поднял руку. — Да, это была ложь. Она отдала близнецов знакомому китайцу. Когда же он разорился, другой китаец с примесью персидской крови, знавший ее мать, взял девочек к себе в дом и опекал их самым исправным образом. Мне сказали, что теперь это две очаровательные барышни. — Где они?! Кто этот человек?! — вскричал губернатор. — Его зовут Ни, мореход, которого я однажды упоминал в разговоре с вами. Человек он несколько своеобычный, погружен в тайные сущности мироздания, но, должен признать, благородства и верности долгу у него не отнимешь. Хотя ему сказали, будто вы бесчестно обманули юную персиянку, он предпочел хранить молчание, ибо решил, что никому не будет пользы в раздувании старого дела, и прежде всего двум девочкам. Вы можете как-нибудь заглянуть к нему, не обязательно называя свое имя. Капитан Ни вот-вот станет вашим зятем, если мои сведения верны. — Судья встал и, расправляя халат, добавил: — Я забуду обо всем, что вы мне здесь и сейчас поведали. Когда губернатор, слишком растроганный, чтобы говорить, провожал его до дверей, судья Ди сказал: — Прежде чем я заговорил о персиянке, вы дали мне понять, что обеспокоены своей репутацией в столице. Теперь могу вам сказать, что почитаю своим долгом уверить Большой совет в том, что обнаружил в вас превосходного правителя, отличающегося примерным усердием. И, отмахнувшись от излияний благодарности сконфуженного губернатора, он завершил встречу словами: — Я получил приказ без промедления возвращаться в столицу, так что сегодня же покину Кантон. Прошу вас обеспечить готовность конного эскорта. Премного вам благодарен за гостеприимство! Прощайте! Глава 24 Судья Ди пообедал в своих покоях вместе с Цзяо Таем и Дао Ганем. Двое его помощников арестовали в усадьбе Ляна двух танка, трех китайских бандитов и арабского убийцу Всех шестерых отправили в темницу. За трапезой судья Ди рассказал своим помощникам обо всем произошедшем, умолчав только о своей последней беседе с губернатором. Объяснив им, какой официальной версии следует придерживаться в деле цензора, он продолжил: — Таким образом, поставленная цензором задача, которая стоила ему жизни, теперь решена. Главный евнух получит по заслугам, и клика его прекратит свое существование. Наследный принц сохранит свое положение, а сторонники императрицы уйдут в тень — хотя бы на время. Судья погрузился в молчание. Он думал об императрице — красивой, деятельной, чрезвычайно одаренной, но абсолютно безжалостной, обуреваемой неуемными страстями и снедаемой честолюбивыми замыслами. В этой первой стычке, пусть не лицом к лицу, но он взял над ней верх. И внезапно у него возникло предчувствие других, уже непосредственных столкновений, сопровождаемых бессмысленным кровопролитием. Он ощутил леденящее прикосновение духа смерти. Цзяо Тай с тревогой смотрел на исказившееся лицо судьи Ди: черные мешки под глазами, глубокие морщины, избороздившие впалые щеки. Судье стоило немалых усилий взять себя в руки. — Возможно, этот случай с цензором окажется моим последним расследованием. Скорее всего, отныне мне придется целиком и полностью посвятить себя государственным делам. И если какие-то из них, подобно делу цензора, окажутся связаны с преступлением, я прикажу заняться ими кому-нибудь другому. Замечания Лян Фу о моих способах расследования показались мне верными. Я решил, что пришло время завершить карьеру сыщика. Мои приемы стали слишком широко известны, и умный преступник может использовать это знание в своих интересах. Мои приемы — это часть меня самого, и я слишком стар, чтобы менять их. Более молодые и сведущие продолжат оттуда, где я остановился. Сегодня, как только спадет жара, я отправляюсь в столицу с особым эскортом. Вы оба последуете за мной, как только завершите дело цензора. Неукоснительно придерживайтесь официальной версии и проследите за тем, чтобы не выплыло наружу ничего из того, что действительно произошло здесь, в Кантоне. О Мансуре можете не беспокоиться: он сбежал на арабском корабле, но за ним в устье реки посланы быстроходные боевые джонки. Его подвергнут тайной казни, ибо он посвящен в государственные дела, которые ни в коем случае не должны дойти до ушей халифа. Сказав это, судья встал из-за стола. — Нам всем нужно немного отдохнуть! Вам больше нет нужды возвращаться на свои убогие постоялые дворы. Ступайте в мою гардеробную: там есть две лежанки. А потом попрощаемся, и принимайтесь за работу. Не сомневаюсь, что уже завтра вы сможете покинуть Кантон. В дверях Дао Гань уныло проговорил: — Мы здесь всего два дня, но я вдоволь нагляделся на этот Кантон! — Я тоже! — буркнул Цзяо Тай и, посмотрев на судью, как бы между прочим добавил: — Жду не дождусь, когда смогу продолжить свою работу в столице, ваша честь. Судья Ди бросил взгляд на бледное лицо своего помощника и с грустью подумал, что за всякую науку приходится платить высокую цену. — Рад это слышать, Цзяо Тай, — с улыбкой вымолвил он. Они поднялись на второй этаж по широкой лестнице, ведущей в покои судьи Ди. В гардеробной, окинув взглядом два роскошных ложа с балдахинами, Цзяо Тай криво ухмыльнулся и сказал Дао Ганю: — Можешь занимать любое или оба сразу! — Потом он обратился к судье: — Предпочитаю вздремнуть на этой циновке у вашей двери, ваша честь! Тем более в такую жару! Судья кивнул и, откинув завесу, вошел в опочивальню. Там было жарко и душно. Он подошел к широкому арочному окну и поднял бамбуковую штору, но тут же вновь опустил ее, ослепленный лучами полуденного солнца, что отражали глазурованные плитки дворцовых крыш. Он отошел от окна и положил шапку на столик около кровати. Здесь же, за чайником, лежал его кинжал. Судья проверил, не остыл ли чайник, и взгляд его упал на меч Дракон Дождя, висевший на стене. При виде заветного клинка он вдруг вспомнил меч Покорителя южных морей на портрете в зале предков Ляна. Да, во флотоводце текла кровь танка. Но его стихийные страсти сдерживал выдающийся разум, и эти страсти возвысились до почти сверхчеловеческого мужества. Подавив вздох, судья сбросил тяжелое парчовое платье. Оставив на себе только белую шелковую рубаху, он растянулся на ложе. Глядя на высокий потолок, он задумался о своих помощниках. В трагедии, что пережил Цзяо Тай, имелась и его вина. Давно следовало позаботиться о том, чтобы Цзяо Тай остепенился, обретя семью — разве это не одна из его обязанностей по отношению к верному слуге? Ма Жун вот женился на тех двух дочерях кукольника. Следовало позаботиться и о подходящей партии для Цзяо Тая. Он что-нибудь придумает, когда вернется в столицу. Хотя это будет совсем не просто. Цзяо Тай принадлежит к прославленному роду воинов, что много столетий тому назад обосновались на северо-западе империи. Все они отважные люди, простые и преданные, которые живут ради сражений, охоты и беспробудного пьянства, и женщины им нравятся такие же непреклонные и независимые. К счастью, в этом отношении куда проще с Дао Ганем — он всегда был закоренелым женоненавистником. Затем судья принялся обдумывать те важные решения, что предстоит сделать по возвращении в столицу. Он догадывался, что верная законам империи партия предложит ему выполнять обязанности покойного цензора. Но не лучше ли дождаться Великой Утраты, прежде чем делать столь ответственный шаг? Он попытался рассмотреть все возможные варианты, но мысли его путались. Приглушенные голоса Цзяо Тая и Дао Ганя, едва слышные из-за завесы, навевали дрему. Когда бормотание стихло, судья погрузился в сон. В этом уединенном крыле дворца царила мертвая тишина. За исключением стражников на воротах, все погрузились в послеобеденный сон. С тихим шелестом отошла в сторону бамбуковая штора. Мансур бесшумно перешагнул через подоконник. На нем была только белая набедренная повязка, в складках которой терялся изогнутый кинжал. Большой тюрбан заменила полоска ткани, плотно обмотанная вокруг головы. Его смуглое мускулистое тело блестело от пота — на пути к цели Мансуру пришлось преодолеть немало крыш. Застыв у окна, он подождал, пока восстановится дыхание. Араб злорадно отметил, что судья Ди крепко спит. Шелковая рубаха на нем распахнулась, обнажив широкую грудь. Мансур грациозно, словно пантера, преследующая свою добычу, приблизился к ложу. Он положил руку на рукоять своего кинжала, но тут взгляд его упал на стену, где висел меч. Как приятно будет доложить халифу, что неверный пес пал от собственного меча! Он снял меч и одним движением извлек его из ножен. Но он не был знаком с китайскими мечами. Незакрепленная гарда выскользнула у него из рук и лязгнула на плитах пола. Судья Ди беспокойно зашевелился и открыл глаза. Мансур изрыгнул проклятие. Он поднял меч, готовый вонзить его в грудь судьи Ди, но тут же обернулся, услышав за спиной громкий крик. В комнату ворвался голый до пояса Цзяо Тай. Он прыгнул на Мансура, но араб сделал выпад и глубоко вогнал меч в грудь Цзяо Тая. Цзяо Тай повалился навзничь, увлекая за собой Мансура, а судья, вскочив с ложа, схватил лежавший на чайном столике кинжал. Мансур бросил взгляд через плечо на судью, заколебавшись, защищаться ли мечом или оставить его и орудовать более привычным кривым кинжалом. Это промедление стоило ему жизни. Судья одним прыжком преодолел расстояние между ними и с такой силой возил кинжал в шею араба, что вверх взметнулся фонтан крови. Судья отпихнул мертвого араба и встал на колени перед Цзяо Таем. Острый как бритва Дракон Дождя глубоко вошел в грудь Цзяо Тая. Лицо его побелело, глаза были закрыты. Из уголка рта вытекла тонкая струйка крови. В спальню влетел Дао Гань. — Приведи сюда губернаторского лекаря и подними по тревоге стражу! — рявкнул судья Ди. Он положил руку под голову Цзяо Тая, но извлечь клинок не решился. Перед его мысленным взором пронесся поток спутанных воспоминаний: их первая встреча в лесу, когда он сражался с Цзяо Таем этим самым мечом, бесчисленные опасности, которые они встречали плечом к плечу, множество раз, когда они спасали друг другу жизнь. Он не знал, сколько простоял так на коленях, не отрывая глаз от неподвижного лица, но вдруг обнаружил, что вокруг столпились люди. Лекарь губернатора осматривал раненого воина. Когда он осторожно вытащил из раны меч и остановил кровотечение, судья Ди спросил внезапно осипшим голосом: — Можно переложить его на кровать? Лекарь кивнул. Скорбно глядя на судью, он негромко сказал: — Только невероятная жизнестойкость до сих пор не дает ему умереть. Вместе с Дао Ганем и командиром стражников они подняли Цзяо Тая и осторожно уложили его на постель судьи Ди. Вернувшись за мечом, судья приказал командиру стражников: — Пусть ваши люди унесут мертвого араба. Цзяо Тай открыл глаза. Увидев меч в руках судьи Ди, он чуть улыбнулся. — Благодаря этому мечу мы встретились, благодаря ему расстаемся. Судья быстро убрал клинок в ножны. Положив меч на смуглую, испещренную шрамами грудь Цзяо Тая, он тихо сказал: — Дракон Дождя останется с тобой, Цзяо Тай. Я никогда не буду носить меч, обагренный кровью лучшего друга. Цзяо Тай удовлетворенно сложил на мече большие ладони. Он долго смотрел на судью Ди, а потом веки его медленно опустились. Дао Гань левой рукой удерживал голову друга. По его худому вытянутому лицу катились слезы. — Должен ли я приказать страже бить траурный марш, ваше превосходительство? — еле слышно осведомился командир стражников. Судья Ди покачал головой. — Нет. Пусть бьют победное возвращение. Немедля! Он махнул лекарю и стражникам, требуя оставить их одних. Склонившись над ложем, судья с Дао Ганем не отрывали глаз от лица друга, теперь совершенно умиротворенного. Глаза его были закрыты. Прошло немало времени, прежде чем они заметили, что щеки его покрылись румянцем, и вскоре все лицо запылало жаром. По лбу умирающего струился пот, лицо исказила судорога, из приоткрытого рта сильнее потекла кровь. — Левая колонна… вперед! — прохрипел Цзяо Тай. И в то же мгновение тишину за окнами взорвал тяжелый грохот больших кожаных барабанов на сторожевых башнях дворца. Их ритм ускорялся, а затем пронзительные звуки длинных труб возвестили о возвращении победителей. Цзяо Тай открыл помутневшие глаза, прислушался, и на его окровавленных губах заиграла счастливая улыбка. — Победа за нами! — вдруг совершенно отчетливо произнес он. Затем дрожь пробежала по телу, и улыбка застыла навсегда.