Храм, судя по всему, не посещался никем уже много лет. Все, что там ранее находилось, оттуда вынесли, и алтарь был пуст. Там не было ничего, кроме голых каменных стен. Кое-где крыша прохудилась, и сквозь нее виднелись звезды на вечернем небе. Он осторожно осмотрелся, ступая на цыпочках, но У нигде не обнаружил. Наконец Дао Гань заглянул в заднюю дверь и тут же поспешно спрятался за косяком. В центре огороженного стенами сада находился старый пруд. На берегу стояла каменная скамейка, на которой и сидел в одиночестве У, подперев подбородок руками. Он был поглощен созерцанием старого пруда. «Должно быть, это какое-то секретное место для тайных встреч!» — подумал Дао Гань. Он отыскал оконную нишу, где смог присесть и наблюдать за У, оставаясь в то же время невидимым для постороннего взора. Расположившись там, Дао Гань сложил руки на коленях и закрыл глаза, внимательно прислушиваясь. Так он сидел там некоторое время, но ничего не происходило. Иногда У менял позу. Пару раз он поднимал камешки и, забавляясь, бросал их в пруд. Наконец юноша поднялся и начал прогуливаться по двору. Казалось, что он погружен в глубокие раздумья. Прошло еще полчаса. И вдруг Дао Гань понял, что У собирается уйти. Он замер в своей нише, прижимаясь к влажной каменной стене. У вышел из храма не оглядываясь и энергичным шагом двинулся домой. Вернувшись в свою улицу, он остановился на углу и выглянул из-за него. Видимо, хотел убедиться, что Ма Жун все еще не ушел. Потом У быстро пошел дальше и скрылся в узком проулке между винной лавкой и соседним домом. Дао Гань облегченно вздохнул и направился обратно в управу. В винной лавке все были навеселе. После того как Ма Жун исчерпал запас своих историй, хозяин рассказал немало собственных. Двое бездельников были благодарными слушателями. После каждой истории они бурно хлопали в ладоши и были готовы продолжать веселье многие часы. Наконец У спустился и присоединился к компании. Ма Жун уже не мог вспомнить, сколько чашек вина выпил, но голова у него пока оставалась ясной. Он подумал, что если удастся напоить У, то можно будет попробовать выудить из него ценную информацию. Поэтому он провозгласил тост за У как за столичного земляка. С этого началась грандиозная попойка, о которой потом долгие месяцы говорили в этом квартале. У пожаловался, что отстает от остальных. Он налил полкувшина крепкого белого напитка в миску для риса и залпом выпил. Вино оказало на него не большее воздействие, чем если бы это была вода. Потом он разделил кувшин с Ма Жуном и поведал длинную, но при этом весьма забавную историю. Ма Жун заметил, что вино все же оказывает на него свое действие. Он напряг мозги и рассказал грубую шутку. С большим трудом ему удалось довести ее до конца. У одобрительно завопил. Он осушил одну за другой три чашки, сдвинул тюрбан на затылок, поставил локти на стол и начал рассказывать всякие удивительные истории о событиях в столице, прерываясь только для того, чтобы осушить еще одну чашку. Ма Жун не отставал от него. С каждой новой чашкой в нем крепло убеждение, что У — отличный парень. Он вспомнил, что хотел его о чем-то спросить, но никак не мог сообразить, о чем именно. Тогда он предложил выпить еще по одной. Первыми отключились двое бездельников. Хозяин позаботился, чтобы их приятели с соседней улицы отнесли их домой. Ма Жун решил, что он уже слишком пьян. Он начал рассказывать пикантную историю, но, подходя к концу, сбился. У выпил еще одну чашку и отпустил непристойную шутку, от которой хозяин заржал. Ма Жун был неспособен уловить суть истории, но она тоже показалась ему смешной, он громко расхохотался и поднял еще один тост за У. Лицо У покраснело, по лбу катился пот. Сняв свой тюрбан, он швырнул его в угол. С этого момента беседа стала совершенно бессвязной. Ма Жун и У говорили одновременно. Они останавливались только для того, чтобы похлопать в ладоши и в очередной раз выпить. Было уже далеко за полночь, когда У заявил, что собирается идти спать. С трудом он поднялся со стула и сумел добраться до лестницы, не переставая заверять Ма Жуна в вечной дружбе. Пока хозяин помогал У подняться наверх, Ма Жун решил заночевать в этом милом и гостеприимном месте. Он сполз на пол и немедленно начал громко храпеть. Глава 12 Судья Ди обсуждает тайны двух картин; девушка обнаруживает страстные любовные письма На следующее утро, когда Дао Гань шел через главный двор в кабинет судьи, он увидел, что Ма Жун сидит на каменных ступенях, обхватив голову руками. Дао Гань приостановился и некоторое время молча смотрел на неподвижную фигуру своего друга, потом спросил: — Что с тобой, приятель? Ма Жун отмахнулся. Не поднимая головы, он сиплым голосом произнес: — Иди, братец, по своим делам. Мне нужно отдохнуть. Прошлой ночью я немного перепил с У. Поскольку было уже очень поздно, я решил остаться на ночлег в этой винной лавке, рассчитывая побольше разузнать про У. Сюда я вернулся только полчаса назад. Дао Гань укоризненно посмотрел на него, потом сказал: — Пошли со мной! Ты должен выслушать мой отчет его чести и узнать, какими сведениями мы располагаем. С этими словами он показал Ма Жуну небольшой сверток в промасленной бумаге. Ма Жун неохотно поднялся на ноги. Они покинули судебный двор и направились в кабинет судьи. Судья сидел за письменным столом, погруженный в изучение какого-то документа. В углу советник Хун допивал свой утренний чай. Судья Ди оторвал взгляд от бумаг. — Ну что, мои друзья, выходил художник прошлой ночью из дома? Ма Жун потер лоб своей огромной ручищей. — Ваша честь, — хрипло сказал он, — у меня так болит голова, словно ее набили камнями. Дао Гань представит наш отчет. Судья Ди пристально посмотрел на Ма Жуна. Потом он обернулся к Дао Ганю, чтобы выслушать его. Дао Гань подробно рассказал, как он проследил за У до Обители Трех сокровищ, и о его странном поведении там. После того как он закончил свой рассказ, судья некоторое время молчал, нахмурив лоб, а потом воскликнул: — Значит, девушка так и не появилась! Советник Хун и Дао Гань удивленно на него уставились, и даже Ма Жун проявил некоторый интерес. Судья Ди достал картину, которую дал ему У. Он развернул ее на столе, прижав с обоих концов пресс-папье. Потом взял несколько листов писчей бумаги и закрыл ими картину таким образом, что оставалось видно только лицо богини Гуаньинь. — Посмотрите повнимательнее на это лицо, — велел он. Дао Гань и советник привстали и склонились над картиной. Ма Жун тоже попытался под-пяться со своей скамеечки, но снова опустился на нее с гримасой боли на лице. Дао Гань медленно произнес: — Несомненно, это необычное лицо для богини, ваша честь. Буддийские богини всегда изображаются с безмятежными, невозмутимыми лицами. Здесь же оно похоже на портрет молодой девушки. Судья Ди казался довольным. — Именно это я и имел в виду! — воскликнул он. — Когда вчера я рассматривал картины У, меня поразило, что на всех них изображение Гуаньинь имеет одни и те же, очень человеческие черты лица. Я пришел к выводу, что У сильно влюблен в какую-то девушку, образ которой постоянно присутствует в его сознании. Поэтому когда он рисует женское божество, то придает ему черты этой девушки, вероятно, сам того не подозревая. Поскольку У, несомненно, большой художник, эта картина должна являться точным портретом его таинственной возлюбленной. На нем запечатлена конкретная личность. Я убежден, что именно из-за этой девушки У не покидает Ланьфана. Возможно, благодаря ей мы поймем, причастен ли У к убийству генерала Дина! — Отыскать эту девушку, должно быть, не слишком сложно, — заметил советник Хун. — Нужно порасспрашивать людей вблизи буддийского храма. — Неплохая мысль! — согласился судья Ди. — Давайте все трое постараемся запечатлеть ее портрет в нашей памяти. Ма Жун со стоном поднялся и тоже посмотрел на картину. Он прижал пальцы к вискам и закрыл глаза. — Ну что ты будешь делать с этим пьяницей! — с досадой воскликнул Дао Гань. Ма Жун открыл глаза. — Я уверен, что где-то видел эту девушку. Ее лицо кажется мне очень знакомым. Но я никак не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Судья снова свернул свиток. — Может быть, когда придешь в себя, вспомнишь, — сказал он. — А что ты принес, Дао Гань? Дао Гань бережно развернул пакет. В нем была деревянная доска с прилепленным на нее маленьким квадратным кусочком бумаги. Он положил ее перед судьей со словами: