— Кто? Онисья? Сбрендила от старости и свихнулась на легендах? Вон как красиво нам пела что-то стародавнее. — Какая Онисья, в 90 лет? Ты что! Я про царевну. — Типа не дождалась верного рыцаря, и сама полетела сердца добывать? Нет, тут кто-то из плоти и крови. Но почему же он не оставляет следов? — Это и непонятно. Никто не видел, никаких следов… ну, не бывает так! И не доверять Андрею и его следователями полиции тоже нет оснований. В таком деле они бы ничего не пропустили. — Сонь, я тоже начинаю думать, что это не художник. — Почему? — Потому что он не мог знать самого главного — невинны девушки, или нет. — Я тоже об этом думала… знаешь, я в какой-то книжке читала, как убили много народа, а все для того, чтобы скрыть одно единственное убийство. Может и у нас так, и царевна не причем? — Сложно, — пожала плечами Саша, — тогда б другой способ придумал, каждый раз рисковать, вырезать сердца в темном зимнем лесу… Да и легенда не настолько популярна, чтобы под нее косить. — А значит что? — Что? — Значит, мы возвращаемся к единственному вопросу: как он мог узнать о невинности девушек. — Может, ему все равно? — Нет, раз он хочет оживить царевну, должен все делать как положено. — Но полиция всех опросила, и соседей, и знакомых, нет никаких пересечений! — Но кто-то же должен это знать про всех девушек! — Сооонь… — Саша вдруг остановилась, как вкопанная, так, что подруга чуть не налетела на нее, остановившись в последний момент. — Ну, ты не тормози так. Скользко же, шлепнемся обе, нам только травмпункта для полного счастья не хватало! — Вот! Вот и я об этом! — О травмпункте? — Да причем здесь травмпункт. О враче! Кто может знать обо всех девушках такие личные, интимные даже подробности? Врач! — Убийца не медик, сердца вырезал не так, как сделал бы хирург. — А он и не хирург. Ну подумай, что ты никак не сообразишь! Какой врач знает такие подробности? — Гинеколог! — Вот! — Тогда сегодня выясним, какие врачи здесь принимают, и завтра отправимся на прием. — Я не пойду! Даже ради расследования я на такие подвиги не готова! А ты почти местная, вот и сходишь. Тем более, ты врач, разговоришь коллег, медсестер, что-нибудь, да узнаешь. От меня толку не будет. — А ты? — Обиженно спросила Соня, — хитрая ты, сразу в сторону. — А я пойду к художнику. Поторгуюсь, придется купить картину, так куплю. — Не страшно? — Да я лучше к маньяку, чем к гинекологу! — и подруги рассмеялись так, что долго не могли остановиться. Саша оправдывалась, что она следит за своим здоровьем, и имеет в виду только завтрашний визит. А Соня, сделав страшное лицо, побежала за подругой, изображая, что сейчас всадит ей укол. Конечно, обе свалились в сугроб, хорошо, что без последствий. — Взрослые ведь тетки, не подростки уже, — посетовала Соня. — А все такие же дуры, — поддержала Саша, и они снова поскользнулись и рухнули в сугроб. * * * Соне не удалось записаться на прием, оказалось, что в городке всего два гинеколога, но одна пожилая женщина давно уже на больничном, и запись к оставшемуся доктору растянулась аж на три недели вперед. — Тут у них, как я погляжу, быстрее родишь, чем к врачу попадешь. Соня решила идти «на ура» к концу приема, может, врач действительно разговорится с коллегой. А Саша настроилась на деловой лад и собралась к художнику. Лукич безразлично посмотрел вслед снова куда-то собравшимся хозяйкам. Тепло, мягко, хорошо кормят, он и здесь прекрасно проведет время. А раз им хочется мерзнуть, это их дело. Девушки включили свет в коридоре, и вдруг Соня заорала диким голосом. Саша с перепугу решила, что стряслось что-то ужасное, отскочила к лестнице, чуть не сшибла кота, который тоже явился посмотреть, что за шум, а драки нет. Соня все еще визжала и тыкала пальцем куда-то вниз. — Да замолчи ты, а то сейчас водой оболью, что за муха тебя укусила? Что случилось? Соня замолчала, икнула и показала пальцем куда-то вниз. Саша взглянула — и сама завизжала. У Сониных ботинок прямо у входа лежала длинная, очень тощая и очень дохлая крыса. — Лукиииич… — тон хозяйки не предвещал ничего хорошего. У кота на морде было написано совершенно человеческое недоумение и даже оскорбление, он чуть не пожал плечами, с достоинством развернулся и удалился обратно на второй этаж. — Это он нам подарок принес, ты че! Старался! — Саша теперь разбирал смех. — К неврологу мне, а не к гинекологу после таких подарков. — Сердито сказала Соня. Подоспевшая к этому моменту тетя Люба, пришедшая делать уборку, очень удивилась: — Вы крыс никогда не видели? Чего визжали то, я уж чуть не убилась на льду, бежала, с конца улицы ваши вопли услышала. Молодец кот, крысолов, правильный кот! Идите уж, чучундры московские, сама все уберу. Чучундры, которые были совсем и не московскими, вздохнули и отправились по своим делам. При свете дня двор художника и мастерская в глубине сада выглядели обыденно, совершенно не так, как ночью. Саша постучала в дверь. — Ну, чего вам? Опять пришли? — нечёсаный художник, от которого сильно разило перегаром, появился в дверях. Саша, пожалев, что выбрала визит к художнику, а не медику, уверила, что не может забыть его картины и хочет купить одну из русалок. — Русалки мои ей понадобились! Ишь, картину захотела. Я тут к ним ко всем, с чистым сердцем, а меня в тюрьму. Что я такого сделал? Да я до сих пор не могу забыть Онисью там, на полу. — И он закончил уже совсем жалобно: — Я протрезветь боюсь, как глаза закрою, так она передо мной как живая, то есть, тьфу, как мертвая. А они в тюрьму. Саша поняла, что зашла в подходящий момент, картину можно не покупать, Городенецкому, или, как его там, Маленкову, или Каленкову, хотелось излить обиженную душу. — Садись, — кивнул художник в сторону стола. Саша осторожно опустилась на табуретку, Городенецкий достал откуда-то стакан, протер его тряпкой, плеснул водки. Добавил и в свой. — Видимо, это был не перегар, это свежачок, — подумала девушка. Закуски не предлагалось, но и пить, к счастью, не пришлось. Художнику было наплевать, пьет ли собутыльник, главное, чтобы его собственный стакан не пустел. — Если что, успею вскочить, и убежать, — оценила девушка расстояние до двери, и осторожно подвинула стул чуть ближе в направлении выхода, — а то вдруг он буйным становится, как выпьет. — Вот за что они меня? Я ж сюда приехал, чтоб на природе, чтоб с миром жить, ягоды собираю, грибы, картины пишу. Разве ж я мог убить? Я ж ее спасал, ну, в смысле, проверял, может жива еще, Онисью в смысле. В смысле, как лучше хотел. Саша не слушала его «смыслов», понятно, что никакого отношения к убийствам Городенецкий не имеет. И приехал он сюда на свободу- хочу пью, хочу ягоды собираю, хочу картины пишу. Удобно, что семьи рядом нет. Вот жена бывшая, наверное, радуется, съехал подальше, дары леса привозит, все счастливы. Художник все глубже погружался в себя, бормотал что-то обиженно, не забывая подливать. А девушка искала удобный момент, чтобы распрощаться, но обращать на себя внимание «гостеприимного» хозяина тоже не хотелось — во избежание нежелательных реакций. Наконец подливать стало нечего. Художник обхватил голову руками, вздохнул, потом поднял голову и вроде даже удивился, увидев гостью, но махнул рукой, видимо не до нее уже. — Они бы вокруг себя посмотрели, зачем этот мент в лесу шастает по ночам. Не там убийцу ищут. — Какой мент? — насторожилась Саша.