– Это была законная самооборона! – Скажи ей, Данте! – прокричал сзади Сантьяго. – Si no rompe las bolas todo el día. – Думаешь, я сейчас выкручиваю тебе яйца? – припомнив полузабытые испанские ругательства, заорала Коломба и с радостью отметила, что к ней вернулся голос. – Да я их сейчас в яичницу размажу! Сантьяго показал ей средний палец. – КоКа… положение осложнилось… – начал Данте. – Еще бы! Я скрылась с места преступления и исчезла! Найди мне телефон или попутку до участка! – Проблема не в Феррари, – перебил ее Данте. – То есть не только в нем. Коломба поежилась и закуталась в одеяло: – Тогда в чем же? Данте вздохнул: – КоКа, присядь. – Да что такое ты, блин, хочешь сказать? – Пожалуйста. Присядь. Иначе я тебе ничего не скажу. Коломба подумывала, не схватить ли и его за горло, как Хорхе, но при виде искренне встревоженного лица Данте поняла, что дела и правда плохи. Она устроилась в обитом кожзамом кресле около компьютеров. – Ну? – Тебя разыскивают в связи с убийством Ровере. Сердце Коломбы замерло. – Что ты сказал? – выдохнула она. – В твоей квартире нашли следы взрывчатки «С-четыре». Сердце заколотилось как бешеное. Коломбе пришлось дважды сглотнуть, прежде чем она снова смогла говорить. – Кто тебе сообщил? – Роберто. – Минутилло? Твой адвокат? – Да. Когда ты вырубилась, я не знал, что делать, и позвонил ему. Он передал мне последние слухи из прокуратуры. К счастью, у него там связи. В голове у Коломбы все перемешалось. – Не могут же они всерьез поверить в подобное… – промямлила она. Мямлить ей довелось впервые в жизни. – Де Анджелису не терпится отправить тебя за решетку и выбросить ключи. А меня посадить в камеру по соседству. Не удивлюсь, если он тебя и подставил. А не он, так Сантини. Коломба обессиленно откинулась на спинку кресла. – И ты додумался притащить меня сюда? – Она красноречивым жестом обвела террасу. – Ничего лучше я не придумал. И заодно избавился от всех твоих следов. Машина Феррари спрессована в уплотнителе мусора до размеров спичечного коробка. А ребята Сантьяго отмыли с хлоркой всю его квартиру. – Так вот откуда здесь этот телевизор! Данте изобразил смущение: – Так и знал, что заметишь. Но мы могли и не заморачиваться. Неизвестно как, но через два часа в квартире случился пожар. Кто-то волновался почище нашего. – Отец. – Верно. Я же говорил – он чувствует, что время поджимает. Боюсь даже думать, каким будет его следующий шаг. Голова у Коломбы шла кругом. Она оказалась вырванной из привычной среды, из своего мира. И теперь ничего не понимала. – Почему Сантьяго согласился тебе помочь? – спросила она. – Надеется, что в будущем я тоже окажу ему услугу. Ну и ради денег, конечно. – Данте скривился. – Мои сбережения подошли к концу. Если мы выберемся из этой истории живыми, придется найти способ быстро подзаработать. – Они и тебя обвиняют? – спросила Коломба. Данте запустил больную руку в карман и достал газетную полосу. На изуродованной руке не было перчатки, а значит, он чувствовал себя гораздо более непринужденно, чем Коломба. В правом нижнем углу первой полосы газеты «Ла Реппублика» красовались старая фотография Коломбы и более недавний снимок Данте. Заголовок гласил: «ЗАГАДОЧНАЯ ПАРОЧКА ВСЕ ЕЩЕ В БЕГАХ: от парижской бойни до подозрительной смерти в римской больнице – что связывает бывшую сотрудницу полиции и мальчика из силосной башни?» – Они выволокли на свет божий все: и Париж, и бойню, и твою роль в этой истории… И мою жизнь. Нам с тобой перемыли все косточки. Меня окрестили сумасшедшим, да и про тебя говорят, что ты, по всей вероятности, тоже двинулась рассудком. И затаила зло на Ровере из-за того, что он отстранил тебя от дел после Парижа. – Никто меня не отстранял! Я сама… – Я это знаю. Но они-то нет. И если ты попытаешься рассказать, что тебе известно, это покажется бредом сумасшедшей. Роберто говорит, что меня разыскивают только как «лицо, располагающее информацией», но, если я явлюсь в полицию, меня уже вряд ли оттуда выпустят. Поэтому я решил составить тебе компанию. Буду скрываться вместе с тобой. – Данте пододвинул к себе табурет и сел. – Представляю, что думает моя мать… – пробормотала Коломба. – Она пришла на телешоу и записала обращение, в котором просит тебя сдаться с повинной. Мне она показалась, как тебе сказать… весьма мелодраматичной. Коломба закрыла глаза. Все еще хуже, чем она могла представить. Она почувствовала, что проваливается в кресло, и постаралась не шевелиться, боясь, что полетит вниз, этаж за этажом, низвергнется в центр земли, в царство проклятых. И громче всех проклятых над ней посмеется Белломо. Она распахнула глаза: – Фотография! Где она? Данте достал снимок из парки и протянул ей. Коломба помахала им в воздухе: – Белломо и Феррари знакомы! Им придется разобраться, что связывало этих людей. – Даже если и так, что нового они найдут? Подноготную Белломо они уже изучили вдоль и поперек и никакой связи с Отцом не обнаружили. С чего ты взяла, что с Феррари будет иначе? Для твоих сослуживцев Отца не существует. Скорее всего, они скажут, что мужчина на фото просто похож на Белломо. Если бы ты не знала того, что знаешь, ты сама бы поверила? Губы Коломбы горько скривились. – Легче поверить, что мы с тобой – новые Бонни и Клайд. – Бонни и Клайд не подкладывали бомбы, и их слава была изрядно раздута. – Данте, проявив немалую ловкость, зажег сигарету больной рукой. – Как бы там ни было, теперь понятно, почему Ровере впутал нас в расследование. Он начал разыскивать Отца сразу после парижского взрыва и смерти жены. Он не стал бы этого делать, если бы не знал, что преступления связаны. – Если бы он обладал полезной информацией, то все равно взялся бы за это дело из чувства долга. – В одиночку? Втайне от коллег? – Данте снова покачал головой. – Чувство долга не объясняет его поведения. Ровере мучила совесть. – Хорошая версия. Только бездоказательная, – сказала Коломба. – Ошибаешься. – На губах Данте заиграла саркастическая усмешка, и Коломба поняла, как сильно по ней скучала. – Потому что нашему Сантьяго удалось открыть флешку Ровере. 10 Вниманию уважаемых господ министра внутренних дел, начальника полиции, префекта. Прежде всего мне бы хотелось попросить прощения за неординарный характер настоящей служебной записки, составленной мной в последние несколько дней. Данный документ стоил мне долгих размышлений и личных переживаний, однако в моем распоряжении оказалась информация, требующая чрезвычайных мер для сохранения общественного порядка и защиты благополучия граждан. Применить подобные меры способно лишь высшее руководство нашей страны. Я целиком и полностью осознаю, что действия, предпринятые мною в последние несколько месяцев, заслуживают дисциплинарного взыскания, но пойти на них меня вынудили исключительные обстоятельства. Я постараюсь быть как можно более доходчивым и кратким, несмотря на то что, вопреки моим усилиям, многие из фактов, которые я намерен изложить, все еще остаются неполными и невыясненными. Вопрос, которому я прошу вас уделить внимание, попал в сферу моих интересов в конце прошлого года во время розыска беглого убийцы ЭМИЛИО БЕЛЛОМО, печально известного нашему отделу, во-первых, в связи с убийством его сожительницы РОССЕЛЛЫ КАЛАБРО и, во-вторых, в связи с серией преступлений, описанных в приложении. В ходе расследования мои сотрудники вошли в контакт с другом и соучастником Белломо, неким ФАБРИЦИО ПИННОЙ, ранее судимым за хищение, кражу со взломом и ограбление, в то время больным раком легких в терминальной стадии. На допросе, осуществленном господином магистратом и моими подчиненными, Пинна отрицал, что владеет информацией, полезной для целей расследования, однако впоследствии обратился ко мне в частном порядке в медицинском учреждении, где он проходил химиотерапию, как и моя жена, которую я туда сопровождал. Возможно, почувствовав, что нас сближают обстоятельства, Пинна извинился за беспокойство и объяснил мне, что желает снять с плеч тяжелый груз, прежде чем его болезнь придет к неизбежному печальному завершению, при условии, что именно я сниму с него этот груз и не скажу об этом никому ни слова. Он утверждал, и я не имел оснований сомневаться в его словах, что решил признаться во всем мне, поскольку был убежден, что я «честный полицейский», способный с пониманием отнестись к состоянию его здоровья. Он с легкостью заручился моим обещанием хранить молчание – обещанием, которое, заверяю вас, я не имел никаких намерений сдержать, – после чего я с разрешения господина магистрата несколько раз встретился с Пинной, и тот постепенно рассказал мне о характере своих взаимоотношений с Белломо, завязавшихся, по его словам, в декабре 1989 года. В тот период Пинна служил в так называемом штрафном батальоне, поскольку во время прохождения службы по призыву нанес тяжкие телесные повреждения вышестоящему офицеру. Пинна был приговорен к двум годам военной тюрьмы, после чего переведен в казарму в окрестностях атомной электростанции в Каорсо. Поздней декабрьской ночью – точной даты он не помнил – Пинну и еще пятерых приписанных к тому же батальону солдат без предварительного предупреждения разбудили и перевезли на грузовике в сельскую местность на границе с провинцией Кремона. Пинне и остальным солдатам, одному из которых Пинна дал кличку Тухлоногий, было поручено разобрать находящийся, по словам того же Пинны, «у черта на рогах» военный склад, где, помимо армейской мебели, хранились также коробки с одеждой и медицинским оборудованием, книги и провиант. Содержимое склада было предписано сжечь на близлежащем поле, а огнестойкие материалы разобрать на мелкие части и закопать. Никаких объяснений им предоставлено не было, но Пинна заметил, что все действия управлялись и координировались одетыми в камуфляжные костюмы без знаков различия солдатами из другой части, которые, насколько он мог судить, не впервые принимали участие в подобной операции. Среди солдат без знаков различий был Эмилио Белломо, земляк Пинны из провинции Латина, с которым он был знаком с детства. Белломо и Пинна обменялись всего несколькими фразами, из которых Пинна заключил, что Белломо и прежде выезжал на похожие задания. Беседа была недолгой, поскольку Белломо признался Пинне, что боится своего капрала по прозвищу Немец, который, по его словам, был человеком опасным и скорым на расправу. Этот Немец присутствовал при очистке склада и, согласно утверждению Пинны, не любил болтовни. Пинна описал Немца как блондина среднего роста и мощного телосложения с бычьей шеей и необычайно светлыми голубыми глазами. По словам Пинны, они с Белломо потеряли друг друга из виду во время дальнейшей службы, но год спустя, после демобилизации, вновь встретились в родном городе. Белломо явно не нуждался в деньгах, он вел едва ли не роскошный образ жизни. Он неоднократно проявлял к Пинне щедрость и дружеское расположение, однако избегал разговоров об армейских временах. По словам Пинны, у него сложилось впечатление, что Белломо стыдится или волнуется из-за чего-то, что произошло с ним в тот период.