— Нет, — сказал Аттикус. — Просто разыгрывали историю его жизни на глазах у всех соседей. Джим, кажется, даже возмутился. — Не говорил я, что мы разыгрываем его жизнь! Не говорил! Аттикус коротко усмехнулся: — Вот сейчас и сказал. И чтоб больше вы все трое этими глупостями не занимались. Джим посмотрел на отца, разинув рот. — Ты ведь, кажется, хочешь быть юристом? — Аттикус как-то подозрительно поджал губы, словно они у него расплывались. Джим решил, что выкручиваться бесполезно, и промолчал. Аттикус ушёл в дом за какими-то бумагами, которые он с утра забыл захватить с собой, и тогда только Джим сообразил, что попался на старую-престарую юридическую уловку. Он стоял на почтительном расстоянии от крыльца и дожидался, чтобы Аттикус вышел из дому и опять направился в город. И когда Аттикус отошёл так далеко, что уже не мог услышать, Джим заорал ему вслед: — Хотел быть юристом, а теперь ещё подумаю! 6 — Хорошо, — сказал Аттикус, когда Джим спросил, можно ли нам посидеть с Диллом у пруда мисс Рейчел, ведь завтра Дилл уезжает. — Попрощайся с ним за меня, на будущий год летом мы его ждём. Мы перепрыгнули через низенькую ограду между нашей подъездной дорожкой и двором мисс Рейчел. Джим крикнул перепелом, из темноты отозвался Дилл. — До чего тихо, ни ветерка, — сказал Джим. — Глядите. Он показал на восток. За садом мисс Моди вставала большущая луна. — Даже вроде от неё жарко, — сказал Джим. — Что на ней сегодня, крест? — спросил Дилл, не поднимая головы. Он мастерил из бечёвки и обрывка газеты папиросу. — Нет, просто женщина. Не зажигай эту штуку, Дилл, будет вонь на весь город. Когда в Мейкомбе смотришь на луну, видно, что там женщина. Она сидит перед зеркалом и расчёсывает волосы. — Без тебя нам будет скучно, — сказала я Диллу. — Может, пойдём караулить мистера Эйвери? Мистер Эйвери снимал комнату напротив миссис Генри Лафайет Дюбоз. По воскресеньям он с блюдом в руках собирал в церкви пожертвования; кроме этого, он каждый вечер до девяти часов сидел на крыльце и чихал. Однажды вечером нам посчастливилось увидать одно представление — наверно, оно было единственное, сколько мы потом ни караулили, оно не повторилось. Мы спускались с крыльца мисс Рейчел, как вдруг Дилл остановил нас: — Ух, поглядите! И показал через улицу. Сперва мы только и увидали заросшую глицинией веранду, а потом оказалось — из листвы бьёт струя, описывает дугу и, наверно, за добрых десять футов оттуда падает на землю, в круг жёлтого света от уличного фонаря. Джим сказал — мистер Эйвери не попадает в яблочко, Дилл сказал — он, наверно, выпивает по бочке в день, они заспорили, кто попадёт дальше и ловчее, а я в этом состязании не участвовала, потому что не отличалась талантами в этой области, и опять почувствовала себя отверженной. Дилл потянулся, зевнул и сказал что-то чересчур небрежно: — Придумал. Пошли гулять. Так я ему и поверила! В Мейкомбе никто не ходит гулять просто так, без цели. — А куда, Дилл? Дилл мотнул головой в южном направлении. — Ладно, — сказал Джим. Я запротестовала было, но он сказал самым сладким голоском: — А ты с нами не ходи, ангелочек, тебя никто не просит. — И тебя не просят. Забыл, как… Но Джим не любил вспоминать прежние неудачи: из всего, что сказал тогда Аттикус, он, видно, только и усвоил, как ловко юристы умеют докапываться до сути. — А мы ничего такого и не делаем, Глазастик, мы только дойдём до фонаря и обратно. Мы молча брели по тротуару и прислушивались к скрипу качелей на соседских верандах, к тихим по-вечернему голосам взрослых на улице. Время от времени до нас доносился смех мисс Стивени Кроуфорд. — Ну? — сказал Дилл. — Ладно, — сказал Джим. — Шла бы ты домой, Глазастик. — А вы что будете делать? Они только собирались заглянуть в окно с оторванным ставнем — вдруг увидят Страшилу Рэдли? — а я, если не хочу идти с ними, могу сейчас же отправляться домой и держать свой длинный язык за зубами, вот и всё. — А почему это вам взбрело дожидаться нынешнего вечера? Потому что вечером их никто не увидит, потому что Аттикус в это время по уши уйдёт в книжку, и если настанет конец света, он и то не заметит, и если Страшила Рэдли их убьёт, так у них пропадут не каникулы, а ученье, и потому что в тёмном доме легче что-нибудь разглядеть тёмным вечером, а не средь бела дня, понятно мне это? — Джим, ну, пожалуйста… — В последний раз тебе говорю, Глазастик, не трепи языком или убирайся домой. Ей-богу, ты становишься самой настоящей девчонкой! После этого у меня уже не оставалось выбора, и я пошла с ними. Мы решили подлезть под проволочную изгородь на задворках Рэдли, там не так опасно, что нас увидят. За изгородью с той стороны был большой сад и узкий деревянный сарайчик. Джим приподнял нижнюю проволоку и махнул Диллу: пролезай. Я полезла следом и подержала проволоку, пока пролезал Джим. Он еле протиснулся. — Только без шума, — прошептал он. — Да смотрите не наткнитесь на капусту, а то будет такой треск — мертвецы проснутся. После таких наставлений я ползла, как черепаха. Потом увидела при свете луны, что Джим уже далеко и машет нам, и двинулась быстрей. Мы доползли до калитки, ведущей из сада в огород. Джим тронул её. Калитка заскрипела. — Плюньте на неё, — зашептал Дилл. — Завёл ты нас, Джим, — пробормотала я. — Как мы потом выберемся? — Тс-с… Плюй на петли, Глазастик. Мы плевали, пока не пересохло во рту, потом Джим осторожно отворил калитку. Мы были на задворках. С тыла дом Рэдли выглядел ещё неприветливей, чем с фасада: во всю стену тянулась ветхая, полуразвалившаяся веранда, на неё выходили две двери, между ними два тёмных окна. С одного края крышу веранды подпирал не столб, а неотёсанное бревно. В углу стояла приземистая печурка; над нею висела вешалка для шляп, призрачно поблёскивало зеркало, и в нём отражался лунный свет. Джим тихо охнул и замер на одной ноге, не решаясь ступить второй. — Чего ты? — Куры… — шепнул он еле слышно. Да, со всех сторон нас ждали невидимые препятствия. Дилл впереди тоже на что-то наткнулся и выдохнул: «О, господи!» Мы проползли за угол дома, к окну с болтающимся ставнем. Заглянуть в окно Джим не мог — не хватало нескольких дюймов росту. — Сейчас я тебя подсажу, — прошептал он Диллу. — Нет, погоди. Он взял меня за руку, мы сделали из рук седло и подняли Дилла. Он ухватился за подоконник. — Скорей, — прошептал Джим, — долго мы тебя не удержим. Дилл стукнул меня по плечу, и мы опустили его на землю. — Что видел? — Ничего. Шторы. Но где-то там светится огонёк. — Пошли отсюда, — зашептал Джим. — Поворачиваем назад. Ш-ш, — зашипел он, когда я хотела возразить. — Попробуем с той стороны, — сказал Дилл. — Не надо, — взмолилась я. Дилл приостановился и пропустил Джима вперёд. Джим хотел подняться на заднюю веранду, у него под ногой скрипнула ступенька. Он замер, потом осторожно передвинулся. Ступенька молчала. Через две следующие он занёс ногу на веранду и чуть не потерял равновесие. Но всё-таки не упал и осторожно опустился на колени. Подполз к окну, поднял голову и заглянул внутрь. И тут я увидела тень. Тень человека в шляпе. Сперва я подумала — это дерево, но ветра не было, а стволы ходить не умеют. Веранда была залита лунным светом, и тень, чёткая, будто вырезанная ножницами, направлялась к Джиму. После меня её увидел Дилл. Он закрыл лицо руками. Потом тень упала на Джима, и он увидел её. Он прикрыл голову руками и замер. Тень остановилась в двух шагах от Джима. Подняла руку, потом опустила. Потом повернулась, опять прошла по Джиму, по веранде и скрылась за домом так же неслышно, как появилась. Джим спрыгнул с веранды и кинулся к нам. Распахнул калитку, протолкнул в неё нас с Диллом и погнал между грядками скрипящей листьями капусты. На полдороге я споткнулась, и тут грянул выстрел.