Навстречу им попался рассыльный из следовательского коридора. – Тащите скорей, – грубо закричал он, – ждут там. Жандармы ускорили шаги, и через минуту арестантку впустили в кабинет следователя. Елена Никитишна широко раскрыла глаза и вскрикнула, увидев в кабинете Куликова и встретив его пронизывающий, жестокий насмешливый взгляд. Следователь соскочил с места и поддержал ее, усаживая в кресло. Через минуту она немного успокоилась и с мольбой посмотрела на следователя. – Я просила вас… Я не могу… Вы видите. – Необходимо, госпожа Коркина, сделать очную ставку. Вот господин Куликов утверждает, что он никогда ничего вам не говорил, не имеет ни малейшего понятия о вашем первом муже, никогда не бывал в Саратове и ничего не слышал о вашем первом муже, даже не подозревал, что вы второй раз замужем. При таком положении дела остается одно ваше заявление, но может быть, вам угодно его изменить. Может быть, вся эта история есть результат вашего болезненного состояния. Елена Никитишна вскочила и, стиснув зубы, приблизилась к Куликову. Минуту они молча смотрели друг на друга уничтожающими взорами. – Вы не требовали моего визита? А ваша записка?! А ваше поведение в моей гостиной?! А ваши намеки на гибель Смулева вовсе не на «Свифте»?! Куликов сидел с улыбкой на губах. Так смотрят взрослые на шалости детей. Когда Елена Никитишна кончила и с дрожью во всем теле стояла перед Куликовым, он не выдержал и засмеялся. Следователь резко ему заметил: – Прошу вас вести себя прилично! Здесь не место для смеха, и я не вижу ничего смешного. Куликов пожал плечами и ничего не отвечал. – Это все, что я могу сказать госпоже Коркиной – только улыбнуться! – Значит, вы настаиваете на том, что… – Так ты, подлец, отпираешься! – закричала Елена Никитишна. – Госпожа Коркина, не употребляйте таких слов! Показание господина Куликова прямо в ваших интересах, и вы напрасно волнуетесь! Если бы теперь вы также отказались от вашего показания, то дело, вероятно, было бы прекращено прокурором. – Никогда! А холм под тремя березами на берегу Волги?! – Сударыня, поймите, что никакие судебные власти не в состоянии перерыть все холмы на берегах Волги! У нас нет решительно никаких данных предполагать насильственную смерть Онуфрия Смулева. Напротив, мы запросили по телефону комитет Добровольного флота и получили ответ, что имя Смулева действительно значится в списке погибших на «Свифте». Каких же еще искать доказательств? Подумайте, сударыня, о вашем заявлении. Дело сегодня же можно прекратить. – Никогда! Никогда! Этот негодяй, – указала она на Куликова, – знает все, но если он не хочет говорить, я сама буду говорить. Я покажу вам холм под березами, я найду Макарку-душегуба, я разоблачу этого человека (она указала пальцем на Куликова), и мы узнаем, какую роль он играл в смерти моего мужа! Тут нет сомнения: он знает все, а знать он не может случайно. Не он ли и есть Макарка?! Ха-ха-ха! Макарка! Макарка! – Успокойтесь, сударыня, ведь никто не мешает вам разрывать холмы на Волге, и если ваше предположение оправдается, тогда вы и заявите властям; тогда у вас будут несомненные данные! – Несомненные данные у меня и теперь есть! Все, что я вам сказала, подтверждаю и готова подтвердить клятвой! Я не беру ни одного слова назад, но добавляю, что имею полное основание считать господина Куликова сообщником Серикова. Если он не Макарка-душегуб, то… – Господин следователь, я полагаю, вы меня пригласили не для того, чтобы выслушивать дерзости, – произнес Куликов, вставая. Следователь пожал плечами. – Здесь есть что-то загадочное. Я не понимаю, с какой стати госпожа Коркина сочинила бы на вас небылицу? Верно вы что-нибудь все-таки сказали! – Меня удивляет, что представитель судебной власти рассуждает не о фактах, а гадает. – Я приглашаю вас, – оборвал его следователь, – не вдаваться в критику моих действий! Не забывайте, что вы приглашены мною, как свидетель!.. – Не могу ли я считать мои обязанности, как свидетеля, оконченными. – Позвольте! – Итак, госпожа Коркина, вы не берете назад своего заявления? – Ни за что! – Вы подтверждаете, что господин Куликов угрожал вам и требовал вас к себе, даже запиской? – Да, я жалею, что эту записку я уничтожила. – Но господин Куликов говорит, что он писал вашему мужу о каких-то векселях. – Он лжет так же, как и во всем остальном! – Мы вызовем вашего супруга и, если он… – Вы не можете вызвать господина Коркина, – произнес Куликов. – Почему? – Потому что его отвезли сегодня в дом умалишенных, куда пора посадить и его супругу… – Что?! Илью отвезли в дом умалишенных? – вскричала Елена Никитишна. – Это ложь! – Я сам видел, как его связанного повезли… Елена Никитишна рванулась к двери, где жандармы преградили ей путь. Она упала без чувств. 29 «Машкин кабак» С закрытием черной половины трактира Куликова все заставные бродяги с Горячего поля перебрались в питейный дом на Обводном канале, известный под названием «Машкин кабак». Прозвище свое кабак получил от некоей Марии Ивановой, молодой, высокой, когда-то красивой девушки, успевшей к 25 годам совершенно спиться и дойти до подзаборной жизни. Эта Мария Иванова, или «Машка» прославилась своим беззаботно веселым характером и чудесным голосом. Ее песни хватали за душу и заставляли всех бродяжек заслушиваться. Случалось нередко, что песни Машки так увлекали ее слушателей, что они, умиляясь, готовы были носить ее на руках, идти за ней хоть на край света, только бы еще послушать «Среди долины ровные» или «Не тужи, молодец…». Машка безвыходно находилась в кабаке, отлучаясь только на откос Обводного канала или на поляну Горячего поля. Паспорт у нее был всегда исправный, полиции она не боялась, худого ничего не делала и жила, как птица вольная. Эту жизнь она не променяла бы ни на какую другую, хотя лет семь-восемь тому назад каталась в ландо и жила в бельэтаже. – А что, Машка, пошла бы ты опять в хоромы? – спрашивали ее бывало. – Ни за какие коврижки! Никуда не пошла бы. У Машки родной брат – кронштадтский богатый купец, и не раз он предлагал ей бросить бродяжничество и жить у него в доме, но Машка отвечала: – Хоть озолоти – не пойду! Все, начиная с целовальника кабака и кончая последним пропойцем, уважали и любили Машку, поили ее водкой, угощали, смотря по сезону, луком с хлебом или картошкой и по большим праздникам поили чаем. Большего она и не просила, но главное – все-таки водка. Без водки она не могла ни петь, ни смеяться, ни болтать! С переселением в кабак всех куликовских посетителей популярность Машки еще больше возросла. Рябчик и Вьюн были без ума от ее песни, которую она сама сложила, в память Гуся; когда она пела ее, то невольно вызывала у всех слезы: это было грубое подражание песне «Пара гнедых», но исполняла Машка с таким чувством, что заражала и увлекала слушателей. – Эх, вы громилы! Я – девка – больше почтила память бедного Гуся! Неужели вы не могли до сих пор ничего сделать в пользу своего атамана! Не знаете даже, жив ли он. Хоть разгромили бы квартиру этого разбойника Куликова! Он и дома-то почти не бывает! Пусть бы чувствовал, что громилы отомстили за своего атамана! – Погоди, Федьку-домушника забрали в обходе, он узнает там про Гуся. Верно Куликов выдал его полиции, и бедняжку отправили куда-нибудь на Мурман! – Ничего вы от Федьки не узнаете! Не таковский! Он уж наверняка удрал! А вот наш один попался – Антошка. – Ну, этот мямля! Да его мало знают, он ничего не узнает. – Все вы, я вижу, мямли, – вмешивалась Машка, – привыкли маленьких обижать! Небось Куликова-то трусите! – Чего там трусить! Просто лбом стену прошибать не хотим! – А хотите, я пойду его разыскивать?! Пойду и к Куликову, и в полицию, везде пойду. Только не знаю вот, как звать-то его по-настоящему. – Ха-ха-ха! А ты думаешь, кто-нибудь из нас знает? Поди-ка он сам забыл! Сто раз паспорта менял, а еще больше без паспорта жил – и все Гусь да Гусь. – А меня как звать? – спросил Тумба. – Шут тебя знает! – То-то! Ты и не суйся! Пой, пока поется, да пей! Давай по косушечке выпьем, а ты нам спой «Очи черные». – Угощай, у меня денег не водится!.. – Машка, иди за меня замуж, – произнес Рябчик. – Шутишь! Не дорос!! Весь кабак залился смехом. Машка залпом выпила стаканчик, закусила черным сухарем, отерла губы рукавом и запела. Всё стихло… Никто не шевелился и, когда она кончила, раздались дружные крики «браво!». – Нет, не поется сегодня что-то… Пойдемте, ребята, на Громовское кладбище… Погода еще сносная. Скоро негде и погулять будет! Эх, прошло лето красное!