Внешне Лосев никак не походил на классического контрабандиста – лощеного, с изящными манерами, волевыми очертаниями подбородка. А походил он на мелкого снабженца – лысоватый, невысокий, широкоплечий, с кустистыми бровями и короткими волосатыми пальцами. Счеты и нарукавники ему – и на товарный склад. Вот только глаза его хитрые, злобные, взгляд настороженный. Кое-кто из руководителей МУРа изъявил желание поучаствовать в допросе, но Уланов в ультимативном порядке потребовал, чтобы Лосева не трогали, пока не нарисуется узор беседы и не станет понятно, как с ним обращаться. Конвоиры остались в коридоре ИВС. Наручники с Лосева сняли. Уланов налил чаю, разложил бутерброды, пригласив отведать, чем бог послал. – Задабриваете, – кивнул заключенный. – Что ж, это хорошо. – Кому? – Мне. Если ничего и не получу от вас, так хоть поем нормально. – Ну, ешьте, ешьте, – кивнул Уланов. – А то, глядишь, еще годков десять не придется докторской колбаски отведать. Лосев сверкнул на него глазами. Но бутерброд из зубов не выпустил. Прожевав, он посмотрел на оперативника: – Вот чувствую, я вам сильно не нравлюсь. – Почему? – пожал плечами Уланов. – Возможно, вы заслуживаете всяческого уважения, любите собак, женщин и детей. – Есть такое, – кивнул Лосев. – Мне не нравится, чем вы занимались. – Чем же таким предосудительным я занимался? – Вывозили за рубеж народное достояние. То, что принадлежит нашей стране. – А, это все узость мышления. Границы, таможни – насколько же они условны. Люди сами чертят линии, чтобы осложнить себе жизнь. Какая разница, на чьей территории будет икона Казанской Богоматери? В Германии, в России. Главное, чтобы она не сгнила на чердаке. Чтобы продолжала радовать людей – немецких или русских. В семнадцатом году мы эти иконы миллионами на дрова рубили. А теперь вывезти нельзя. – Как Высоцкий поет: мы все-таки мудреем год от года, распятья нам самим теперь нужны. – Ну да. Они – богатство нашего народа, хотя и пережиток старины. Слышал. – Все вывезете, что в стране останется? Голые стены? – В мире все останется. Мы – граждане Земли. А вы низко летаете. – Зато в своем воздушном пространстве, – усмехнулся Уланов. – Вы лет десять этим занимались? – Ну, – Лосев пожал плечами. – Как удалось столько продержаться? – Да были люди. Давали работать. – А потом? – А потом решили, что я злоупотребляю их доверием. Контрабанда, особенно с произведениями искусства, – это излюбленная нива спецслужб – и советских, и западных. Антиквариатом расплачиваются с агентурой. На почве антиквариата осуществляются вербовки. Поэтому везде, где контрабанда, там пасется чекист, притом не с целью ее пресечения, а из-за каких-то хитрых оперативных комбинаций. Вот и Лосев, похоже, попал в самую гущу оперативных мероприятий и сделал что-то не так. – Ладно, это уж точно не мое дело. – Уланов не собирался лезть в чужой огород ни за какие коврижки. – Уже и не мое, – добавил Лосев. – Меня списали. Попользовались и выкинули. – Жил бы как все. – Работал бы за сто двадцать рублей. – Лучше, чем лес валить. – Дорожные знаки. – Что? – Мы дорожные знаки там делаем. А я музыкант вообще-то. И делаю дорожные знаки… – На меня аж слеза накатила, – хмыкнул Уланов. – Так что за такие вот подлянки я вас, товарищей из органов, и не люблю. И вряд ли когда-нибудь полюблю. – Любить не обязательно. А вот помочь надо. – Вы по поводу того ордена Ленина? Меня уже спрашивали. Не помню я ничего, – небрежно кинул Лосев, в глазах мелькнула усмешка. – Слушай меня, зека Лосев. Ты врешь и даже не скрываешь этого… Ты будешь говорить со мной. Или я тебе испорчу жизнь. Ты же знаешь, как за колючкой ее легко испортить. – Легко, – согласился Лосев. – Только моя жизнь уже испорчена. – Будет гораздо хуже. Тебя раздавят как клопа… – Вот все вы в этом. Угрожать, давить. Нет, чтобы с человеком по-хорошему. По-доброму. Узнать, а что у него на душе… Тон был дурашливый. Но Уланов понял все недосказанное. Лосев давно продумал линию поведения. Отказавшись говорить в колонии, он был уверен, что его этапируют в Москву – а для зека это такая турпоездка, полная новых ощущений. Кроме того, он с самого начала решил торговаться. Притом не с местными оперативниками, а с москвичами, у которых гораздо больше полномочий. – Хорошо, давай поговорим о душе, – согласился Уланов. – Что ей, мятущейся, надо? – Душе нужна свобода. – Как ты понимаешь, не раньше чем через девять лет. И нет никакой силы, которая тебя освободит сейчас. – На сейчас уже не надеюсь. Мне нужно условно-досрочное. Которое, как мне пообещал кое-кто, я никогда не увижу. – Раньше через пять лет все равно не выпустят. По закону. – Я знаю. Но это не девять… Я слышал, в личных делах заключенных делают такие отметочки. Которые в нужный момент превращаются в условно-досрочное. Не так? – Не совсем. Но недалеко от истины. – Так за чем дело стало? Этот вопрос Уланов заранее обговорил со Штемлером. И они решили, что могут пообещать Лосеву такую плату. Вопрос с УДО, даже отсроченный на несколько лет, они решить были вполне в состоянии. – Тогда придется поверить мне на слово, – сказал Уланов. – Я поверю, – кивнул Лосев. – Уж по такому делу вы вряд ли обманете. – Получишь свое УДО, – произнес Уланов. – Только если туфту не прогонишь. – Обижаете, – покачал головой Лосев. – Орденок этот я у Гетмана прикупил. – У кого? – Гетманом кличут. Как фамилия, точно не знаю. Зовут Брониславом. – Бронислав Гетман. Кто по масти? – Коллекционер. По московским клубам нумизматов и фалеристов околачивался. У него всегда можно было ордена и монеты золотые купить. Можно что-то ему и продать. – Ясно. Барыга… А телефон, адрес? – У меня нет. Все, что знаю… – Понял… Если в цвет – мы свой должок помним. – Буду ждать. Тем более условия для ожидания у меня вполне комфортные. – Ждущие дождутся, – кивнул Уланов, прикидывая, как установить этого самого Гетмана. Глава 8