Глава 1 Аникей Тавказаков не раз и не два потом вспоминал, как так вышло, что он попал в это место, и каждый раз ему становилось стыдно. При этом его обуревала еще и дикая на себя злость. «Так мне, трусу, и надо!» – с почти мазохистским наслаждением думал он. Называя себя трусом, ученый не манерничал и не выпендривался, ведь тогда он и в самом деле струсил. Когда его, задремавшего вместе с Юлием Алексеевичем и Олегом, разбудил злобный рык: «Руки в гору!», он уже чуть в штаны не наделал, а когда стало ясно, что это нападение вооруженных сталкеров – грабителей, и вовсе начал прощаться с жизнью: у них-то самих винтовка была только одна, да и та висела на груди у Егора Плужникова, который, тоже будучи застигнутым врасплох, не успел ее вовремя схватить. И пока Плюх о чем-то говорил с грабителями, Аникей с замиранием сердца молился, чтобы косморазведчик не вздумал геройствовать – пока бы он опускал руки к «Печенге», сталкеры успели бы его прошить очередями, а уж потом вряд ли пожалели бы и остальных. И когда внезапно прогрохотала очередь, Тавказаков был на сто процентов уверен, что Плюх все же дернулся к винтовке, за что и получил свое. А поскольку следующих выстрелов, по мнению Аникея, не пришлось бы долго ждать и предназначаться они были должны ему с коллегами, то ноги его сработали, пожалуй, раньше, чем мозг отправил команду. Будто со стороны, он наблюдал, как мчится к ближайшим кустам, и крик Плюха: «Ложитесь!» прозвучал для него словно на иностранном языке – он даже не осознал, что разведчик жив. А когда миновал кусты и сзади раздались новые выстрелы, ученый услышал их будто издалека, ощутив вдруг странную легкость во всем теле. «Я убит!» – на удивление равнодушно подумал он, хотя на самом деле всего лишь куда-то падал[1]. Осознал он это не сразу, поскольку в гибель свою поверил безоговорочно, другие варианты попросту не приходили в голову. Да и глаза машинально сразу закрыл – собственно, если умер, то это как бы даже и логично. Нелогичным был лишь странный ветер снизу, будто толкающий его в спину. «Меня что, уже на небеса возносит?» – мелькнула глупая мысль. Дважды, даже трижды глупая! Во-первых, ни в какие посмертные небеса он, как истинный ученый, не верил. Во-вторых, даже если бы в этом он и ошибался, возносить его, некрещеного богохульника, в рай бы никто не стал. И, наконец, в-третьих, если он мыслит, стало быть, суще… ну, то есть, не умер. Впрочем, когда Аникей все же раскрыл глаза, он ничего не увидел. Это была даже не темнота, а бесцветное ничто. Впору бы как раз и поверить в свою смерть, но ветер, толкающий в спину, как-то не совмещался с представлениями о загробном мире. И тут, как бывает, когда долго смотришь на какую-нибудь оптическую иллюзию, вроде «ваза это или два лица в профиль», в мозгу все резко перевернулось, и он понял, что не возносится, а наоборот, падает. Впрочем, «ветер» тут же пропал, будто и нужен был лишь для того, чтобы создать эффект падения, а поскольку Аникей в него поверил, стал больше не нужен. Вроде как психологическая подушка: не сразу закрывают тебя в этой жуткой депривационной камере[2] без верха и низа, тепла и холода, света и тьмы, а готовят сначала: «Ты просто падаешь, дружок, это не страшно!» Но страшно почему-то и впрямь не было. Может, он растратил весь страх, когда ждал в голову пули от грабителей? «Да это же аномалия! – дошло вдруг до ученого. – Ну конечно же, я просто попал в аномалию!» Ему вдруг стало совсем легко, уже не только физически. Наверное, опытному сталкеру такая реакция психики, как у Аникея в тот момент, показалась бы как минимум странной, а уж фраза «просто попал в аномалию» однозначно бы вызвала недоумение. Но в том-то и дело, что опытным, да и вообще никаким сталкером доцент Тавказаков не был. С настоящими аномалиями ему суждено было познакомиться – да и то не особо близко – лишь в последние дни. До этого же он лишь слышал о них, причем как правдивые или хотя бы примерно соответствующие действительности сведения, так и откровенные байки. Ему отчего-то вбилось в голову, что реально опасных, по-настоящему гибельных аномалий, вроде «солярия» или «выжималки», не так уж и много, а чаще встречаются такие, например, как «перепутка», от которой только голова кружится, или «тормозилка», от которой ты всего лишь замедляешься. Нужно сказать, что и две последние, особенно «тормозилка», были отнюдь не безопасными, но Аникей Александрович об этом не знал. Потому и свое состояние принял за кратковременный эффект пребывания в какой-то безопасной для жизни аномалии. А как иначе? Он ведь не умер. Ему даже не больно было. Даже голова не кружилась! Мало того, он мысленно пожелал даже, чтобы эта аномалия его подольше не отпускала: «Может, к тому времени вернется Забияка и на пару с Плюхом разберется с налетчиками. Или же те сделают свое черное дело и уберутся подальше…» За вторую мысль Аникею стало невыносимо стыдно – так, что он даже скрипнул зубами и, сжав кулаки, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел свет и вновь ощутил, что падает. На сей раз он действительно падал – к счастью, с небольшой высоты. Да и упал удачно – на ровное место, в траву. Почти как в той поговорке, про соломку. Только сейчас никто и ничего Аникею не стелил, трава сама по себе росла, да и он вовсе не знал, куда падает. То есть, он-то как раз думал, что знает: туда же, где только что был, пока не попал в «безопасную» аномалию, которая поиграла с ним и отпустила. На ногах доцент, приземлившись, не удержался, повалился ничком, выставив руки, и подниматься пока не спешил; наоборот, вжался сильнее в землю и стал прислушиваться. Ученый пытался понять, ушли ли грабители, но не услышал ничего, кроме обычных лесных шорохов. Это могло говорить как о том, что сталкеры, расправившись с его друзьями, убрались восвояси, так и о том, что их самих прикончили Забияка и Плюх. Правда, тишина в последнем случае настораживала, ведь его спутники переговаривались бы между собой, искали его, наконец! На беду, Тавказаков никак не мог сообразить, сколько прошло времени с того момента, как он попал в аномалию. Ощущение на сей счет было двойственным: то ли около минуты, то ли, напротив, едва ли не час. Но за минуту вряд ли все могло закончиться, ведь если сталкеры все же убили его друзей, то сейчас бы собирали добычу, и беззвучно у них это не получилось бы делать. Но и в случае гибели самих грабителей, как он уже думал, его сейчас должны были искать, уж кричать-то ему стали бы точно. «Так что же тогда получается? Прошел час?.. Тоже как-то не вяжется. Ведь я убежал недалеко, и кто бы ни победил, меня все равно бы нашли: сталкеры, чтобы обыскать и прикончить, или свои – понятно для чего…» И тут Аникей похолодел и едва не вскочил: «Аномалия!.. Ну конечно же! Меня непременно искали, но сам я находился в тот момент внутри аномалии! Кто знает, как она выглядит снаружи, может быть, вообще невидима. Ну да, разумеется, невидима – я-то ее разглядеть не сумел! И, вероятно, когда находился внутри, сделался невидимым сам. Вот меня и не нашли. Посчитали пропавшим и ушли. Да ну, не может быть!» Ученый наконец сел. Он был уверен, что друзья бы его просто так не оставили, все равно бы продолжали искать. «А вдруг они сами угодили в эту аномалию?» – возникла новая мысль. Это показалось ему вполне вероятным. И тогда они вот-вот должны были упасть сюда же. Аникей поднялся на ноги и отошел в сторону, чтобы друзья в буквальном смысле не свалились ему на голову. «Друзья?! – вновь облился он холодным потом. – А что если эти, сталкеры? Но тогда нужно срочно отсюда бежать!» Ученый уже рванул было в сторону, но, опасливо повернув назад голову, замер. «Если победили и попали в аномалию мои спутники, а я сейчас убегу, то это будет величайшей с моей стороны глупостью! – судорожно метались в его голове мысли. – Но и в другом случае, если даже я поступаю правильно, если уйду сейчас от бандитов, – что буду делать дальше? Один я наверняка заблужусь, попаду еще в какую-нибудь аномалию, нарвусь на новых разбойников… Так и так пропадать». И он решил вернуться, весьма логично полагая, что пятьдесят процентов на удачу – куда лучше, чем сто – на верную гибель. «К тому же, – дошло до него, – я ведь могу безоговорочно узнать, кто победил в схватке; достаточно лишь вернуться к месту привала и посмотреть, чьи трупы там лежат». Обойдя стороной участок, где он вывалился из аномалии (вдруг оттуда рухнут грабители?), Аникей Александрович, стараясь шагать бесшумно, прошел туда, где они сидели с коллегами и Плюхом. Однако там он не увидел ничего – не только трупов, но и вообще каких-либо следов недавнего пребывания людей. Он растерянно огляделся. «Нет, это совсем не то место! Это корявое, раздвоенное дерево я бы точно запомнил. Да и вообще таких старых, толстых деревьев на месте стоянки не было – только молодые деревца и кустарник. Значит, я пошел не в ту сторону. Неудивительно, – подумал Тавказаков. – Ориентирование на местности – не мой конек». Ученый пока еще не волновался (более, чем уже был взволнован). Он повернулся, прошел назад, взял новое направление. «Как далеко я мог тогда убежать? Метров на десять. На двадцать – самое большее. Ну и сейчас, может, шагов двадцать лишних сделал. Ерунда! Покружу немного и найду. Человеческие тела – это все же не иголка в стоге сена». Вспомнив об иголке, ученый подумал о компасе (как хорошо было бы иметь его при себе!). Эта же мысль заставила подумать и о том, что можно было бы ориентироваться и по солнцу, если бы не эти сплошные багровые тучи. Аникей невольно поднял глаза и, не сдержавшись, ахнул. Багровых туч больше не было! Первой мыслью ученого, когда он слегка отошел от невольного шока, было то, что он каким-то образом выбрался из Зоны. Хотя, отчего же «каким-то»? Ведь он побывал в аномалии – вот она-то его из Зоны и выплюнула! Но приглядевшись к небу внимательнее, Тавказаков понял, что радуется напрасно. Да, небо больше не было черно-багровым, но оно и нормальным не стало. Создавалось впечатление, что неба теперь не было вовсе – только какая-то светло-серая пустота вместо него. Не облачность, а именно пустота, в которую даже вглядываться было страшно: казалось, вот-вот тебя засосет. При этом нельзя было определить, как высоко находилось это псевдонебо; может, в сотне километров, а может – лишь руку протяни. Но протягивать руку совсем не хотелось. Скорее, голову хотелось пригнуть. Короче говоря, Аникей Александрович понял, что никуда он из Зоны не выбрался, только она почему-то поменяла купол. «Крышу у нее сорвало, – с непонятным злорадством подумал ученый. Но тут же мысленно добавил: – А может быть, у меня». Одно Тавказаков знал точно: нужно продолжать искать друзей. Но одно дело сказать, а другое – сделать. Нарезая по окружавшему его лесу круги, ученый понял вдруг, что окончательно заблудился. Этот вывод настойчиво лез в его мысли уже последние минут двадцать, но поначалу доцент принимал это за обычную трусость, за вполне естественное в этой ситуации беспокойство. Но все-таки наступил момент, когда отмахиваться от реальности стало попросту глупо. «Конечно же, я заблудился! Взять даже лес. Ведь там, где мы сделали привал, такого леса и в помине не было – подлесок, не более. Значит, я кружил, невольно забирая в сторону. Но в какую именно? Как теперь это понять? Серая пустота неба не создает даже теней – как ориентироваться в таком лесу, куда нужно идти? И как подать знак друзьям?..» О том, что его спутники могут быть мертвы, Тавказаков теперь даже не думал. Потому что думать так было все равно что приговорить и себя к смерти. Один в Зоне! Без опыта выживания в ней, без малейших навыков, без оружия, наконец! «Был бы автомат, можно было бы выпустить очередь-другую, чтобы привлечь внимание друзей. Уж Забияка, по крайней мере, ориентироваться в Зоне и без солнца умеет. А сейчас что? Орать? Хотя, почему бы и нет? Стыдно?.. – Аникей Александрович, несмотря на определенную нешуточность ситуации, с трудом подавил нервный смешок. – Как там дети дразнятся? «Стыдно, когда видно». А вот мне как раз и нужно поскорее увидеть своих спутников. Так что давай, Аникей, поори от души!» – подбодрил он себя. И закричал, сначала все-таки немного стесняясь, а потом, раздухарившись, во всю мочь: – Эй! Я здесь!.. Плюх! Забияка! Э-ге-ге-еей!!! Спасите!!! Помогите!!! Через какое-то время, когда уже начало саднить горло, ученый замолчал – чтобы перевести дух и послушать, не кричат ли в ответ. Он внимательно при этом огляделся, и то ли взгляд его упал под нужным углом, то ли раньше, взбудораженный, этого просто не заметил, но сейчас Аникей увидел, что деревья в лесу растут не как попало, а ровными рядами, на одинаковом друг от друга расстоянии. Получалось, что этот лес кто-то специально посадил!.. Доцент Тавказаков слышал, конечно, что существует даже такой термин – «лесопосадки», и что в отдельных регионах деревья и в самом деле высаживают, как морковку на грядке, но увиденное его все равно почему-то огорошило. В первую очередь, наверное, потому, что прежде ничего подобного в Зоне он не встречал. Да, ему по ней особо бродить и не приходилось, но за то время, что он успел с ней познакомиться более-менее близко, он видел в ней только дикую, неупорядоченную растительность. От этого же леса так и разило неестественностью, искусственностью, даже деревья теперь казались Аникею ненастоящими. Между прочим, он даже не знал, что это за деревья. Да, он не спутал бы сосну с елью, березу с дубом… Узнал бы еще, наверное, осину. Все остальное было для него просто деревьями. И эти, которые окружали его сейчас ровными рядами, показались вдруг ему совсем незнакомыми, не виденными ранее, чужими – едва ли не вылепленными из папье-маше декорациями. Ученый неуверенно приблизился к одному из них, боязливо коснулся ствола. Темная кора, шероховатая, показавшаяся чуть теплой на ощупь, приняла его ладонь без каких-либо сюрпризов: не обожгла, не уколола, не втянула в себя руку. И это точно было настоящее, живое дерево, а не искусственная обманка. Тавказаков даже мысленно усмехнулся: «Вот уж и впрямь у страха глаза велики. Если ты чего-то не знаешь, еще не значит, что этого не существует. Деревья как деревья, буки какие-нибудь, грабы, вязы, что еще там?..» А тот факт, что раньше он не видел в Зоне лесопосадок, ученый и вовсе объяснил своей невнимательностью: ведь если специально не присматриваться, лес – он и есть лес; да и наверняка не все леса тут кем-то были посажены – возможно, этот вообще единственный. Успокоившись, Аникей Александрович вновь собрался кричать, даже набрал в легкие воздух, как вдруг совсем неподалеку раздался шорох… Отчего-то сразу уверившись, что это идут его друзья, Тавказаков бросился на звук, не сдержав возгласа: – Ну наконец-то! Однако уже в следующее мгновение доцент понял, что жестоко ошибся: из-за стоявшего метрах в пяти-шести дерева к нему вылетело нечто большое, черное, длинное… Но на общем сознание сосредоточиться не успело, так как в него с ужасающей отчетливостью врезалась только одна деталь: стремительно нарастающая красная дыра с белым зубчатым обрамлением по краям. Разум ученого еще не успел опознать в этой летящей дыре пасть с длинными острыми зубами, но древние инстинкты не спали и бросили тело хозяина в сторону, к спасительному дереву, за которым хоть на время можно было укрыться. Понятно, что это только чуть-чуть отсрочило бы неминуемую гибель, но сознание так еще и не включилось. Да и включись оно, чем бы помогло в тот момент ученому? Скорее, помешало бы, заставило замереть от ужаса. И вот, метнувшись за ближайший широкий ствол, Аникей вдруг споткнулся, полетел, зажмурившись и выставив вперед руки, а когда приземлился – на удивление мягко, почему-то вниз головой – и поднял веки, то увидел перед собой темноту лаза. То, что это вырытый в земле туннель, а не потемнение в глазах от падения, доцент понял, ощутив под ладонями мягкую землю. Тавказаков – наверное, инстинктивно – резко подался вперед, зарываясь еще глубже. Он так и представил, как зубастая черная тварь откусывает его торчащие наружу ноги, а потому отчаянно замолотил ими. Руками же он заработал так, словно в черной глубине перед ним скрывался богатейший клад. Хотя, какой клад! Главным богатством была жизнь, которая вот-вот могла оборваться. Краем сознания ученый понимал, что лезет в чью-то нору. Но главной его мыслью сейчас было то, чтобы зверюга не поползла за ним следом. Она и не поползла. И если бы Аникей Александрович вдруг узнал почему – наверняка вылетел бы наружу, забыв про то, что его там ждет эта тварь. К счастью, он этого знать не мог, поэтому и остался в норе. Поскольку он заткнул собою проход, звуки снаружи могли достигать его ушей сильно приглушенными. Но автоматную очередь доцент, конечно, услышал. Ученого захлестнуло, словно теплой волной, огромной радостью: друзья все-таки пришли, они убили зверя, нужно немедленно выбираться!.. Но чувство самосохранения завопило вдруг: «Подожди! А вдруг еще не убили! И вообще, вдруг это не они?!» Затаив дыхание, Тавказаков прислушался. Вскоре до него донеслись голоса. Сначала он не мог разобрать ни слова, да и определить, его ли это друзья, тоже не получалось. Но вот говорившие подошли ближе, и Аникей с грустью и сожалением вынужден был признать, что голоса ему незнакомы. Зато он улавливал теперь почти весь разговор. В нем участвовали по меньшей мере трое. – Вот она, гадина. Что с ней делать станем? – А что с нее взять? Разве шкуру – прочная, зараза, так кто тут ее выделывать будет? – Да, провозимся только, изгваздаемся. Ну ее! Пусть гниет себе. – А этот-то где, на кого она прыгнула? – Нет тут никого. – Вот ведь загадулина. На дерево он, что ли, залез? – У него что, пружина в заднице? Не успел бы. Ты его точно видел? – Не слепой пока, видел. Синий такой… Послышался смех. – Кто синий? – Да мужичулина этот, кто еще-то? – Если он синий, точняк нужно найти, узнать, где бухло берет. – Вы бы, чем ржать, хоть теперь бы по сторонам смотрели. Сейчас как положит нас всех!.. – Так он же синий, промажет. И опять грянул хохот. «Может, вылезти? – подумал ученый. – Вдруг они видели ребят?» Подумал так – и сразу поежился от окатившей его, словно ледяной водой, догадки: «Так это же те, сталкеры!..» Но он тут же и засомневался: этих было не двое, больше. Но больше не меньше; это он видел только двоих, остальные могли тогда и отстать. По голосам же он сейчас узнать тех бандитов не сумел, но, говоря по правде, он их и не запомнил – не до того было. И все-таки вероятность того, что в одном месте, причем где-то на отшибе, бродило сразу несколько группировок, показалась доценту Тавказакову слишком низкой. И он решил не рисковать, дождаться, пока незнакомцы уйдут, и лишь тогда вылезать из норы. Аникей опять вжался в землю, продолжая вслушиваться в голоса и ожидая, когда они удалятся и стихнут. Только сейчас он с удивлением подумал, как же эти люди могли не заметить лаз, ведь судя по тому, насколько хорошо он их слышал, стояли они совсем рядом. Объяснить это можно было одним: убитая ими тварь упала как раз на вход в нору. Эта мысль испугала ученого: «Как же я в таком случае выберусь? Вдруг зверюга тяжелая, а ведь мне будет даже не развернуться, чтобы принять удобное положение! Впрочем, – посетила его уже обнадеживающая мысль, – если бы вход был загорожен тушей, то вряд ли бы я так отчетливо слышал голоса. Скорее всего, она шмякнулась рядом, взрыв при этом землю так, что нора не бросалась в глаза». Успев лишь подумать о мертвой туше, Аникей Александрович тут же почувствовал запах – мерзкий и гнилостный, настоящую вонь. «Не могла же тварь так быстро начать разлагаться, – удивился он. – Наверное, мне это чудится, подсознание запах к моим мыслям подобрало». Но для игр подсознания пахло чересчур уж сильно. Вскоре дышать носом стало невыносимо, а ртом – до рвотных позывов противно. К тому же от вони защипало глаза. И, скорее всего, от нее же в них замелькали яркими звездами точки. «Похоже, я вырубаюсь! – мелькнула у доцента тревожная мысль. – Не хватало потерять сознание и задохнуться в этой дыре!» Ему стало так страшно, что риск попасть в лапы грабителям казался теперь почти что мечтой. Все-таки они были людьми, и с ними, в отличие от заполнявшей легкие отравы, была надежда договориться. Аникей стал отчаянно извиваться, пытаясь при этом отталкиваться от стенок норы руками. Но земля под ладонями крошилась, и ученому стало казаться, что он не только не поднимается, а словно бы даже зарывается глубже. Между тем «звезды» в глазах затеяли настоящую карусель, слепляясь в спиральные галактики и шаровые скопления. Они завораживающе красиво переливались, но Тавказакову было уж точно не до того, чтобы любоваться этой красотой. К тому же он понял вдруг, что эти точки, а точнее, уже образованное ими единое нечто – вовсе не болезненная иллюзия, а находящаяся прямо перед ним реальность. И она… приближалась! Аникей Александрович больше не чувствовал запаха. Вернее, он его уже попросту не замечал, поскольку от светящейся массы перед ним исходило нечто более страшное. Что это было – некая энергия, неизвестное излучение, ментальный посыл?.. Неважно, что именно, важно то, что оно несло в себе смертельный ужас. В том, что через несколько мгновений он погибнет, ученый даже не сомневался. И ему вдруг так захотелось жить, что издав оглушивший его же самого рев, доцент изо всех сил оттолкнулся ладонями, зацепив левым мизинцем что-то пульсирующе-жгучее, и подался наконец-то кверху. Глава 2 – Вот этот синий! – раздался над его головой радостный вопль. – А ну, вставай, жучулина! – Там… там!.. – заелозил ужом Аникей Александрович. – Там кто-то… что-то… Голова у него от ужаса шла кругом. Тех, кто был рядом, он пока не видел – мелькнули лишь сапоги, высокие ботинки… Но тут его кто-то дернул кверху под мышки, поднял на ноги. У Тавказакова все поплыло перед глазами, замелькали мушки – теперь уже предобморочные. Если бы его не продолжали держать, рухнул бы точно. – Глянь, побелел-то как! – прозвучало словно сквозь вату. – Сейчас вырубится. Его хлопнули по щеке, по другой, еще раз, еще. В голове слегка прояснилось. – Да он ранен, – сказал кто-то. – Рука в крови… Ёш!.. У него палец оторван! Аникей не сразу понял, о ком речь. У него-то ведь все было на месте. Он поднял наконец-то голову, проморгался, успел увидеть возле себя троих вооруженных автоматами людей, как один из них поднял вдруг руку: – Тихо! Вонь кто-то чует?..