— Паша, это кто? — Матрена. — Не крути давай. Что это за женщины сюда ходят? — Они не ходят, — уклончиво ответила Паша. — Паша? — Я думала: ты на службу уже убег. Ты ж опаздываешь поди. А стоишь — лясы точишь. — Паша! — Да и я опаздываю! Некогда мне! Ты милиция, тебе ничего не будет. А меня со службы выкинут. Ай, молодец! — Ну? — Нянька — которая Матрена. А вторая — кухарка, — спокойно объяснила Паша. Зайцева опять охватило ощущение легкого бреда. Он попытался соорудить некое подобие логической заслонки: — Родственницы твои? Паша отводила глаза. — Не. Но ты это, ничего… Они честные. Спать обе у меня будут, угол отгорожу, — поспешила она успокоить. — Да ты не того! Они дешево берут. Зайцев почувствовал, что у него начало покалывать в виске. Мысли его сейчас были совсем далеко. С таким же успехом Паша могла говорить о жирафах, рифмах раннего Пушкина и открытии атома. Выяснять времени все равно не было. — Паша, мне не нужна кухарка. И нянька тем более. Но Паша не отставала, топала за ним, гудя: — Она горняшкой может! — Не нужна! — Денег жалко? — прищурилась Паша, изобразив презрение. — Паша, ты сама слышишь, что несешь? У меня нет еды, чтобы готовить. У меня нет… — Они аккуратные! — крикнула Паша ему вслед и, видя, что ее все равно никто, кроме любопытных соседей, слушать сейчас не станет, пробормотала сама себе: — На вид. Хоть и деревня. Зайцев махнул рукой. Вечером выставит этих баб, кем бы они ни были. Выбежал из квартиры. И только уже на набережной вспомнил, что забыл захватить с собой кусок хлеба. * * * В трамвае их притиснули друг к другу. Оба сидели как‑то слишком прямо, глядя перед собой. Крачкин, со своим всегдашним саквояжем на коленях, вздергивал брови на висках, как бы говоря: «Н‑да, в такой вот компании еду». Компания была представлена юношей в круглых очках, он сидел впритык к Крачкину. Над очками торчал мальчишеский хохолок, придававший хозяину отдаленное сходство с знаменитым композитором Шостаковичем. На коленях юноша, продев пальцы под матерчатую ручку, придерживал ящик, выкрашенный защитного цвета краской. Зайцев стоял напротив них в проходе, уцепившись за кожаную петлю. На приглашающие к разговору гримасы Крачкина не отвечал. Его беспокоила утренняя сцена. Паша несла бред, но бред последовательный. А хуже всего — при этом виляла и финтила. Зайцев припомнил ее слова хорошенько. Соединил «честные», «деревня», «в углу», «не родственницы» с увиливающим взглядом (особенно ему не понравилось слово «честные»). И пришел к одному возможному толкованию: женщины были то ли странницами, то ли кликушами. Паша ударилась в религию. Если точнее, в какую‑то секту. Вывод его не порадовал. Видя, что его пантомиму игнорируют, Крачкин наклонился к Зайцеву через проход. — А этот твой бойскаут, — начал он. Но тотчас между ними вдвинулась задастая женщина в жакетке, и Крачкину пришлось снова откинуться назад. Женщина смерила обоих требовательным взглядом. Крачкин снова застыл со своей мефистофельской гримасой: «и ничего во всей природе благословить он не хотел». А «бойскаут» поспешно вскочил, уступая жакетке место. Корма у той явно превышала размерами щель, благородно освобожденную тощим мальчишеским задом. Но не побрезговала — втиснулась. Крачкин недовольно подобрался, покрепче прижал к себе саквояж. Юноша перегнулся под тяжестью своего ящика. Зайцев приметил угол скамейки — показал «бойскауту». — Ставьте чемоданчик ваш сюда. А я придержу. Тот послушался. — С багажными местами на заднюю площадку! — тотчас подала голос кондукторша. На пологой ее груди подпрыгивали бусы — рулончики билетов на шнурке. — Разберемся, мамаша, — коротко крикнул Зайцев. Инстинкт, отточенный в многочисленных ссорах с пассажирами, подсказал кондукторше, что лучше заткнуться. Она что‑то проворчала, но и только. Крачкин смотрел на обоих снизу вверх, но юношу при этом игнорировал. — Этот твой бойскаут… — Крачкин, не юродствуй. — Да? А кто? — не внял призыву Крачкин. Зайцев терпеливо повторил: — Он член ОСОАВИАХИМа, специалист, между прочим. — А это разве не бойскауты, по‑старому говоря? — уперся Крачкин. «Бойскаут» висел всем тощим телом, уцепившись за кожаную петлю. То ли делал вид, что глядит в нечистое окно и не слышит. То ли обидные слова Крачкина и правда тонули в позвякивании и дребезжании трамвая. — Ты, Крачкин, отжившие понятия брось. Это тебе не игрушки в казаки‑разбойники, а Общество содействия авиации и химической чего‑то там. Будущий ценный резерв Красной армии. Но тут уж перебил Крачкин: — А выглядит как… Зайцев не поддался. — И студент‑химик по совместительству. — Вот и я о том же: молодо больно выглядит, — проворчал Крачкин. — Тот еще специалист поди. А ты сразу: отжившие понятия. — Крачкин, ты что, ревнуешь? Крачкин не ответил. Не пошутил, как бывало. Не отпустил философский афоризм, как раньше. Теперь все было между ними иначе. Теперь Крачкин помнил о стеклянной стене между ними. И хотя Зайцев сам о ней помнил, все же почувствовал горький укол. На Марата, подхватив багаж и несколько раз заехав углами по ногам пассажирам, сошли. Потом шли дворами. Неизвестно, почему так построили, но конюшни Семеновского ипподрома располагались не при самом ипподроме, а на задах улицы Марата. Зайцев чувствовал, как страшно бухает его сердце. Он трепался с Крачкиным, ждал со всеми трамвая, ехал в трамвае. Но на самом деле — спешил, так заняло его это дело. Он побежал бы всю дорогу до конюшен, если бы не знал, что этим событий все равно не ускоришь. — Шевелись же побыстрее, Крачкин, — не выдержал он. — Пожар, что ли? — Мефистофельские морщины приподнялись. В конюшне «бойскаут» поставил ящик на чисто выметенный пол, раздвинул ему челюсти. Звякнули в своих гнездах пробирки, пузырьки, какие‑то стеклянные палочки. — Мы что тут ищем? — забрюзжал Крачкин. — Вчерашний день, — непочтительно ответил Зайцев. — Оно и видно. — Крачкин вынул из кармана примятую пачку папирос и отошел к двери. — Найдешь — сообщи телеграммой. Коридор был наполнен светом, в обе стороны — стойла. От солнца ложились косые параллелепипеды света, в которых вилась пыль. Работник в куртке показал им стойло. — Вот здесь он, значит, содержался. Как привезли, так и содержался. Пряник‑то. Он не спешил уходить. С любопытством глядел на всех троих. — Спасибо, — проскрипел Крачкин так, что работник конюшни тотчас пробормотал: