Косоглазого заместителя он застал врасплох. — Товарищ Емельянов еще не вернулся! — заверещал зам. Зазвенев, подпрыгнула, стукнулась, снова подпрыгнула на полу пилочка для ногтей. В один миг Зайцев представил косоглазого за маникюром. Ощутил тупой укол тошноты. Проглотил. — Не могу сказать, когда будет! — верещал тот. Зайцев положил пакет из вощеной бумаги ему на стол. Один глаз уставился на пакет, другой — в стену. — Запечатайте как совершенно секретное. И наискорейшей доставкой — в Ленинград. В угрозыск. — Вы не имеете права, здесь другое ведомство… Зайцев вынул заветную бумажку с лиловыми розами ведомственных печатей, сунул в тот глаз, что смотрел прямо. — Ведомство у нас теперь одно и то же. Потрудитесь, дорогой товарищ. А потом снова занимайтесь своими когтями, сколько пожелаете, — не удержался он. — У нас нет такой возможности. — У вас есть такая возможность. Она называется Новочеркасский военный аэродром. Видите, я и это знаю, — веско проговорил Зайцев и не преминул повторить: — Ведомство же у нас одно. От этих слов фигура в кресле будто пожухла. — И пусть ваш помощник соединит меня немедленно с ленинградским угрозыском по телефону. Немедленно. Глава 12 — Товарищ Артемов? Старый кавалерист странно смотрелся на лестнице ГПУ: дородная роскошь бывшего купеческого особняка сразу стала какой‑то дряблой и грубой, а лица пробегавших мимо сотрудников — похожими на бельевые пуговицы. «Сам пришел», — почти изумился Зайцев. Как дикий зверь, который сам пришел в зоопарк. Дикий, но загнанный. Лицо замкнутое. Мешочки под глазами пожелтели. Рот запал. Вдруг стало видно, как он стар. — Товарищ Зайцев. Артемов снял фуражку. Вдруг стало видно, что он полностью сед. — Идемте, — сказал за него Зайцев и взялся за перила. Артемов не двигался. — Поговорим уютно. В интересах следствия. Артемов медленно двинулся за ним, прямо неся стан. Зайцев не ошибся. В новочеркасском ГПУ, как в любом советском учреждении, нашелся свой красный уголок. Как в любом учреждении, он занимал дальнюю комнату в коридоре. Как в любом учреждении, пустовал. И никогда не был заперт — тоже как везде. На них дохнуло пылью старых газет и папок. Зайцев заметил стенгазету: «Разорим кулачье логово!». В комнате пахло немытыми ногами. От запаха Зайцеву стало тошно. Не противно — обитатели ленинградского дна, с которыми их бригада имела дело чуть не каждый день, да и обычная очередь обычных граждан в винный магазин тоже не благоухали. Но просто стало тяжело, беспокойно и мутно. Будто вот‑вот и прямо здесь должно случиться что‑то особенно отвратительное. Вероятно, этим чем‑то был предстоящий разговор. Зайцев сел. Артемов сидел перед ним. Прямой, как всегда. Прямее стула, на который уселся без приглашения, заложил один лакированный сапог за другой — сапоги лизало длинным языком солнце. Зайцев передвинул свой стул в тень. Артемов слушал его молча. Время от времени опуская глаза на нечистый стол, там и сям изрезанный скучающим перочинным ножичком — красный уголок местного ГПУ и этим не отличался от других. Другого Зайцев и не ждал. — Нельзя ставить людей в безвыходное положение, — заключил он. — Вы думаете? — неожиданно отозвался Артемов. — Опыт. Загнанные в угол обычно не ломаются. Они нападают. И этот скорбный для гражданина Жемчужного день пришел. Артемов помолчал — как бы ожидая, не скажет ли Зайцев еще чего. Ждал и Зайцев. — Этого теперь достаточно для ареста? — презрительно произнес Артемов. — Нет, — честно признался Зайцев. — Для ареста этого недостаточно. Артемов двинул сапогами. «Сейчас встанет и уйдет», — подумал Зайцев. Но Артемов просто заложил заново нога на ногу. Не привык подолгу сидеть в одной позе. «Не кабинетный», — отметил Зайцев. — Да уж. Товарищ Зайцев. Только поверхностные люди не судят по внешности. Знаете, кто это сказал? «It is only the shallow people who do not judge by appearances», — непроизвольно повторил голос у Зайцева в голове, голос из воспоминаний, которые он тотчас отогнал, как туман, который мешал ему видеть худощавое лицо Артемова. — А впрочем, откуда вам. — Артемов выудил папиросы. — Товарищ Баторский, что ли? — попробовал угадать Зайцев. Как ни мало радовал его весь этот разговор, Артемов саркастически двинул уголком рта: улыбка. И ты, Брут. Зайцев был несколько разочарован. Даже умные люди были бессильны перед чувством собственного превосходства — и делали глупости; поразительно, как легко это работало. Артемов снизошел до ответа: — Товарищ Уайльд. Оскар Уальд. Пересолить в этой игре было невозможно, и Зайцев подсыпал намеренно простодушным тоном: — Иностранный специалист? — Вроде того. Зайцев кивнул. — Молодец товарищ Уайльд. Здорово формулирует. Вот и я тогда подумал: а может, зря я турусы на колесах развожу? Что, если мое первое — самое внешнее — впечатление и есть самое правильное? — И какое же было ваше первое впечатление? Зайцев чуть не ляпнул: «Тридцать три богатыря», но вовремя затормозил. Ученый мильтон был сейчас на сцене ни к чему. — Дружный сплоченный коллектив. Строй. Я подумал: непросто будет разложить его на отдельных индивидов. — Боже… — Что? — Какие словечки у вас смрадные, — снова дернул углом рта Артемов. Выговорил брезгливо: — Индивиды… — А как надо? — Личности! Личности, товарищ Зайцев. Папиросы лежали перед ним. Но он опять шарил по карманам. Рука замерла, словно вспомнив что‑то. — Виноват. А пепельницу мою, ее вы стибрили — тоже в интересах следствия? Или как оно у вас называется?.. — Тоже, — выдохнул Зайцев. — В этих самых интересах. — И возвращать не собираетесь? Я так и подумал. Ну что ж. Я не в обиде. Считайте, это был мой небольшой вклад в вашу работу. Он закурил. Кивнул сквозь дым.