– Прежде чем вы улетите домой, – говорит Греко, – пожалуйста, будьте готовы к завтрашнему допросу. В каком отеле вы остановились? – Мы остановились в доме моего дедушки. – Я настоятельно рекомендую вам переехать в отель. Звонит мобильный телефон Греко. Он смотрит на человека в форме, подает ему знак и отвечает на звонок. Полицейский грубовато берет меня за руку, чтобы выдворить вон. – Buona serata, синьора. Улица, набережная, послеобеденный пляж. Музыка из открытых окон автомобилей. Я словно в оцепенении. Меня предали. Элиас, кто ты? * * * Размеренный мир синьора Морица Райнке перевернут с ног на голову. Повсюду машины, полицейские ленты, мужчины в белых защитных костюмах. Команда судмедэкспертов вторглась, как оккупационная армия. На этот раз они все делают тщательно. Не пропускают ничего. Не позволяют себе больше никаких ошибок. Перед воротами полицейский преграждает мне путь. Соседи толпятся, фотографируют смартфонами. Жоэль нигде не видно. Я спрашиваю про нее полицейского, а он в ответ задает вопрос, проживаю ли я здесь. – Я здесь гость. В таком случае, не могу ли я ему помочь? Синьора Сарфати утверждает, будто она здесь проживает. * * * Жоэль сидит на диване и курит. Рядом стоит ее чемодан на колесиках. – Нина! Где ты была? Ее голос звучит укоризненно. Хотя вообще-то это мне полагается злиться на нее. Я сердита и растеряна, потому что не знаю, кто прав, а кто виноват. – Ты была с ним? – спрашивает она. – Да. Поднятые брови – вот и вся ее реакция. – Простите, – говорит полицейский, – но мы действительно должны сейчас работать. – Пожалуйста. – И в этой комнате тоже, синьора. – Я много места не занимаю. И мои отпечатки пальцев все равно повсюду. – Жоэль, давай выйдем на террасу. Я поднимаю ее чемодан. Она встает и берет пепельницу. Но полицейский вынимает ее из руки Жоэль. – Спасибо, синьора. * * * Стоя снаружи, мы наблюдаем, как суетятся фигуры в белом. Обыскивают письменный стол, фотографируют, опрыскивают пол. Кошка испуганно сжалась под столом на террасе. – Они нашли фотографии? – тихо спрашиваю я. С хитрой улыбкой Жоэль кивает на свой чемодан, стоящий рядом со столом. – Они велели мне идти наверх и собрать свои вещи. Я так и сделала. – Она расстегивает молнию, чтобы я могла заглянуть внутрь; чемодан набит старыми фотографиями. – А если они залезут в его старый чемодан, то найдут мое нижнее белье. – Почему ты это… – Потому что они мои. Она закрывает чемодан и спрашивает, что мне наговорил Элиас. – Ты правда хочешь знать? – Конечно. – Он рассказал о своей матери. – Что именно? – Поговори с ним сама. Я устала быть ретранслятором. * * * Иду за пиццей. В баре думаю, что Элиас мог бы сказать Жоэль. Меня сбивает с толку не то, что у них разные версии одной истории. Но что они настаивают на существовании двух разных историй, причем в каждой зияет пустота там, где начинается история другого. Если даже брат и сестра, оказавшиеся в чужой стране, не готовы выслушать друг друга, как могут два народа, называющие один и тот же клочок земли родиной, объединить свой опыт в общую историю? Каждая точка зрения в какой-то момент сталкивается со сложной реальностью, которая непременно включает точку зрения другого. Момент столкновения двух повествований должен был произойти, когда отец Жоэль встретил мать Элиаса. Неизвестно, что тогда случилось, но именно там возникло то переплетение, в котором мы сейчас запутались. Мы не можем уехать, не развязав узел. И я нашла свою роль – вернее, роль нашла меня. В каждой семье есть табу и есть тот, кто его нарушает. – Послушай, Жоэль. Элиас показал мне фотографию. Я убираю коробки с пиццей со стола на террасе и достаю фотографию из сумочки. Единственная фотография, на которой сам Мориц. Фотография из Яффы. – Mon dieu, – восклицает Жоэль. – C’est moi! [54] И папá! Таким я его и запомнила. Ее морщинистое лицо словно молодеет, когда она смотрит на фото. В ее глазах нет обиды, только любовь. – Где он это нашел? – Сказал, что Мориц прятал снимок. Жоэль вздрагивает. Нас с ней посещает одна и та же мысль. – Представь себе, – говорит она, – что твоя мать – палестинка. А твой отец скрывал, что у него есть израильская семья. И вдруг ты узнаешь его секрет. И ты взбешен. Это возможно, да. Но стрелять в отца из-за этого? И почему Мориц изменил завещание? – Чтобы ненавидеть кого-то настолько сильно, чтобы убить, надо иметь более вескую причину. – Ты вообще читала криминальную хронику хоть раз за последние семьдесят лет? Я неотрывно смотрю на фотографию. Жоэль берет снимок и встает: – Мы покажем это комиссару. – Нет! Мы выясним все сами! У меня, очевидно, такой решительный тон, что Жоэль опять садится. Возможно, она понимает, что ее отец не хотел, чтобы его историю трепали направо и налево. – Как в лучших семьях, да? – поддразнивает она меня. – Обещаешь? – Да, шеф. – Итак. Что вы тогда делали в Яффе? – Это была просто прогулка, ничего особенного…