– Конечно! Чувствуешь запах? Это аромат Франции! Действительно, машина пахла не так, как все остальные автомобили, от которых всегда воняло пылью, потом и маслом. Эта машина была мадам из Парижа. И пахла Парижем, так что другие дети не решались в нее залезть. Жоэль восседала на сиденье небесно-голубого цвета, делая вид, что не замечает никого. Мадам Жоэль. – Ее зовут ДС. La déesse! Ты учишь французский в школе? Это значит «богиня»! Как с неба упала, бум! Тут из дома вышла Ясмина. На ней все еще был фартук в помидорных пятнах, как будто она хотела показать Виктору, что он не вовремя. Но она не сумела скрыть любопытства. – Сколько это стоит? – сухо спросила она. – Миллион франков. – Mon dieu! Непринужденно ухмыляясь, Виктор наслаждался произведенным впечатлением. – И что ты собираешься с этим делать? – Мы едем кататься! Allez-hopp! Где Морис? * * * Виктор резко затормозил перед фотостудией и посигналил. Богиню качнуло, точно пьяный корабль. Морис вышел из двери и сощурился от яркого солнечного света. – Что с тобой, mon ami, – закричал Виктор. – Что, никогда еще не видел будущего? Залезай! – Я проявляю сейчас в фотолаборатории. – Папá! – крикнула Жоэль. – Мы едем в Тель-Авив! В кино! * * * Ясмина освободила Морису переднее сиденье и перебралась назад к Жоэль. Морис сел в машину. Виктор обнял его и поехал. Он рассказывал про машину, и так подробно, будто сам ее изобрел. Морис скользил взглядом по приборной панели и молчал, впечатленный игрой изогнутых форм. – Сколько это стоит? – Миллион франков! – выкрикнула сзади Жоэль. Виктор нажал на газ и обогнал шерут. Морис обернулся к Ясмине, словно спрашивая: это ты устроила? Та извиняющеся пожала плечами. – Сигарету? – Виктор протянул Морису пачку. Морис вынул одну. Виктор достал свою бензиновую зажигалку. – Ты чувствуешь? – Что? – Что ты ничего не чувствуешь! Богиня не едет по дороге, она парит! Можно ехать хоть на трех колесах. Знаешь, что Андре Ситроен был евреем? – В чем смысл езды на трех колесах? – Если одно колесо прострелят! – Кто же будет стрелять по колесам? – Арабы! Виктор смеялся, как молодой бог. Серьезный и несерьезный одновременно. С ним никогда нельзя было угадать, все переплеталось. Если арабы прострелят сейчас все четыре колеса, он будет парить в воздухе, по-прежнему непобедимый. Потому что прогонял опасность своей улыбкой. И потому что сам мог нанести удар в любой миг, если захочет. У Виктора лучше не вставать на пути. Он всегда знает больше, чем ты. Он овладел искусством скрывать свое умение, но в нужный момент сразит тебя одной фразой, которая будет точнее пули. В самое сердце. В пространстве для ног перед сиденьями находилось странное устройство с ручками и со шкалами, из которого свисали провода. Виктор протянул руку, вытащил один из проводов и передал его Морису: – Высунь из окна! – Что это? – Антенна. Это коротковолновый приемник. Если повезет, то мы поймаем Каир! Как насчет Умм Кульсум? – Засмеявшись, он нагнулся и стал вертеть ручки. – El wardi gamil… [60] – Осторожно! – крикнула Ясмина. Морис схватился за руль. Грузовик, в который Виктор чуть не врезался, остался позади, отчаянно гудя. А Виктор продолжил искать радиостанцию, напевая арабскую песню. Ясмина вцепилась в сиденье. – Помедленнее, Виктор! Из динамика доносилось потрескивание и шипение, прерываемое обрывками арабских слов. Виктор ударил по приемнику: – Негодный хлам! Каир замолчал. – К черту! У нас есть собственное радио! Яэль, ты знаешь Эдит Пиаф? – Нет. – Зато твоя мама знает ее! Дам да-дам да, дам-да дам-да… Non, rien de rien, non, je ne regrette rien… Нет, ни о чем, нет, я ни о чем не сожалею… Он пел, оглядываясь на Ясмину. Та молчала. Жоэль не понимала почему. Это же была счастливая песня. Ни о хорошем, что у меня было, Ни о плохом. Мне все безразлично! Ясмина принялась тихонько подпевать. В отличие от Виктора, она не была хорошей певицей – и музыкальный талант Жоэль был явно не от нее, – однако что-то в Ясмине пробудилось. Это оплачено, уничтожено, забыто. Меня не волнует прошлое! Жоэль не понимала ни слова. Ей показалось, что происходящее сейчас объединяет Ясмину с дядей Виктором, но исключает папу – посредством этого иностранного языка. Папá молча смотрел на дорогу. Голос Ясмины набрал глубину. На французском она будто превратилась в другого человека. Она уже не следовала за Виктором, а, наоборот, подстегивала его, все громче и громче. Уничтожены мои страсти, и все их волнения, Уничтожены навсегда, я начинаю с нуля… Ясмина пела так, будто хотела что-то сломать. Неужели только Жоэль заметила, что отец вцепился в ручку дверцы так сильно, словно ждал в любой момент аварии? * * * – Сфотографируй нас, Морис! Виктор оперся ногой о бампер богини и поставил Жоэль между собой и Ясминой. Волны разбивались о скалы. На заднем плане среди старых домов возвышалась церковная башня. Морис колебался. – Нет, я сфотографирую вас троих! – сказала Ясмина. Она взяла фотоаппарат и подтолкнула Мориса к машине. Жоэль между дядей и отцом. Потом Жоэль захотела, чтобы мама тоже была на снимке. Морис сфотографировал ее с Ясминой и Виктором. Под конец он передал Виктору фотоаппарат, чтобы тот снял их троих. Каждый раз кого-то не хватало на фотографии, только Жоэль присутствовала всегда. Говорят, что три – самое нестабильное из всех чисел. Потому что один всегда будет исключен. Но когда в центре появляется ребенок, то возникает четвертая сила, которая удерживает всех вместе. Затем Виктор запер «ситроен» – до наступления ночи, сказал он, в этом районе спокойно, но позже будет опасно, – и они пошли в кино, как он им и обещал. – Где мы? – спросила Жоэль.