И солдаты, взяв оружие на изготовку, стали обступать со всех сторон Муромцева и по-прежнему неподвижно лежащего на земле Рябова. Спецназовцам не оставалось ничего другого, как действовать – причем немедленно и неожиданно. Что они и сделали. Муромцев стремительно кинулся в сторону, на лету снимая оба автомата с плеча. Скажете – сложно или даже – невозможно? Может, оно и так, но только – не для спецназовца КГБ. Еще как следует не приземлившись, Муромцев один автомат бросил Рябову, а из другого дал длинную очередь по американским солдатам. Это для них было неожиданно, но еще неожиданнее оказались действия Рябова, который в мгновение ока вдруг пришел в сознание, стремительно и резко откатился в сторону и полоснул по солдатам длинной очередью. Двумя очередями Муромцев и Рябов уложили шестерых, остальные двое, в том числе и бывший часовой, каким-то образом остались не задетыми пулями и сейчас лихорадочно передергивали затворы, чтобы выстрелить в Рябова и Муромцева. Но – не успели. Следующей очередью Рябов уложил и их. – А теперь – тикаем! – крикнул Рябов. – Глянь! Муромцев мельком глянул и увидел, что к месту стрельбы со всех ног бегут другие солдаты с оружием в руках. Много солдат… – К центральным воротам! – на ходу крикнул Рябов. – Заячьими прыжками! Эти слова – «заячьими прыжками» – Рябовым были сказаны не просто так. Они означали некое конкретное действие, а вернее сказать, определенную тактику бега, когда за тобой гонятся и в тебя стреляют. Бежать заячьими прыжками означало мчаться с предельной скоростью, на которую ты только способен. Да не просто мчаться, а мчаться зигзагами – вправо-влево, влево-вправо. То есть как самый настоящий заяц. Если ты бежишь не по прямой линии, а мечешься по-заячьи, то и попасть в тебя будет гораздо труднее. Но и это еще не все. Еще ты должен, совершая заячьи зигзаги, стрелять в своих преследователей. Это лишает погоню уверенности, вселяет в нее страх, да и тебе самому таким образом проще уцелеть. Вот это все и означает «заячьи прыжки». Это была известная и широко распространенная тактика спецназа КГБ. А может, и каких-то других спецназов. Рябов с Муромцевым побежали заячьими прыжками. Рябов бежал легко и стремительно, а вот Муромцеву поначалу приходилось тяжеловато. Болела нога, каждый шаг отдавался болью в груди и ребрах – иногда тупой и тягучей, иногда – пронзительной и острой. Сказывалось падение с лестницы во время взрыва в главном здании. Но скоро боль почти перестала ощущаться: может, все и вправду обошлось ушибами, а может, Муромцев просто забыл о ней. Не до боли сейчас было. Сзади слышались крики и топот, а затем – стали раздаваться выстрелы. Пули засвистели вокруг бегущих Муромцева и Рябова, защелкали по асфальту, тягуче заныли, рикошетя от асфальта и улетая куда-то в пасмурное осеннее небо. Но пока они не причиняли никакого вреда двум бегущим спецназовцам. Изредка оборачиваясь и задерживая дыхание, они стреляли в ответ короткими очередями и, кажется, небезуспешно, потому что три или четыре раза и Рябову, и Муромцеву удавалось услышать крики боли сразу же после своих выстрелов. «Это хорошо, что мы вывели из строя их связь! – на бегу подумал Муромцев. – Иначе они давно пустили бы толпу нам наперерез! А так – пока они разберутся и сориентируются…» Он на миг остановился, задержал дыхание и сделал три выстрела в сторону догоняющих. И тут же ощутил нечто непонятное и странное. Нет, никакой боли не было – его вдруг как бы обдало жаром, будто он нечаянно окунулся в непонятно откуда взявшуюся емкость с крутым кипятком. Тотчас же все пространство вокруг него искривилось разноцветными, друг на дружку наползающими волнами, откуда-то раздался тягучий звук, очень похожий на колокольный звон, который Муромцеву не раз доводилось слышать в своем деревенском детстве, и после этого он увидел над головой небо. Да так близко, что до него можно было дотронуться рукой. И он протянул руку к такому близкому небу, но – отчего-то рука его не слушалась, и он даже успел еще удивиться: а отчего это все так – и кипяток, и разноцветные волны, и колокольный звон, и совсем-совсем близкое небо… И тут же он ощутил боль. Он не мог определиться, откуда именно, из какой части тела она исходила, ему казалось, что у него болит сразу все – и снаружи, и изнутри, болит все, до самой последней клеточки, до последнего атома. Вслед за болью в нем испуганной птицей встрепенулась мысль, что он сейчас умрет. Это была непроизвольная мысль, он ее не ждал и не чаял, он ее не хотел, но она возникла сама собою и сейчас судорожно трепетала где-то внутри него… Но он не умер и даже не потерял сознание. Какая-то часть его самого по-прежнему жила и боролась, и она, эта часть, понимала и осознавала, что он – Василий Муромцев, где-то рядом – его боевой товарищ Геннадий Рябов, они с ним на американской базе, за ними гонятся американские солдаты, а они – уходят от погони, ни на что, собственно, не надеясь и не рассчитывая, лишь только на чудо, которое одно и поможет им уйти и уцелеть. А боль и все его странные, ни с чем не сравнимые ощущения – это результат ранения. Да-да, его, Василия Муромцева, ранили. Может быть, тяжело. Возможно, даже смертельно. Напрягая силы, он перевернулся со спины на живот, нащупал автомат, бесчувственным пальцем нажал на спусковой крючок, и автомат беззвучно задрожал, выпуская несколько пуль в сторону преследователей. Дав очередь, Муромцев изо всех сил закричал, надеясь, что Геннадий Рябов, если он жив и рядом, услышит его, подбежит и поможет. И точно – Рябов почти мгновенно оказался с ним рядом. Какое-то время он беззвучно, как показалось Муромцеву, открывал рот, но затем до Василия начали доходить глухие звуки, которые складывались в слова: – Ты это чего? Слышь, парень… Василий… ты это как? Почему? А, мать твою!.. Так ты ранен!.. Ничего, ничего… Вот я сейчас… перевяжу. И потом мы с тобой дальше… А, суки! – Этот крик, вероятно, предназначался преследователям, которые были уже совсем близко. Держа в одной руке свой автомат, а в другой – автомат Муромцева, Рябов дал сразу две очереди по приближающимся американцам. Кто-то из них вскрикнул, остальные попа́дали на землю. Рябов ожидал, что сейчас они начнут стрелять в ответ, но выстрелов почему-то не было. И Рябов моментально понял, отчего по ним не стреляют. Американцы прекрасно понимают, в каком положении оказались те двое, за кем они гонятся. Один из них ранен, другой – до полной невозможности устал, да и не бросит он раненого товарища ни при каком раскладе. А коли так, то никуда больше Рябов и Муромцев не побегут. Они в ловушке. Значит, можно не торопиться, поостеречься и выполнить приказ своих командиров – захватить этих двух живыми. Кем бы они ни были и как бы ни сопротивлялись. – Вот оно что! – сквозь зубы проговорил Рябов. – Ну, это мы еще поглядим!.. Ничего, ничего… – Эти слова относились уже к Муромцеву. – Вот я сейчас тебя перевяжу, и мы рванем. Финишный рывок – сможем? Ничего… Еще ты, милка, не моя, еще светло на сеновале… И Рябов стал соображать, как бы ему половчее перевязать Муромцева. Тот был в сознании, первый болевой шок у него прошел, он мог говорить, что существенно облегчало Рябову задачу. – Куда тебя? – спросил Рябов. – Кажется, в бок, – сквозь сжатые зубы ответил Муромцев. – Да, вот сюда… – Ну, правый бок – это не левый, – спокойным тоном, будто доктор в операционной, сказал Рябов. – Вот если бы в левый – то это, конечно, нехорошо. А правый – это для нас пустяки… Он мигом снял с Муромцева верхнюю одежду. Нижняя одежда, как и ожидалось, вся была пропитана кровью. Одним глазом Рябов исследовал рану, а другим – наблюдал за залегшими американскими солдатами. Заметив, что несколько из них пошевелились, он, не целясь, дал короткую очередь в их сторону: – Лежите там спокойно. Нам сейчас не до вас… Разорвав зубами пакет с бинтом, он стал перевязывать Муромцева. С той стороны кто-то начал кричать на английском языке. – Что они там лопочут? – не особо вслушиваясь, спросил Рябов. – Хотя я и так знаю… Велят сдаваться? – Да, – слабым голосом ответил Муромцев. – Говорят, что знают, кто мы. Русские диверсанты… – Догадливые ребята, просто спасу нет! – иронично хмыкнул Рябов. – Я бы на их месте ни за что не догадался! – Обещают сохранить нам жизнь и обращаться с нами гуманно, – переводил Муромцев. – Говорят, что все равно деваться нам некуда… – Да пошли они! – махнул рукой Рябов. – А ты – лежи и не шевелись! Потому что медицинские процедуры еще не окончены. Вот я сделаю сейчас тебе один хороший укольчик, и ты будешь совсем как новенький! Хоть женись, было бы только на ком! Рябов сделал укол, и по телу Муромцева почти моментально разлилась слабость, которая, впрочем, очень скоро прошла, а вслед за нею ушла и боль. Не совсем, конечно, но все же. – Ну как? – внимательно глядя на Муромцева, спросил Рябов. – Подходяще, – слабо улыбнулся Муромцев. – Ковылять-то – сможешь? – спросил Рябов. – Попробую, – не очень уверенно ответил Муромцев. – Попробуй, милый, попробуй! А то глянь – они там тоже зашевелились! И действительно: не дождавшись ответа от Рябова и Муромцева, преследователи решили приступить к решительным действиям. Растянувшись в шеренгу, они перебежками стали приближаться к спецназовцам, охватывая их в кольцо. – Ну-ка, парень, поднимайся, да побежали! – сказал Рябов. – Вот так… Ноги-то чувствуешь? – Чувствую, – ответил Муромцев. – Тогда – вперед! Конечно, Рябов и раненый Муромцев прекрасно понимали, что им не спастись. Если бы Муромцев не был ранен, тогда, конечно, какие-никакие шансы на спасение оставались. Но, как говорится, «бы» не считается. Но и оставаться на месте они не могли. Они не хотели быть плененными. Плен – не для спецназовца, таков с самого начала был девиз спецназа КГБ. К нему еще полагалось дополнение: лучше погибнуть, чем сдаться в плен. И Рябов, и Муромцев, несмотря на свой совсем небольшой стаж в спецназе, прекрасно знали этот девиз вместе с дополнением к нему и ничуть против него не возражали. И потому единственное, к чему они сейчас стремились, – это успеть отыскать хоть какое-нибудь укрытие, залечь и отбиваться, пока хватит патронов и сил. Есть известная поговорка, которая гласит: «Везет тому, за кем правда». Вот, говорят, поговорки – они для красного словца и больше ни для чего. А ведь нет! Очень часто они сбываются – точь-в-точь, до самой своей последней буковки! Оттого, надо думать, они и живут веками и тысячелетиями, что сбываются! Так случилось и на этот раз. Противник был уже совсем близко, уже с трех сторон окружал Рябова и Муромцева, и вдруг – со стороны центральных ворот послышалось торопливое рычание мотора, а вслед за рычанием из-за недалекого поворота появился джип с открытым верхом. Никого, кроме водителя, в джипе не было. Решение у Рябова созрело мгновенно. Поддерживая Муромцева, он вышел на самую середину дороги и поднял руку. Он рассчитывал, что водитель, не понимая, в чем дело, обязательно остановится. Ну, а дальше – дело техники. Это был для Рябова и Муромцева шанс. Хоть мизерный и предельно авантюрный, но – шанс. Произошло все так, как Рябов и рассчитывал. Водитель, увидев посреди дороги людей с оружием и в униформе и не понимая, в чем дело, остановил машину. Рябов знаками попросил его выйти из машины, что водитель и сделал. Возможно, он думал, что Рябов просит его посадить в машину раненого, которого он поддерживал одной рукой. Водитель подошел к Рябову и Муромцеву совсем близко… Ну, а дальше – произошло то, что произошло. Рябову хватило одного короткого, резкого движения, чтобы водитель оказался лежащим на дороге без сознания. Затем Рябов и Муромцев сделали мгновенный, стремительный рывок – и Муромцев с помощью Рябова грузно рухнул на дно джипа, так, что только ноги оказались торчащими вверх и в разные стороны, а сам Рябов – оказался за рулем. Машина взревела, сделала посреди дороги противоестественный пируэт и помчалась прочь от погони, в сторону центрального входа. И тут только американцы опомнились и открыли вслед джипу беспорядочную стрельбу. Конечно, пули настигли бы и Рябова, и Муромцева – тут и говорить нечего. Но этому помешал поворот дороги. В мгновение ока джип скрылся из глаз, его заслонили здания, и пули не могли уже достать ни сам автомобиль, ни сидящего за рулем Рябова, ни лежащего сзади Муромцева. Не снижая скорости, автомобиль выскочил на ровный отрезок дороги и понесся прямо к центральным воротам. Связи на базе по-прежнему не было, никто не мог предупредить часовых у входа о происшествии, и потому они очень поздно заметили мчащийся джип и еще позднее сообразили, что к чему. Всей своей мощью, помноженной на скорость, автомобиль врезался в ворота, протаранил их, снес с петель, едва не заглох, но, фыркнув, смог помчаться дальше – в сторону недалеких городских окраин. Погони за ними не было. То ли у часовых на воротах не было своего автомобиля, чтобы пуститься в погоню, то ли они растерялись от неожиданности, то ли им своевременно не поступило команды – связь по-прежнему отсутствовала, – но вдогонку не последовало даже выстрелов. Какое-то время Рябов колесил по узким улочкам предместья, чтобы на всякий случай окончательно замести следы и таким образом сбить с толку возможную погоню. Затем он остановился, заглушил мотор и, задыхаясь от усталости, уронил голову на руль. Но так он сидел всего лишь несколько мгновений. Подняв голову, он оглянулся – ведь сзади лежал раненый Муромцев. Впрочем, оказалось, что Муромцев уже не лежал на самом дне джипа, а сидел на сиденье, откинувшись на его спинку и закрыв глаза. – Живой? – спросил у него Рябов. – Еще толком не знаю, – слабым голосом ответил Муромцев. – Но, похоже, что больше жив, чем мертв. То, что Муромцев пребывает в сознании, сидит, а не лежит, да еще и пытается шутить, приободрило Рябова. Значит, дело не так уж плохо. – Ну а встал-то зачем? – спросил Рябов. – Лежал бы… – Так ведь неудобно, – ответил Муромцев. – Трясет, и боль такая… К тому же а вдруг пришлось бы отстреливаться? Вот я и поднапрягся. – Э! – только и нашел что сказать Рябов. – Ну-ка, давай я осмотрю твою рану. Рана как рана – таких ран Рябов за свою бытность спецназовцем повидал немало. Немного кровоточило, вокруг раны образовалась припухлость. Одно было плохо: похоже, в теле Муромцева застряла не одна пуля, а как минимум две. Впрочем, и с этим приходилось мириться. Две так две, тут уж ничего не поделаешь. Рябов снял окровавленные бинты и наложил новую, чистую повязку. – Как дышится? – спросил он. – Через раз, – попытался улыбнуться Муромцев. – И то хорошо, – проворчал Рябов. – Угораздило меня, – тоскливо произнес Муромцев. – На первом же задании… Невезучий я человек… – Ну, это ты зря! – возразил Рябов. – Еще какой везучий! Могли ведь и убить. А так – всего-то ранение средней тяжести… И потом: есть у нас такая примета. Коли тебя зацепило на первом же задании, то это – к счастью и к долгим годам жизни. Так что тут не горевать надо, а радоваться. – Что ж, попытаюсь радоваться… – Вот это правильно! Тем более что задание мы выполнили на все сто! Да и сами, похоже, уцелели. Хрен им с маковкой, а не связь! – Это – да… – Одна беда, – почесал затылок Рябов. – Как же быть с тобой? Куда тебя девать – такого-то? Ведь нам надо на всех парах мчаться на аэродром. Там, я думаю, варится каша покруче нашей. Помогать ребятам надо… – Вот и поехали, – ответил Муромцев. – Чего смотришь? Заводи мотор, да и вперед. Со мной все в порядке. Почти… Может, и я пригожусь. Удержу автомат в руках, если что… Рябов ничего не сказал, завел мотор, и автомобиль на полной скорости помчался к аэродрому Темпельхоф, где сейчас, по расчетам наших бойцов, должны были варить свою «кашу» Богданов, Дубко и Павленко. Сбиться с пути Рябов не опасался: он, как опытный боец спецназа, прекрасно ориентировался в любой, даже совсем незнакомой местности. И вскоре они уже подъезжали к аэродрому.