А Скарлетт тихо сидела на скамеечке, обмахиваясь веером, не смея поднять глаз и желая только одного: чтобы капитан Батлер убрался на палубу своего корабля, где ему самое место. – И много ли времени прошло, как умер ваш муж? – О да, очень. Почти год. – Согласен. Можно сказать, эон[9]. У Скарлетт не было уверенности насчет этого эона, зато глумливую интонацию она распознала безошибочно и потому промолчала. – А долго ли вы были замужем? Простите мои расспросы, я давно не бывал в ваших краях. – Два месяца, – выдавила Скарлетт. – Трагедия, иначе не скажешь, – продолжал он в той же манере светской беседы. «Черти бы его задрали! – Скарлетт рассвирепела. – Будь это кто угодно другой, я бы заморозила его взглядом и выставила вон. А этот тип знает про Эшли и понимает, что я не любила Чарлза. У меня руки связаны». Так что вслух она ничего не сказала, сидела и упорно разглядывала свой черный веер. – И это ваше первое появление в обществе? Скарлетт затараторила быстро и сбивчиво, пытаясь объяснить: – Да, я знаю, это как-то несообразно, но, видите ли, девочки Маклюр, это им надо было здесь сидеть, а их вызвали срочно, а больше никого не нашлось, и вот мы с Мелли… – Ради Дела никакая жертва не может быть слишком велика! Вот то же самое сказала сегодня миссис Элсинг, но, когда она это произносила, слова звучали совсем иначе. Острый ответ готов был уже сорваться с языка, но Скарлетт его придержала: в конце концов, она здесь не ради Дела, а потому просто, что ей надоело сидеть взаперти. – Я всегда считал, – проговорил он раздумчиво, – что система траура, при которой женщина замурована в креп до конца дней и лишена нормальных жизненных радостей, является столь же варварской, как сати в Индии. – Сети? Чьи сети? Он рассмеялся, а она вспыхнула, уличенная в невежестве. Она терпеть не могла людей, которые употребляют слова, ей незнакомые. – В Индии, когда мужчина умирает, его не предают земле, а сжигают. Жена восходит на погребальный костер и сгорает вместе с ним. – Какой ужас! Зачем это, почему? И полиция ничего не предпринимает? – Нет, конечно. Жена, которая не пожелает предать себя огню, станет изгоем. Все достопочтенные индийские матроны будут говорить про нее, что она не умеет вести себя как приличествует благородной леди – в точности как вон те достойные матроны в углу стали бы говорить о вас, если бы вы появились сегодня в красном платье и вышли в первой паре в кадрили. Лично я считаю сати более милосердным, чем наш прелестный южный обычай хоронить вдов заживо. – Как вы посмели сказать, что я похоронена заживо! – О! А как упорно держатся женщины за свои цепи! Вы находите индийский обычай варварским – а хватило бы у вас храбрости вообще явиться сюда, если б не нужды Конфедерации? Доводы подобного свойства всегда сбивали Скарлетт с толку, а теперь она и вовсе смешалась, потому что чувствовала, хоть и смутно, что по существу-то он прав. Однако пора уже поставить его на место. – Я бы, разумеется, сюда не приехала. Это было бы… ну-у… было неуважительно к… Это выглядело бы так, словно я не люб… Он ловил ее слова, он находил в них какое-то циничное развлечение, и она не сумела продолжить. Ему-то известно, что она не любила Чарлза, при нем она не может притворяться и разводить положенные сантименты. Это кошмар, форменный кошмар – иметь дело с человеком, если он не джентльмен. Правила южного рыцарства требуют, чтобы джентльмен сделал вид, что верит словам женщины, даже если заведомо известно, что она лжет. Джентльмен подчиняется правилам, подает нужные реплики и всячески облегчает жизнь леди. Но этому человеку, похоже, наплевать на правила, он откровенно забавляется, рассуждая на такие темы, которых никто другой не коснется. – Я жду, затаив дух. – Вы страшный, – сказала она беспомощно и опустила глаза. Он перегнулся через прилавок и прошипел ей в самое ухо, очень правдоподобно имитируя драматический шепот злодеев, что появляются изредка на сцене «Атенеума»: – Бояться не надо, красавица, я сохраню твою преступную тайну. Она передернулась: – Ой! Зачем вы так говорите! – Да я просто хотел снять тяжесть с вашей души. А вы думали, я должен был сказать: «Будь моей, красотка, не то я открою все»? Она нечаянно встретилась с ним глазами и увидела, что он дразнит ее, как мальчишка. И вдруг она прыснула. Ну и положеньице, глупее не придумаешь! Он тоже рассмеялся, причем так громко, что почтенные дамы в углу посмотрели в их сторону. Отметив, что вдова Чарлза Гамильтона, по всей видимости, очень неплохо проводит время с совершенно чужим человеком, они обменялись неодобрительными взглядами и сблизили головы. Под барабанную дробь на эстраду поднялся доктор Мид и простер руки, ожидая тишины. Кругом зашикали. Доктор начал: – Мы все должны от души поблагодарить наших очаровательных дам, чьими неустанными патриотическими усилиями организована эта ярмарка, удавшаяся не только в денежном смысле. Посмотрите, как преобразился этот грубый зал! Настоящий цветник, душистый сад, под стать тем чарующим розовым бутончикам, что я вижу вокруг. Собравшиеся одобрительно похлопали. – Дамы старались как могли, здесь все – плоды их труда, и те прекрасные вещи, что выставлены в киосках, вдвойне прекрасны оттого, что сделаны восхитительными ручками наших прелестных южанок. Опять раздались аплодисменты и возгласы поддержки, а Ретт Батлер, стоявший сбоку от Скарлетт, прислонясь небрежно к прилавку, сказал ей вполголоса: – Экий козел напыщенный, правда? Скарлетт была потрясена. Как можно отзываться столь непочтительно о человеке, которого любит вся Атланта! Но доктор и правда оказался похож на козла – эти его седые трясущиеся баки и бородка… Так что Скарлетт, хоть и метнула в Батлера укоризненный взгляд, с трудом удержалась от смешка. А доктор меж тем продолжал: – Но всего этого недостаточно. Добрейшие дамы из госпитального комитета, чьи прохладные ладони остужают горящие в лихорадке лбы и помогают людям, получившим ранения в жестоких боях за самое правое Дело на свете, вырваться из железной хватки смерти, – да, наши благородные дамы знают наши нужды. Я не стану перечислять их. Нам требуется больше средств, чтобы закупать медикаменты в Англии. Сегодня здесь с нами неустрашимый капитан, который целый год успешно преодолевает блокаду, он будет и впредь совершать свои смелые рейды и доставлять нам необходимые лекарства. Это – капитан Ретт Батлер! Будучи застигнут врасплох, борец с блокадой раскланялся самым изящным и непринужденным образом – даже чересчур изящным, подумала Скарлетт, пытавшаяся в нем разобраться. Словно своей сверхучтивостью подчеркивал глубину презрения ко всем присутствующим. Его поклон был встречен взрывом аплодисментов, а из угла вытянулись шеи. Так вот, значит, с кем любезничает вдова Чарлза Гамильтона! А бедный Чарли и умер-то всего – года не прошло! – Нам нужно золото, и я прошу его у вас, – говорил доктор. – Я прошу жертвы, но жертвы столь малой, просто смехотворно малой в сравнении с теми жертвами, что приносят наши доблестные мужчины в серых мундирах. Леди, мне нужны ваши драгоценности. Но разве мне? Нет, это Конфедерации нужны ваши драгоценности, это Конфедерация взывает к вам, и я знаю, ни одна из вас не откажет. Как чудесно сверкают камни на милой ручке! Как прекрасен блеск золотой броши на груди у патриотки! Но ваша жертва будет прекрасней всех сокровищ мира! Золото пойдет в переплавку, камни – в продажу, а эти деньги – на покупку лекарств и медицинского оборудования. А сейчас, леди, вот эти двое из наших раненых солдат будут обходить вас с корзинкой, и… – Окончание его речи потерялось в шквале аплодисментов и восторженных выкриков. У Скарлетт первая мысль была о том, как хорошо, просто замечательно, что траур запрещает ей носить бриллиантовые серьги, тяжелую золотую цепочку бабушки Робийяр, золотые с черной эмалью браслеты и гранатовую брошь. Она увидела маленького зуава – он крутился в толпе, с корзинкой на здоровой руке, совершая обход зала по ее стороне; увидела, как горячатся женщины, молодые и старые, со смехом, даже с азартом стягивают свои кольца и браслеты, с притворным писком вынимают серьги из ушей, помогают друг другу расстегивать тугие замочки ожерелий и откреплять броши. Тихонько и непрестанно позвякивал металл, то и дело раздавалось возбужденное: «Постойте! Вернитесь! Я уже открепила, вот!» Мейбл Мерривезер освобождала руки от чудесных парных браслетов, надетых выше и ниже локтей. Фанни Элсинг, крикнув «Мама, можно мне?», вытянула из кудрей золотые гребни с жемчужным орнаментом – этот гарнитур был фамильной драгоценностью и передавался из поколения в поколение. И всякий раз, как очередной дар падал в корзинку, вспыхивали аплодисменты и одобрительные восклицания. А ухмыляющийся коротыш приближался к киоску Скарлетт. Корзинка у него на руке отяжелела, а пока он обходил Ретта Батлера, туда упал еще и массивный золотой портсигар, брошенный небрежной рукой. Зуав поставил корзинку на прилавок, но Скарлетт только покачала головой и развела руками, показывая, что ей нечего туда положить. Это было крайне неприятно – оказаться единственной, кто не дал ничего. И как раз в тот момент, когда она взмахнула рукой, перед глазами у нее сверкнуло обручальное кольцо. Она попыталась вспомнить Чарлза – как он выглядел, когда надевал это кольцо ей на палец. Но воспоминание таяло, распадалось на части, его затмевало раздражение, как всегда бывало при одной только мысли о нем. Это ведь все Чарлз, это из-за него жизнь для нее кончилась, из-за него она превратилась в старуху. С внезапной злостью она схватилась за кольцо, но оно сидело плотно. Зуав шагнул к Мелани. – Стойте! – вскрикнула Скарлетт. – У меня есть кое-что для вас. Кольцо снялось. Подняв руку, чтобы бросить его в корзинку на груду перстней, цепочек, часиков, ожерелий, заколок и брошей, Скарлетт встретилась глазами с Батлером. Он скривил губы в легкой усмешке. Она с вызовом швырнула кольцо в общую кучу. – О, моя дорогая, – прошептала Мелани, сжав ей руку и сияя глазами, полными гордости и любви. – Ты молодец, молодец! Постойте… Лейтенант Пикар, подождите, пожалуйста, у меня тоже есть что-то для вас. Она подергала свое собственное обручальное кольцо – это кольцо, как было известно Скарлетт, не снималось никогда, ни единого разочка с тех пор, как Эшли надел ей его на палец. Что оно значит для Мелани, Скарлетт понимала, как никто другой. Кольцо сползло с трудом и на краткий миг было крепко зажато в маленькой ладошке. Затем бережно было уложено на горку украшений. Зуав двинулся к группе пожилых дам в углу, а две девушки стояли и смотрели ему вслед: Скарлетт с откровенно бунтарским видом, а Мелани такая разнесчастная, что лучше бы уж плакала. Мужчина, стоявший рядом с ними, умел замечать подобные вещи. – Если бы у тебя не хватило на это мужества, то я бы точно не решилась, – сказала Мелани, обняв Скарлетт за талию и притянув ее к себе. А Скарлетт нестерпимо захотелось стряхнуть с себя ее руки и крикнуть: «Да отстань ты, ради бога!» – и не просто крикнуть, а заорать во все горло, как Джералд в минуты раздражения. Но, поймав взгляд Батлера, она только улыбнулась – правда, довольно кисло. Все-таки это ужасно действует на нервы, что Мелли вечно не так ее понимает. А впрочем, это гораздо предпочтительней, чем если бы она заподозрила ее истинные мотивы. – Прекрасный жест, – мягко заметил Ретт Батлер. – Такие жертвы, как ваши, воодушевляют парней в сером. И опять резкий ответ чуть не сорвался с языка, и Скарлетт стоило труда себя перебороть. Он все время насмехается! Вот что бы он ни сказал, в любом слове насмешка. О, как же он ей опротивел – развалился тут у киоска! Но было и нечто возбуждающее в его присутствии. От него веяло теплом, жизненной силой, энергией, атмосфера вокруг него искрила электричеством. И в ответ на вызов черных его глаз восстала вся ее ирландская суть. Скарлетт решила, что надо разок-другой щелкнуть его по носу, немного посбивать с него спесь. Он знает ее тайну и считает поэтому, что она в его власти. Это недопустимо. Она должна положение изменить, лишить его преимущества. Скарлетт подавила горячее желание немедленно и в точности сообщить ему все, что она о нем думает. На сахар-то мухи лучше ловятся, чем на уксус, как любит повторять Мамми, вот Скарлетт сейчас и поймает муху, чтоб уж больше не зависеть от милости этого типа. И она улыбнулась ему очень мило, намеренно игнорируя его издевку: – Благодарю вас! Такой комплимент, да еще от столь известного человека, как капитан Батлер, дорогого стоит. Он закинул голову и громко, от души захохотал. Заржал – так это назвала разъяренная Скарлетт, вновь вспыхивая пунцовым румянцем. Отсмеявшись, он наклонился, чтобы никто вокруг их не слышал, и заговорил требовательно: – А почему вы не скажете, что на самом деле обо мне думаете? Почему не говорите, что я чертов мерзавец и никакой не джентльмен и что мне лучше самому убраться, а не то вы кликнете этих доблестных молодцев в сером и велите им выставить меня вон? На сей раз Скарлетт употребила поистине героические усилия, чтобы прижать свой ядовитый язычок. – Ну-у, капитан Батлер! Что это вы так? Можно подумать, никто не знает, какая вы знаменитость, какой храбрец, какой… какой вы… – Вы меня разочаровали, – заявил он. – Разочаровала? Я? – Да. Обстоятельства нашей первой, насыщенной событиями встречи дали мне основание сказать себе, что передо мной девушка не просто красивая, но и смелая духом. Теперь же я вижу просто красивую девушку. Скарлетт всполошилась: – То есть вы хотите сказать, что я трусиха? – Именно. Вам недостает смелости говорить, что думаете. Когда я впервые встретил вас, я подумал: вот девушка – одна на миллион. Она не похожа на этих тусклых глупышек, которые верят всему, что скажет мама, поступают, как она велит, и не имеет значения, что они сами при этом чувствуют. Свои желания, чувства и жалкие разбитые сердечки они будут скрывать под потоками сладких речей. Я подумал: мисс О’Хара – девушка редкого темперамента. Она знает, чего она хочет, она не остановится перед тем, чтобы высказаться напрямик… и она умеет швыряться вазами. – О, – выдохнула Скарлетт, давая волю бешенству. – Ну так я выскажусь напрямик и немедленно! Если бы в вас была хоть капелька воспитанности, вы никогда бы не подошли и не заговорили со мной. Вы бы поняли, что не следует больше никогда попадаться мне на глаза – я этого не хочу! Но вы не джентльмен. Вы просто отвратительное, низкое, дурно воспитанное существо! И вы полагаете, что раз ваши жалкие лодчонки как-то ускользают от янки, то вы имеете право находиться здесь и глумиться над мужчинами, действительно отважными, и над женщинами, жертвующими всем ради Дела… – Стоп, стоп! – Он ухмыльнулся. – Вы очень хорошо начали, говорили так, как думаете, и вдруг… Вот насчет Дела – этого мне не нужно, я сыт им по горло, ручаюсь, что и вы тоже.