Она вцепилась в картонку. Эта чудесная вещь, что делает ее такой юной, задорной и привлекательной, – и вдруг будет отдана какой-то другой девице? О, никогда! Мелькнула мысль, в каком ужасе будут Питти и Мелани. А мама? Что скажет мама? Скарлетт даже вздрогнула. Но самолюбие пересилило. – Я не стану ничего в ней менять. Обещаю. А теперь – вы позволите мне… Иронически усмехнувшись, он отдал ей картонку и стал молча наблюдать, как она снова примеряет шляпку и всячески охорашивается. – А сколько это стоит? – спросила она, внезапно встревожась. – У меня сейчас только пятьдесят долларов, но в будущем месяце… – В конфедератских деньгах она стоила бы около двух тысяч долларов, – сообщил Ретт и опять усмехнулся при виде ее удрученной физиономии. – О господи… Хорошо, предположим, я даю пятьдесят сейчас, а потом, когда получу… – Мне не нужны деньги. Это подарок. У Скарлетт открылся рот. В том, что касается мужских подарков, черта была проведена очень четко и аккуратно. «Конфеты и цветы, дорогая, – не уставала твердить Эллен. – Допустимы книга стихов, альбом или флакончик духов, но это и все, что леди может принять в подарок от джентльмена. Никогда ничего дорогостоящего, даже от жениха. И ни в коем случае никаких украшений, вообще ничего такого, что носят на себе или при себе, хотя бы перчатки или платки. Стоит только раз принять подобный подарок, и мужчины будут знать, что ты не леди, и начнут предпринимать всякие вольности». И как быть? Скарлетт в растерянности взглянула на свое отражение, потом – в непроницаемое лицо Ретта Батлера. «У меня язык не повернется сказать, что я не принимаю подарка. Это чудо что такое! Уж лучше, наверное… Лучше пусть предпримет какую-нибудь вольность, если только очень маленькую, конечно». Она ужаснулась своим мыслям и густо покраснела. – Я все-таки… Я отдам вам пятьдесят долларов… – А я их выброшу в помойку. Или – о, еще лучше – закажу мессу за спасение вашей души. Уверен, вашей душе пригодятся несколько хороших месс. Она невольно засмеялась, и смеющееся отражение под зелеными полями немедленно все решило за нее. – И что же вы намерены со мной сотворить? – Я буду искушать вас прельстительными дарами, пока все ваши девчоночьи идеалы не покажутся вам полным хламом, и тогда вы целиком будете зависеть от моей милости, – сообщил он и вдруг добавил, кого-то изображая: – «От джентльменов – только конфеты и цветы, дорогуша!» Она закатилась смехом: – Вы хитрый и черный сердцем негодяй, вот вы кто, Ретт Батлер. Вы прекрасно понимаете, что эта шляпка слишком хороша, чтобы от нее можно было отказаться. Глаза выдавали его – он насмехался над ней, хоть и отдавал должное ее красоте. – Да ведь вы всегда можете сказать мисс Питти, что дали мне лоскут тафты и набросали фасон, а я за это вытянул из вас пятьдесят долларов. – Нет. Я скажу, что сто долларов, а она растрезвонит по всему городу, все позеленеют от зависти и будут толковать о моей расточительности. Но послушайте, Ретт, больше не делайте мне таких дорогих подарков. Это ужасно мило с вашей стороны, вы были так добры, но я правда не смогу принять от вас больше ничего. – Правда? Хорошо же, тогда я буду привозить вам презенты до тех пор, пока это доставляет мне удовольствие и пока мне попадаются на глаза вещицы, которые могут сделать вас еще прелестнее. Я привезу вам темно-зеленый муар на платье, в тон этой шляпе. И предупреждаю: я вовсе не милый и это не от доброты. Я искушаю вас шляпками и побрякушками и веду вас в пропасть. Запомните навсегда: я ничего не делаю просто так и ничего никому не даю, если не ожидаю получить чего-то взамен. И всегда получаю сполна. Его черные глаза неотступно следили за ее лицом; теперь они остановились на ее губах. Скарлетт опустила ресницы. Волнение переполняло ее. Вот сейчас, сейчас он сделает вольность, как и предвидела Эллен. Он собирается поцеловать ее, во всяком случае попытается, а она не может привести в порядок смятенные мысли и ответить ему как должно. Если она отвернется, он может просто сдернуть шляпку у нее с головы и отдать другой девушке. С другой стороны, если позволить ему целомудренно клюнуть ее в щечку, один разочек, то, может быть, он будет привозить ей и другие миленькие подарки – в надежде на новый поцелуй. Мужчины придают такое значение поцелуям, один бог знает почему. И сплошь и рядом после одного поцелуя они совершенно сходят с ума от любви и такое вытворяют – настоящий спектакль, при условии, конечно, что девушка умно себя ведет и не разбрасывается своими поцелуями после того, первого раза. Вот будет здорово, если Ретт Батлер влюбится в нее, признается и станет вымаливать поцелуй или улыбку! Да, она позволит ему один поцелуй. Но он не сделал попытки поцеловать ее, не шевельнулся даже. Она послала ему долгий взгляд из-под ресниц и замурлыкала, чтобы его приободрить: – Значит, вы всегда получаете сполна, да? И что же вы думаете получить от меня? – Там видно будет. – Ну, если вы думаете, что я выйду за вас, чтобы оплатить шляпку, то этому не бывать, – дерзко заявила она и кокетливо повела головкой, всколыхнув перо. Под узкой полоской усов сверкнули белые зубы. – Мадам, вы себе льстите. Я не хочу жениться на вас – и ни на ком другом. Я не из тех, кто женится. – Вот как! – воскликнула она, будучи застигнута врасплох и теперь-то уж определенно понимая, что он готов совершать вольности. – И целоваться с вами я тоже не намерена. – А зачем тогда вы так смешно выпячиваете губки? – О! – Она бросила взгляд в зеркало и увидела, что ее алые губки и правда сложены как для поцелуя. – О! – крикнула она еще раз, давая волю своему нраву, и даже ногой топнула. – Вы самый… самая отталкивающая личность из всех, кого я встречала, не попадайтесь мне больше на глаза! – Ну, если вы действительно испытываете ко мне такие чувства, то вам следовало бы топнуть ногой по шляпке. Бог мой, сколько в вас страсти! И вам очень идет сердиться, но вы, вероятно, в курсе. Ну, Скарлетт, давайте же, растопчите шляпку и покажите мне, во что вы ставите меня и мои презенты. – Не смейте прикасаться к шляпке! Скарлетт обеими руками схватилась за бант и отступила от него. Он подошел, тихо посмеиваясь, и взял ее руки в свои. – Ох, Скарлетт, вы такая еще юная, у меня сердце сжимается. Хорошо, я поцелую вас, раз вы, по всей видимости, этого ждете. – Он осторожно склонился, и его усы чуть кольнули ей щеку. – А теперь не кажется ли вам, что вы должны дать мне пощечину, чтобы соблюсти приличия? Она метнула в него гневный взгляд, но увидела в темных глубинах его глаз таких веселых чертиков, что неожиданно для себя рассмеялась. Как же он ее бесит! Если он не хочет на ней жениться, не хочет даже поцеловать ее, то чего же тогда он хочет? И если он не влюблен, то почему бывает так часто и привозит подарки? – Вот так уже лучше, – сказал он. – А вообще-то, вы знаете, Скарлетт, я оказываю на вас дурное воздействие. Обладай вы хоть капелькой здравого смысла, вы бы давно прогнали меня с глаз долой – если бы сумели. От меня очень трудно отделаться. Но я сильно на вас повлиял. – Разве? – А вы сами не видите? С момента нашей встречи на том благотворительном базаре вы делаете карьеру, в высшей степени шокирующую, и винить следует в основном меня. Кто подбил вас танцевать? Кто вынудил вас признать, что наше овеянное славой Дело вовсе не святое и не победоносное? Кто подстрекал вас согласиться, что одни дураки идут на смерть ради высоких слов? Кто способствовал тому, чтобы старые дамы получили вволю пищи для сплетен? Кто помог вам так быстро выйти из долголетнего траура? И кто, наконец, ввел вас в соблазн принять подарок, какой леди не может принять и остаться при этом леди? – Вы себе льстите, капитан Батлер. Ничего особенно скандального я не совершала, а то, о чем вы упомянули, я бы сделала в любом случае и без вашей помощи. – Сомневаюсь. – Он покачал головой и вдруг погрустнел. – Вы бы так и оставались убитой горем вдовой Чарлза Гамильтона и прославились бы среди раненых своими добрыми деяниями. А случилось, однако… Но она уже перестала его слушать: она опять увлеклась созерцанием своего нового облика, прикидывая, не надеть ли новую шляпку прямо сегодня после обеда и поехать так в госпиталь с цветами для идущих на поправку офицеров. А между тем в его словах заключалась правда, которая как-то не приходила ей в голову. Она не поняла, что это Ретт Батлер открыл двери темницы ее вдовства и дал ей возможность опять царить среди незамужних девиц, хотя ее дни как юной прелестницы давно должны были стать прошлым. Не видела она и того, что под его влиянием уже очень далеко ушла от уроков Эллен. Перемены ведь совершались постепенно: можно пренебречь одной маленькой условностью, потом посмеяться над другой – ну и какая тут связь? И при чем здесь Ретт Батлер? Она не сознавала, что его поощрение заставило ее перешагнуть строжайшие материнские установления касательно приличий; трудные уроки, что значит быть настоящей леди, оказались позабыты. Сейчас она знала только то, что шляпка идет ей необыкновенно, что дивная вещь не стоила ей ни пенни и что Ретт Батлер, должно быть, все же в нее влюблен, хоть и не признается. И она определенно вознамерилась найти способ вырвать у него это признание. На следующий день Скарлетт стояла перед зеркалом с расческой в руке и с полным ртом шпилек: она пыталась соорудить прическу, которая, по словам Мейбл, только что побывавшей у мужа в Ричмонде, произвела фурор в столице. В готовом виде сооружение именовалось «Крысы, мыши и кошки» и было безумно трудно для исполнения. Волосы надо разделить прямым пробором и с каждой стороны уложить по три ряда локонов. Первый ряд – «кошки» – это крупные завитки, и с ними справиться относительно просто. С «крысами» сложнее, но тоже можно, а вот малютки «мышки» никак не даются в руки и выскальзывают из-под шпилек самым раздражающим образом. Тем не менее она твердо решила их усмирить, потому что к ужину ожидался Ретт, а он всегда обращал внимание на малейшие нововведения в одежде и прическе и делал соответствующие замечания. И вот, когда она, отирая пот со лба, сражалась с упрямыми, пушистыми прядями, в нижнем холле раздался торопливый топот – значит, Мелани вернулась из госпиталя. Правда, Мелани обычно двигалась степенно, даже величаво, наподобие какой-нибудь вдовствующей герцогини, а тут вдруг летит вверх по лестнице через две ступеньки. Что-то не так. Скарлетт замерла, не донеся шпильку до волос, потом подошла к двери и распахнула ее. В комнату вбежала Мелани, вся красная, дрожащая и с таким видом, как бывает у ребенка, когда набедокурит и сам знает, что виноват. На щеках слезы, шляпка болтается на шее, кринолин ходуном ходит. Что-то она зажала в кулачке, и пахло от нее почему-то тяжелым духом дешевой парфюмерии. – Ох, Скарлетт! – выдохнула она, закрыв за собой дверь и падая на постель. – Что, тетушка еще дома? Ушла? Слава тебе господи! Скарлетт, я так унижена, просто сейчас умру! Я на грани обморока, а дядя Питер, представляешь, грозится еще рассказать тете Питти! – Что рассказать-то? – Что я разговаривала с этой… мисс… миссис… – Мелани помахала платочком вокруг своего разгоряченного лица. – С той женщиной, красно-рыжей, с Красоткой Уотлинг! – Ой, Мелли! – вскрикнула Скарлетт, потрясенная до такой степени, что только и могла таращиться во все глаза. Красотка Уотлинг, та самая женщина, неестественно рыжая, которую Скарлетт увидела на улице в день приезда в Атланту, стала теперь едва ли не самой известной женщиной в городе. Проститутки следовали за солдатами, в Атланте их было полным-полно, но Красотка стояла особняком и как бы выше их всех, выделяясь своей пылающей пышной гривой и экстравагантными одеждами. Она редко появлялась в районе Персиковой улицы, но если появлялась, то респектабельные дамы спешили на другую сторону, стремясь по возможности быстрее отдалить и отделить себя от этой особы. А Мелани с ней разговаривала! Ничего удивительного, что дядя Питер прогневался. – Если дойдет до тети Питти, мне конец! – рыдала Мелани. – Ты же знаешь, она расплачется и начнет жаловаться всем подряд, и я буду опозорена перед целым городом. Но тут нет моей вины! Не могла же убежать от нее – это было бы грубо. А мне ее стало жаль. По-твоему, я плохая, да? Но Скарлетт не занимала этическая сторона дела. Подобно большинству чистых, хорошо воспитанных молодых женщин, она испытывала жгучее любопытство к проституткам. – Чего она хотела? И что у нее за речь? – О, с грамматикой у нее ужасно, но я видела, как она старалась, бедняжка! Я вышла из госпиталя, а дяди Питера с коляской не было, и я подумала, пройдусь-ка я до дому пешком. И вот, прохожу мимо двора Эмерсонов, а она там, прячется за забором. Еще слава богу, Эмерсоны в Мейконе! А она говорит: «Миссис Уилкс, пожалуйста, уделите мне минутку для разговора». Я все понимаю, мне надо было бежать во весь дух, но знаешь, Скарлетт, она смотрела так печально и… как будто умоляюще. И одета она была прилично – в черном платье и черной шляпке, и не накрашена, выглядела вполне достойно, только эти ее красные волосы. Да, и прежде чем я нашлась с ответом, она говорит: «Я знаю, мне не пристало подходить к вам, но я пыталась объясниться с этой старой павлинихой, миссис Элсинг, так она прогнала меня прочь от госпиталя». – Она что, прямо так и назвала ее павлинихой? – переспросила довольная Скарлетт и рассмеялась. – Не смейся. Тут ничего нет забавного. По-моему, эта мисс… эта женщина хотела что-то сделать для госпиталя – можешь себе такое вообразить? Она предложила приходить ухаживать за ранеными каждое утро. Конечно, миссис Элсинг чуть не умерла от подобной идеи и приказала ей выметаться из госпиталя. А она говорит: «Я тоже хочу что-то делать. Разве я не настоящая конфедератка, как и вы?» Знаешь, Скарлетт, я была прямо тронута ее желанием помочь. Не может быть, чтоб она была совсем испорчена, если хочет помогать Делу. Ты считаешь, это очень дурно – думать как я? – Ой, да ради бога, Мелли, кого волнует, что ты там себе думаешь! Что она еще сказала? – Она сказала, что наблюдала за дамами, которые ходят в госпиталь, и ей показалось, что у меня… что у меня доброе лицо, поэтому она меня и остановила. У нее были какие-то деньги, она хотела, чтобы я взяла их и употребила на нужды госпиталя, но не говорила ни единой душе, откуда они поступили. Говорит, миссис Элсинг ни за что не допустит, если узнает, что это за деньги. Слышишь? «Что это за деньги!» Вот тогда-то я и подумала, что сейчас грохнусь в обморок. Мне было очень не по себе, я только и хотела поскорее удрать, вот и сказала что-то идиотское, вроде: «Да, конечно, очень мило с вашей стороны». А она улыбнулась и говорит: «А с вашей стороны это очень по-христиански». И сунула мне в руку грязный носовой платок. Ух, чувствуешь, как духами несет? – Мелани разжала руку и показала завязанный узелком мужской носовой платок, запачканный и непереносимо надушенный; внутри лежали монеты. – Она меня благодарила и что-то сказала насчет того, что будет приносить мне деньги каждую неделю, но тут как раз подъехал дядя Питер и увидел меня! – Мелли залилась слезами и прижалась щекой к подушке. – А когда понял, кто это со мной, то… Скарлетт, представляешь, он накинулся на меня с криком! На меня никто, никогда в жизни не кричал. Он мне приказал: «Ты сейчас же, сей минут, сядешь в этот кипаж!» Я села, конечно, что мне еще оставалось делать, и он всю дорогу до дому пилил и ругал меня отчаянно, не давал ничего объяснить и обещал все рассказать тете Питти. Скарлетт, прошу, пойди вниз и упроси его не говорить ей. Может быть, он тебя послушает. Да ведь тетя будет сражена на месте, если узнает, что я хотя бы посмотрела этой женщине в лицо! Ты пойдешь? – Да, пойду. Давай только посмотрим, сколько там денег. Чувствуется, что тяжелый. Она развязала узелок, и на кровать выкатилась целая горсть золотых монет. – Скарлетт! Да тут пятьдесят долларов! И в золоте! – разахалась Мелани, пересчитав блестящие кружочки. – Скажи, а как ты думаешь, это будет правильно, вернее, возможно ли вообще употребить такие деньги… таким способом добытые деньги – для мальчиков? Может быть, Господь поймет, что она хотела помочь, и простит, что они порочные? Как подумаешь, сколько разных нужд у госпиталя… Скарлетт не слушала. Она смотрела на перепачканный платок и вскипала от унижения и злости. В уголке имелась монограмма с инициалами «Р.К. Б.». У нее в верхнем ящике комода лежал платок, в точности как этот. Не далее как вчера Ретт Батлер обернул им полевые цветы, которые они вместе нарвали. Она намеревалась отдать ему платок сегодня вечером, когда он придет к ужину. Значит, Ретт водится с этой дрянью Уотлинг и дает ей деньги. Вот, значит, откуда поступил взнос в помощь госпиталю. Блокадное золото, ха. И после того, как он был у этой мерзкой особы, ему хватает наглости смотреть в лицо порядочной женщине. Подумать только – она поверила, что он ее любит! Вот доказательство, что этого никак не может быть. Для Скарлетт падшие женщины и все, с ними связанное, было покрыто тайной и вызывало возмущение. Она знала: бывает, что мужчины покровительствуют таким женщинам, но с целью, которой истинные леди никогда не касаются в разговоре, а если и касаются, то шепотом и не прямо, а косвенным образом, прибегая к эвфемизмам. А посещать таких женщин, как она всегда считала, может только вульгарная чернь. До сего момента ей и в голову не приходило, что добропорядочные мужчины – то есть те, которых она встречала в добропорядочных домах и с которыми танцевала, – что они тоже могут делать подобные вещи. Перед ней открывалась совершенно неведомая сторона жизни; было о чем подумать – и ужаснуться. Может быть, все мужчины так поступают? И без того достаточно скверно, что они принуждают своих жен проходить через это непристойное действо, но домогаться низких женщин и платить им за предоставленное удобство! О, мужчины вообще отвратительны, а Ретт Батлер хуже всех! Взять бы этот платок, швырнуть ему в лицо, указать на дверь и больше никогда, никогда с ним не разговаривать! Но ведь нельзя же. Никоим образом нельзя дать ему понять, что она хотя бы догадывается о существовании дурных женщин, тем более что он у них бывает. Леди себе такого не позволит. В душе у нее все клокотало. «Ух! Не будь я леди, уж я бы нашла что сказать этому проходимцу!» Скомкав платок в руке, она пошла вниз, на кухню, поискать дядю Питера. У плиты она остановилась, бросила в огонь ненавистный платок и в бессильной ярости смотрела, как он горит. Глава 14