К лету 1863 года надежда вновь поднялась в сердцах южан. Вопреки лишениям и трудностям, вопреки спекуляции и прочим бедствиям, вопреки смертям, болезням и страданиям, оставившим свой след почти в каждой семье, Юг опять заговорил: «Еще одна победа – и войне конец!» – причем заговорил с еще большей радостной уверенностью, чем год назад. Да, Север – крепкий орешек, но расколоть его можно, он уже крошится. Рождество 1862 года было счастливым для Атланты и для всего Юга. Конфедерация нанесла противнику сокрушительное поражение у Фредериксбурга, потери янки исчислялись тысячами убитых и раненых. Святки прошли во всеобщем ликовании, люди ощутили вкус удачи и прилив сил. Зеленые юнцы превратились в закаленных бойцов, генералы доказали свою смелость и умелость, и каждый знал прекрасно, что весной, когда кампания возобновится, с янки будет покончено раз и навсегда. Пришла весна, бои возобновились. Наступил май, и Конфедерация одержала еще одну великую победу – у Чанслерсвилла. Юг загудел, окрыленный успехом. А вот это уже произошло ближе к дому: прорыв союзной кавалерии в Джорджию обернулся триумфом Конфедерации. Люди похохатывали, хлопали друг друга по спине и приговаривали: «Да, сэр! Если старина Натан Бедфорд Форрест сядет вам на хвост, то надо драпать! И во всю прыть!» А было так. В конце апреля полковник Стрейт со своей конницей, восемнадцать сотен янки, предпринял внезапный рейд в Джорджию, нацелясь на Ром, чуть больше шестидесяти миль к северу от Атланты. План у них был весьма амбициозный: перерезать железнодорожную линию между Атлантой и Теннесси, а затем махнуть в Атланту и уничтожить заводы и склады военного снаряжения, сконцентрированные в этом ключевом городе Конфедерации. Удар был наглый и стоил бы Югу очень дорого, если б не Форрест. Имея людей втрое меньше, чем у Стрейта, – но зато каких людей, каких конников! – он рванул за ними, настиг до того, как они подошли к Рому, стал навязывать стычки одну за другой и так их истрепал, что в конце концов захватил в плен весь отряд! Эта весть прилетела в Атланту почти одновременно с сообщением о победе у Чанслерсвилла. Весь город торжествовал и покатывался со смеху. Чанслерсвилл – может быть, более значительная победа, но захват кавалерии Стрейта превратил янки в посмешище. «Нет, сэр, со стариной Форрестом держи ухо востро! С ним дуракам делать нечего!» – жизнерадостно повторяла Атланта, не уставая слушать историю все в новых подробностях. Да, фортуна повернулась лицом к Югу, заливая его высокой и мощной волной радости. Правда, янки под командованием Гранта с середины мая осаждали Виксбург. Правда, Юг понес тяжелую потерю, когда под Чанслерсвиллом был смертельно ранен Джексон – Твердокаменный, Непобедимый Джексон. Правда, Джорджия потеряла одного из храбрейших и самых блистательных своих сынов – у Фредериксбурга был убит генерал Кобб. Но янки больше не смогут выдержать поражений, подобных Фредериксбургу и Чанслерсвиллу. Им надо сдаваться, и тогда этой жестокой войне придет конец. Наступил июль, и в первые же дни пронесся слух, позднее подтвержденный депешами, что Ли вступил в Пенсильванию. Ли на территории врага! Ли идет в бой! Это будет последнее сражение войны! Атланта пребывала в диком возбуждении, люди полны были радости и горячей жажды мести. Ну, теперь янки узнают, что такое война на своей родной земле. Теперь они узнают, что такое вытоптанные поля, угнанный скот, сожженные дома. Теперь они на собственной шкуре испытают, что значит загонять в тюрьмы стариков и мальчишек, а женщин и детей обрекать на голодную смерть! Все знали, что натворили янки в Миссури, Кентукки, Теннесси и Виргинии. Даже дети, напуганные и полные ненависти, пересказывали друг другу всякие ужасы, чинимые янки на захваченной территории. Атланта уже полна была беженцев из восточной части Теннесси, и город из первых рук узнавал о том, через какие страдания им пришлось пройти. В том краю сторонники Конфедерации были в меньшинстве, и рука войны легла на них с особенной тяжестью. Такая ситуация сложилась во всех пограничных штатах: сосед доносил на соседа, брат убивал брата. Эти беженцы требовали превратить Пенсильванию в один сплошной костер, в пылающую землю, и даже на лицах добрейших старых дам появилась мина мрачного удовлетворения. И вдруг просочились вести, якобы генерал Ли издает приказы, что собственность граждан Пенсильвании неприкосновенна, что грабежи будут караться смертью и что за все реквизированное имущество армия будет платить. Если б не величайшее почтение, которое генерал уже заслужил, спасти его популярность после такого шага едва ли было бы возможно. Не пустить своих людей в богатые торговые дома этого процветающего штата? О чем он там думает, генерал Ли? А наши мальчики ходят голодные, раздетые, разутые и без лошадей! Второпях набросанная записка Дарси Мида своему отцу была единственной достоверной информацией, которой Атланта располагала в те первые дни июля. Письмо ходило по рукам, вызывая все большее возмущение. «Па, ты не мог бы как-то раздобыть мне пару сапог? Я две недели хожу босой и не вижу перспективы достать обувь. Если б у меня ноги были поменьше, я бы мог снять сапоги с какого-нибудь убитого янки, как делают другие парни, но мне пока не попадался янки с ногами хотя бы близко к такому размеру, как у меня. Если сумеешь достать, не посылай почтой. Кто-нибудь стянет по пути, и я не стану его винить. Пошли ко мне Фила, пусть сядет на поезд и привезет. Я скоро тебе напишу, где я буду, а сейчас пока не знаю, только то, что мы двигаемся на север. Мы сейчас в Мэриленде, все говорят, мы идем в Пенсильванию… Па, я думал, мы дадим янки покушать их собственного лекарства, но генерал говорит НЕТ. А лично мне плевать, пусть хоть расстреляют, удовольствие поджечь дом какого-нибудь янки того стоит. Па, мы сегодня шли маршем через самые громадные кукурузные поля, какие я видел в жизни. У нас дома такой кукурузы нет. Ну, должен признаться, мы втихаря малость пошуровали в этой кукурузе, потому что мы все порядком оголодали, а раз генерал не знает, то ничего и не будет. Но кукуруза-то зеленая, от нее нам мало хорошего. У нас все парни и так уже с дизентерией, а от этой кукурузы стало еще хуже. С простреленной ногой и то идти легче, чем с дизентерией. Па, ну постарайся все же раздобыть для меня сапоги. Я теперь капитан, а капитан обязан иметь сапоги, даже если нет нового мундира и эполет». Но армия в Пенсильвании – вот что самое главное. Еще одна победа, и война будет закончена, и Дарси Мид получит столько сапог, сколько пожелает, и мальчики повернут к родному дому, и все опять будут счастливы. У миссис Мид глаза наполнялись влагой, когда она рисовала себе эту картину: ее солдат-сын возвращается домой, возвращается, чтобы остаться дома. Третьего июля внезапно замолчали телеграфные провода с Севера, и молчание это длилось до середины следующего дня, четвертого числа, когда в штаб-квартиру Атланты начали понемногу капать фрагментарные, путаные сообщения. В Пенсильвании произошло тяжелое сражение. Великая битва близ городка Геттисбург. Массированные бои с участием всей армии Ли. Сообщения были неопределенные, поступали с запозданием, потому что бои шли на вражеской территории, и донесения передавались через Мэриленд и Ричмонд. Беспокойство от неизвестности все росло, и по городу пополз страх. Ничего нет хуже, чем не знать, что все-таки происходит. Семьи, чьи сыновья были на фронте, молились Богу, чтобы их мальчики оказались не в Пенсильвании. А те, кто точно знал, что их родные в одном полку с Дарси Мидом, сжимали зубы и говорили, что это честь для них – участвовать в таком крупном сражении, которое покончит с янки раз и навсегда. В доме тети Питти три женщины смотрели друг другу в глаза со страхом, который не могли скрывать: Эшли был в том же полку, что и Дарси. Пятого июля пришли злые вести, но не с Севера, а с Запада: Виксбург пал, пал после долгой, изнурительной осады, и практически вся долина Миссисипи, от Сент-Луиса до Нового Орлеана, попала в руки янки. Конфедерация оказалась разрезанной надвое. В другое время по всей Атланте поднялся бы плач великий, но сейчас было не до Виксбурга. Все помыслы были о Пенсильвании, о Ли, о решающей битве. Потеря Виксбурга еще не катастрофа, лишь бы генерал Ли выиграл Восток. Там Филадельфия, Нью-Йорк, Вашингтон. Захват этих городов парализует Север, и поражение на Миссисипи уже не будет так важно. Тянулись часы, медленные, тягучие, и мрачная тень предчувствия ложилась на город. Люди зябко поеживались под жарким солнцем и глядели на небо, удивляясь, что оно, оказывается, все такое же ясное и синее и не закрыто тяжелыми грозовыми тучами. Там и сям женщины сбивались в кучки – на крылечках, на тротуарах, прямо посреди улицы – и, стараясь успокоить себя и друг друга, принимали храбрый вид и твердили, что отсутствие новостей – уже хорошая новость. И вдруг пронесся слух, быстрый, как стрела, что Ли убит, бой проигран и поступают огромные списки потерь. Никто не хотел верить, но, охваченные паникой, все кинулись с окраин в центр города, к газетчикам, к штабистам – выспросить новости, любые, пусть даже плохие – но хоть какие-то сведения. Целые толпы собрались у вокзала – в надежде на известия с прибывающих поездов; люди стояли у телеграфа, возле похожей на муравейник армейской штаб-квартиры, перед запертыми дверями редакций. Это были до странности молчаливые толпы, и они все росли и росли. Какой-то случайный мужской голос задребезжал внезапно, требуя сообщений, но не только не возбудил ропот и болтовню, а, наоборот, кажется, углубил тишину. И вновь раздалось повторяемое время от времени: «C Севера никаких новых сообщений не поступало, там по-прежнему идут бои». Толпу окаймляли женщины, они пришли пешком или приехали в колясках, эта живая бахрома делалась все гуще. От плотно прижатых друг к другу тел и непрерывно топчущихся ног было душно и пыльно. Женщины тоже не переговаривались, но на их побледневших, осунувшихся лицах читалась немая мольба – громче, чем плач и жалобы. Трудно сыскать в городе дом, откуда не ушел бы на эту битву отец, сын, брат, муж, любимый. И теперь все ждали – ждали и боялись услышать, что смерть пришла к ним домой. Они ожидали вестей о гибели. Но никак не о поражении. Мужчины смертны, они могут погибнуть – даже теперь, на богатых травах пенсильванских холмов. Строй южан может полечь, как хлеба под смерчем, но Дело, за которое они сражаются, сломить нельзя. Они могут погибать тысячами, но, подобно драконовым зубам, тысячи других рыцарей в сером восстанут из земли и займут их место, и подросшая молодежь с мятежным кличем на устах примчится им на помощь. Откуда возьмутся эти новые люди, не знал никто. Знали только – и совершенно непреложно, что есть Бог на небесах, справедливый и всевидящий, что Ли может творить чудеса и что Виргинская армия непобедима. Скарлетт, Мелани и мисс Питтипэт сидели перед редакцией «Наблюдателя» в коляске с поднятым верхом, спасаясь от солнца еще и зонтиками. У Скарлетт руки так тряслись, что зонтик ходуном ходил над головой, Питти тоже ужасно переволновалась, у нее даже носик подергивался, как у кролика, зато Мелани сидела словно высеченная из камня, и только темные глаза на бледном лице делались с течением времени все больше и больше. За два часа она проронила лишь одно замечание – когда доставала из своей сумочки флакончик с солями и передавала его тетке, причем впервые в жизни обратилась к ней другим тоном, без обычной нежной заботливости: – Держите, тетя, и воспользуйтесь им, если вам станет плохо. Предупреждаю: если вы решите упасть в обморок, то вам именно придется упасть в обморок, и пусть дядя Питер забирает вас домой, потому что я не двинусь с этого места, пока не услышу, что… пока не услышу. И Скарлетт я тоже от себя не отпущу. А Скарлетт и не собиралась ее оставлять: она просто не смогла бы находиться в таком месте, где не услышит первые же вести об Эшли. Нет, она своего поста не покинет, даже если тете Питти придет в голову тут скончаться. Где-то в дальней дали Эшли сражается, может быть, он тяжело ранен, и редакция газеты – это единственное место, где она может узнать правду. Она оглядела толпу, высматривая знакомых и соседей. Вот миссис Мид, в съехавшей набок шляпке, крепко держится за своего пятнадцатилетнего сына Фила; барышни Маклюр не могут прикрыть дрожащими губами свои лошадиные зубы; миссис Элсинг, прямая, как мать-спартанка, но тоже вся в напряжении, правда, внутреннее ее состояние выдают только выбившиеся из шиньона седые пряди; а Фанни Элсинг вся белая, как привидение. (Уж конечно, Фанни не стала бы так переживать из-за своего брата Хью. Может быть, у нее на фронте любимый, о котором никто не догадывается?) Миссис Мерривезер сидит в своей коляске, похлопывая Мейбл по руке. А у Мейбл беременность уже так заметна, что неприлично появляться на людях, сколько ни завертывайся в шали. А ей-то из-за чего беспокоиться? Никто не слышал, чтобы луизианские части перебрасывали в Пенсильванию. Скорей всего, в эту самую минуту ее драгоценный зуавчик сидит себе преспокойно в Ричмонде. По краю толпы произошло движение. Те, что стояли, расступались, давая дорогу Ретту Батлеру, а он осторожно, бочком пробирался верхом на лошади к коляске тети Питти. «Надо же, какой храбрец, – подумала Скарлетт, – появился здесь в такой момент. Да этой толпе ничего не стоит разорвать тебя в клочья, хотя бы уж потому, что на тебе нет военной формы». А когда он подъехал ближе, она уже сама готова была первая растерзать его. Как он смеет! Сидит на прекрасном коне, в белом костюме, сапоги сверкают, курит дорогую сигару, весь такой сытый и гладкий, а Эшли в это время сражается с янки! Все наши мальчики на войне! Голодные, изнемогающие от жары, разутые, и у всех животы болят! Ретт Батлер медленно продвигался сквозь толпу, и отовсюду на него бросали горькие, злые взгляды. Старики ворчали что-то себе в бороду, но миссис Мерривезер, никогда ничего не стеснявшаяся, привстала в коляске и четко произнесла: «Спекулянт!» – причем самым ядовитым тоном, вложив в одно слово всю мерзость мира. А он, не обращая ни на кого внимания, приподнял шляпу, здороваясь с мисс Питти и Мелани, подъехал к коляске со стороны Скарлетт и тихо сказал ей на ухо: – Не кажется ли вам, что сейчас самое время мистеру Миду одарить нас очередной речью о победе, осеняющей наши знамена подобно орлу на гнезде? И без того натянутая как струна, Скарлетт вмиг вскипела и чуть не кинулась на него разъяренной кошкой, но он успел ее остановить. – Я приехал сообщить вам, леди, – громко заговорил Ретт, – что получены первые списки убитых и раненых. Я был в штабе. По толпе пробежал ропот. Те, что стояли ближе и хорошо слышали его слова, собрались было ринуться по Уайтхолл-стрит к штабу. Люди могли потоптать друг друга. Ретт встал в стременах и поднял руку: – Не ходите туда! Списки должны быть посланы в обе газеты, их сейчас печатают. Оставайтесь на своих местах! – О, капитан Батлер, как вы добры, что приехали сказать нам! – воскликнула Мелани, оборачиваясь к нему со слезами на глазах. – И когда они будут готовы? – С минуты на минуту, мадам. Сообщения были посланы в редакции с полчаса назад. Дежурный в штабе не хотел, чтобы новость просочилась до того, как закончится печать. Вы же понимаете, толпа может разнести здание редакции. А! Смотрите! Открылось боковое окно, и высунулась чья-то рука, с целой кипой газетных полос, пахнущих свежей краской и сплошь покрытых длинными узкими столбцами. Началось форменное побоище, страницы рвали пополам, тот, кому что-то досталось, стремился вылезти из общей свалки и скорее прочесть, задние напирали с криками: – Дайте пройти! Пропустите же! – Подержи-ка, – коротко распорядился Ретт, соскакивая на землю и бросая поводья дяде Питеру. Его массивные плечи высились над толпой, он быстро ввинтился в толчею, довольно грубо прокладывая себе путь. Вскоре он вернулся, с полудюжиной страниц в руках. Одну он отдал Мелани, остальные распределил среди дам в ближайших экипажах. – Живее, Мелли! – крикнула Скарлетт в страшном нетерпении. И так уже сердце выскакивает из груди, а Мелли еще мешкает, вон руки как трясутся, невозможно читать! – Возьми сама, – прошептала Мелани, и Скарлетт выхватила у нее лист. – Так, ищем «У». Где они? О-о, в самом низу, да еще и смазаны… Уайт… – прочитала Скарлетт, и голос у нее дрогнул. – Уилкинз… Уинн… Зебулон… Ой, Мелли, его здесь нет! Его нет в списке! О, ну ради бога, тетя! Мелли, достань ей соли. Поддержи ее, Мелли! Мелани, накрытая волной счастья, придерживала безвольно болтающуюся голову мисс Питти и совала ей под нос резко пахнущие соли. Скарлетт обнимала старую толстушку с другого боку, и сердце у нее пело и ликовало. Эшли жив! Он даже не ранен! Господь его уберег, слава… Она услышала тихий стон, обернулась и увидела, что Фанни Элсинг уткнулась лицом в материнскую грудь. Скарлетт заметила скорбный лист, упавший на пол коляски, заметила, как миссис Элсинг поджимает свои тонкие губы и вполголоса приказывает кучеру: – Домой. Быстро. Скарлетт бросила взгляд на свой список – Хью Элсинг в нем не значился. Все понятно: у Фанни был любимый и теперь он погиб. Люди проводили сочувственным молчанием коляску Элсинг, следом покатил маленький плетеный возок барышень Маклюр. Мисс Фейт правила своим пони, лицо у нее окаменело, и, кажется, впервые в жизни она не сверкала зубищами. Мисс Хоуп крепко вцепилась в сестрину юбку. Обе выглядели как древние старухи. Даллас был у них в семье младший, и дороже его не было для них никого в целом свете. Да и вообще больше никого не было. Теперь не стало и Далласа. – Мелли! Мелли! – кричала в упоении Мейбл. – Рене жив и здоров! И Эшли тоже! Слава богу! – Шаль сползла у нее с плеч, и всем стал виден ее круглый живот, но ни ей самой, ни миссис Мерривезер не было до того ровно никакого дела. – Миссис Мид! Слышите? Мой Рене… – Мейбл вдруг резко сменила тон: – Мелли, посмотри скорей! Миссис Мид, пожалуйста! Ведь Дарси не… Миссис Мид сидела, глядя себе в колени, и не повернула головы, когда ее окликнули. Но рядом с ней находился Фил, и его лицо было открытой книгой для каждого, кто умел читать. – Ну, мама! Ну, мама же! – беспомощно бормотал он. Миссис Мид подняла голову и встретилась глазами с Мелани. – Теперь уж ему эти сапоги не понадобятся, – выговорила она. – Ах, боже мой, милая вы моя! – запричитала Мелани, спихнула бесчувственную тетю Питти на руки Скарлетт, а сама выбралась из коляски и подбежала к докторской жене. Юный Фил храбро взялся за безнадежное дело, пытаясь как-то утешить мать. – Послушай, мама, – внушал он ей, – ведь у тебя еще есть я. Если только ты меня пустишь, я пойду и перебью всех этих янки… – Нет! – сдавленным голосом крикнула миссис Мид и обеими руками схватилась за сына с явным намерением не отпускать его от себя никуда и никогда. Она производила впечатление невменяемой. – Фил Мид, закрой сейчас же свой рот! – прошипела Мелани, устраиваясь в коляске подле миссис Мид и крепко ее обнимая. – Или ты думаешь, матери будет легче, если ты уйдешь на войну и тебя тоже убьют? Ничего глупее в жизни не слышала! Давай-ка вези нас домой, и шевелись! – Пока Фил разбирался с вожжами, Мелани повернулась к Скарлетт: – Доставишь тетю домой и сразу приходи к Мидам. Капитан Батлер, вы не смогли бы передать доктору? Он в госпитале. Коляска двинулась сквозь поредевшую толпу. Некоторые женщины лучились счастьем, но у большинства был какой-то оглушенный вид: им нанесли страшный удар, и они еще не осознали до конца, что случилось. Скарлетт углубилась в списки – нет ли там друзей. Теперь, зная, что Эшли жив, она могла думать и о других. О, какой же длинный список! Какую непомерную дань взяла война с Атланты, со всей Джорджии… Боже милостивый, это что же? «Калверт Рейфорд, лейтенант». Рейф? Внезапно вспомнился день, сто лет назад, они были маленькие и вместе убежали из дома, но с наступлением ночи решили вернуться, потому что захотели есть и боялись темноты. «Фонтейн Джозеф К., рядовой». Маленький вредина Джо! А Салли только что родила. «Манро Лафайет, капитан». Они были помолвлены с Кэтлин Калверт. Бедная Кэтлин! У нее двойная потеря: брат и любимый. Но у Салли утрата еще больше: брат и муж. Нет, это чересчур. Она даже боялась читать дальше. А тут еще тетя Питти совсем ее придавила и пыхтит в плечо. Не церемонясь особенно, Скарлетт толкнула ее в угол коляски и опять принялась за чтение. А это что, однофамильцы? Сразу три Тарлтона на одном листе. Наверное, наборщик в спешке сбился и повторил фамилию. Но нет. Они все тут. «Тарлтон Брендон, лейтенант; Тарлтон Стюарт, капрал; Тарлтон Томас, рядовой». А Бойд, убитый в первый же год, зарыт бог знает где в земле Виргинии. Всех четверых унесла война. И Тома, и ленивых длинноногих близнецов с их нелепой страстью к сплетням и розыгрышам, и Бойда, грациозного, как учитель танцев, и такого острого на язык – только берегись, ужалит, как оса. Все, больше читать нельзя. Невозможно больше находить в этом жутком списке имена мальчиков, с которыми она росла, танцевала, флиртовала, целовалась. Хотелось закричать, заплакать, сделать что-нибудь, лишь бы ослабить хватку железных пальцев, сдавивших горло. – Простите, Скарлетт, – сказал Ретт. Она и забыла, что он все еще здесь. – Много ваших друзей? Она кивнула и выговорила через силу: – Почти из каждой семьи в графстве. И все… все трое мальчиков Тарлтон. Он был тих, даже печален, и ни тени насмешки в глазах. – И это еще не конец. Тут только первые списки, и они не полные. Завтра будет другой. Длиннее. – Он понизил голос, чтобы людям в ближайших экипажах не было слышно: – Знаете, Скарлетт, генерал Ли, должно быть, проиграл это сражение. В штабе говорили, что он отступил обратно в Мэриленд. Она подняла на него испуганные глаза, но ее страх проистекал не из поражения генерала Ли. Завтра будет другой список, еще длиннее! Завтра. А она не подумала о завтрашнем дне – она была так счастлива, что в первом списке не оказалось имени Эшли. Завтра. Да что там завтра – его могут убить прямо в этот момент, а она ничего не будет знать, пока не наступит завтра или не пройдет неделя.