– Доктор Мид говорит, это произойдет в конце августа или в сентябре. Я догадывалась, но не была уверена – до сегодняшнего дня. Ох, Скарлетт, ну разве не чудо? Я так завидовала тебе с Уэйдом, так хотела маленького! Только боялась, а вдруг у меня вообще не будет детей? А я-то хотела бы целую дюжину! Скарлетт перед ее приходом расчесывала волосы, готовясь ко сну. Когда Мелани заговорила, она замерла с расческой в поднятой руке. – Господи помилуй, – вымолвила она в недоумении, в первый момент не поняв даже, что, собственно, случилось. Потом в памяти внезапно возникла закрытая дверь спальни Мелли, и ножом полоснула боль, такая адская боль, как будто Эшли – ее муж и она узнала о его неверности. Ребенок. Ребенок от Эшли. О, как он мог, когда он любит ее, а не Мелани! – Я понимаю, ты удивлена, – безостановочно тараторила Мелани. – И правда ведь, чудеса? Ой, Скарлетт, я даже не представляю себе, как написать Эшли. Наверное, это очень неудобно – просто взять и сказать ему. А может, не говорить ничего, пусть он сам заметит со временем… – Господи помилуй! – Скарлетт чуть не разрыдалась. Расческу она выронила и ухватилась за мраморную доску туалетного столика, ища опоры. – Дорогая моя, не смотри на это так трагически. Ты же знаешь, родить ребенка не очень больно. Сама так говорила. И тебе не следует волноваться за меня, хотя ты такая милая и добрая, вон как расстроилась. Правда, доктор Мид сказал, что я… что у меня… – Мелани залилась краской, – что у меня там все очень узкое, но, может быть, все еще и обойдется без особых проблем. А скажи, Скарлетт, ты сама написала Чарлзу, когда выяснилось насчет Уэйда, или твоя мама? А может быть, мистер О’Хара? О господи, если бы у меня была мама! А то я просто ума не приложу, как… – Перестань! – резко сказала Скарлетт. – Все! – Ох, Скарлетт, какая я глупая, прости меня, пожалуйста. Наверное, все счастливые люди только о себе и думают. Я и забыла про Чарлза, всего на минуту… – Прекрати! – оборвала ее Скарлетт, изо всех сил стараясь держать под контролем лицо и утихомирить бурю в душе. Нельзя, ни в коем случае нельзя, чтобы Мелани поняла или хотя бы заподозрила, что она сейчас испытывает. У Мелани, тактичнейшей из женщин, слезы на глазах выступили от собственной черствости. Возвратить Скарлетт к ужасным воспоминаниям о той поре, когда она ждала маленького Уэйда, а Чарли уже был в земле, – как она могла настолько забыться! Нет, надо быть уж совсем безмозглой. – Позволь, родная моя, я помогу тебе раздеться, – смиренно предложила Мелани. – И волосы тебе расчешу. – Оставь меня в покое, – отчеканила Скарлетт, закаменев лицом. И Мелани удалилась, заливаясь слезами раскаяния, оставив Скарлетт с сухими глазами, уязвленной гордостью, разбитыми иллюзиями и завистью к тем, кто может спать в одной постели. Скарлетт думала, что не сможет и дня прожить под одной крышей с женщиной, которая носит в себе ребенка Эшли, и что надо ехать домой, в «Тару», забиться в свою нору. Ей казалось, что если она еще раз взглянет на Мелани, то лицо ее подведет, выдаст тайну. И наутро она встала с твердым намерением сразу же после завтрака паковать сундук. Но пока они втроем сидели за столом – молчаливая и пасмурная Скарлетт, разнесчастная Мелани и совершенно сбитая с толку тетя Питти, пришла телеграмма. Прислал ее Моуз, денщик Эшли, и вот что там было: «Я везде смотрел, но не нашел его. Мне ехать домой?» Никто не понял, что сие означает, но все три женщины уставились друг на друга круглыми от ужаса глазами. Бросив завтрак, они поехали в город, телеграфировать полковнику, но на телеграфе их уже ожидала от него депеша: «С сожалением сообщаю майор Уилкс пропал без вести три дня назад не вернувшись из разведки. Буду вас информировать». Возвращение на Персиковую улицу было сплошным кошмаром. Питтипэт плакала навзрыд, спрятав лицо в платочек, Мелани сидела прямая, без кровинки в лице, а Скарлетт, оглушенная, вжалась в уголок коляски. Как только приехали домой, Скарлетт, спотыкаясь о ступеньки, поднялась к себе в спальню, схватила со стола четки, упала на колени и попыталась прочесть молитву. Но молитва не получалась. Она провалилась в бездну страха, твердо зная одно: Господь отвратил от нее лицо Свое за тяжкий грех. Она любила женатого человека, она старалась увести его у жены, и Господь карает ее, отнимая у него жизнь. Она хотела молиться, но не могла поднять глаза к небу. Хотела поплакать, но слезы не шли. Горячие, жгучие слезы стояли в груди и никак не могли пролиться. Дверь отворилась, и вошла Мелани. Лицо у нее было похоже на сердечко, вырезанное из белой бумаги и вставленное в рамку из черных волос, а глаза сделались огромные, как у ребенка, заблудившегося во тьме. – Скарлетт, – сказала она и протянула руки. – Ты должна простить мне вчерашнее, что я тут наговорила. Ты теперь все, что у меня есть. Мой любимый погиб, я чувствую. Как-то само собой получилось, что Скарлетт ее обняла, всю дрожащую от рыданий, и они улеглись на постель, крепко держась друг за дружку, и Скарлетт заплакала тоже, уткнувшись ей в щеку, и по лицам текли общие слезы. Плач причинял Скарлетт ужасную боль, но все же не такую, как неспособность плакать. «Эшли умер, умер! – стучало в голове. – И это я его погубила своей любовью!» Она содрогнулась в новом приступе рыданий, а Мелани странным образом черпала утешение в ее слезах и еще крепче прижимала к себе ее голову. – По крайней мере, – шептала Мелани, – по крайней мере, у меня останется его ребенок. «А у меня, – подумала Скарлетт, наказанная так сильно, что ей уже было не до мелочей вроде ревности, – у меня не останется ничего. Ничего! Ничего… Только его лицо и тот взгляд в момент прощания». В первых донесениях значилось: «Пропал без вести, предположительно убит», в таком виде они и попали в скорбные листы. Мелани засыпала полковника Слоуна телеграммами, и наконец от него пришло полное сочувствия письмо. Полковник объяснил, что Эшли с отрядом конников поскакал в разведывательный рейд и не вернулся. Имелись сведения о небольшой стычке в тылу у янки, и Моуз, потеряв голову от горя, с риском для собственной жизни отправился искать Эшли, живого или мертвого, но так и не нашел. Мелани, ставшая вдруг неестественно спокойной, перевела Моузу телеграфом деньги и распоряжение ехать домой. Когда же в скорбных листах появилось: «Пропал без вести, предположительно в плену», печальный дом оживился радостью и надеждой. Мелани почти невозможно было вытащить с телеграфа, и каждый поезд она встречала с надеждой на письма. Ее замучила тошнота, беременность сопровождалась всевозможными неприятностями, но она отказывалась подчиниться доктору Миду, который предписал ей побыть в постели. Ею овладела какая-то лихорадочная энергия, не дававшая ни минуты покоя. И даже по ночам до Скарлетт, давно уже улегшейся в постель, доносились из соседней комнаты звуки ее шагов. Однажды Мелани была доставлена из города полумертвая – лошадью правил перепуганный дядя Питер, а в коляске ее поддерживал Ретт Батлер. Ей стало плохо на телеграфе, а Ретт, проходя мимо, заметил там какую-то суматоху и вот препроводил Мелани домой. Он принес ее по лестнице в спальню и, пока встревоженные домочадцы носились туда-сюда с горячими кирпичами, одеялами и виски, устроил ее на кровати в подушках. – Миссис Уилкс, – спросил он отрывисто, – вы ведь ждете ребенка, правда? Не будь ей так худо, так тошно, так тяжело на сердце, она бы умерла от стыда после такого вопроса. Даже с подругами она стеснялась любого упоминания о своем положении, а визиты к доктору Миду были сущим мучением. А уж чтобы мужчина задал такой вопрос, тем более Ретт Батлер, – это вообще немыслимо. Но лежа в постели, слабой, беспомощной, ей оставалось только кивнуть. Но уж когда кивнула, это перестало казаться столь чудовищным, потому что вид у него был очень добрый и озабоченный. – Тогда вам следует вести себя осторожней. Вся эта беготня и беспокойство ничего вам не дадут, а вот ребенку могут повредить. С вашего позволения, миссис Уилкс, я воспользуюсь своим влиянием в Вашингтоне, чтобы узнать о судьбе мистера Уилкса. Если он пленный, то должен числиться в федеральных списках, а если нет… что же, неизвестность ведь хуже всего. Но я должен получить ваше обещание. Поберегите себя, иначе – вот перед Богом говорю, я и пальцем не шевельну. – О, вы так любезны! – воскликнула Мелани. – И как только люди могут говорить о вас всякие гадости! На этом силы ее истощились, и она жалобно заплакала – от собственной бестактности и от ужасного сознания того, что она обсуждает свое состояние с мужчиной. И Скарлетт, взлетев по лестнице с горячим кирпичом, завернутым во фланель, застала мирную картину: Ретт Батлер успокаивающе похлопывает Мелани по руке. Слово свое он сдержал. Они так и не узнали, за какие веревочки он потянул. Спрашивать опасались, понимая, что можно оказаться втянутыми в его чересчур тесные связи с янки. Прошел месяц, прежде чем он раздобыл известие, которое сначала вознесло их к сияющим вершинам, но позже поселило в сердцах грызущую тревогу. Эшли не погиб! Он был ранен, попал в плен и, судя по документам, находится в Рок-Айленде, лагере для военнопленных штата Иллинойс. На первой волне радости они ни о чем другом и не думали, кроме как о том, что он жив. Однако, немного успокоившись, взглянули друг на друга и повторили: «В Рок-Айленде!» – как сказали бы: «В аду!» Уже одно это название наводило оторопь на любого южанина, у которого кто-то из родных попадал туда; на северян же равным образом действовало упоминание Андерсонвилла. Линкольн запретил обмен военнопленными, посчитав, что если возложить на южан дополнительное бремя по охране и питанию захваченных в плен янки, то это приблизит конец войны. Таким образом, в Андерсонвилле, штат Джорджия, скопились тысячи «синих». Конфедераты, сами сидевшие на скудном пайке и практически без медикаментов для собственных ран и болячек, мало чем могли поделиться с пленными. Кормили их тем же, чем питались солдаты на фронте, – салом да бобами, а на такой диете янки мерли как мухи, иногда по сотне в день. Воспылав гневом, янки в ответ ужесточили содержание пленных конфедератов, и самые худшие условия сложились в Рок-Айленде. Еда жалкая, одеяло – одно на троих, вспышки оспы, пневмонии, тифа – не зря это место называли чумным бараком. Три четверти из всех, туда согнанных, живыми оттуда не выбрались. И Эшли попал в этот жуткий лагерь! Он был жив, но ранен и в Рок-Айленде, а снега зимой в Иллинойсе, наверное, глубокие. А вдруг он умер от ран уже после того, как капитан Батлер получил о нем сведения? Или стал жертвой оспы? А может, у него лихорадка, воспаление легких, а одеяла нет, укрыться нечем? – О, капитан Батлер, нет ли какого-то способа… Не могли бы вы употребить свое влияние, чтобы его обменяли? – взмолилась Мелани. – Мистер Линкольн, милосердный и справедливый, льет крупные слезы над мальчиками миссис Бикси, но оплакивать участь тысяч узников Андерсонвилла у него не хватит слез, – проговорил Ретт и скривился. – Ему все равно, пусть хоть все они тут перемрут. Приказ есть приказ: никаких обменов. Знаете… я не хотел говорить вам, миссис Уилкс, но ваш муж имел шанс выйти из лагеря. Он отверг эту возможность. – Что-о? Не может быть! – Мелани ушам своим не поверила. – Но именно так и было. Янки вербуют людей в пограничную службу, сражаться с индейцами, вербуют среди пленных конфедератов. Любой, кто принесет присягу на верность и обязуется отслужить в этих отрядах два года, будет освобожден и отправлен на Запад. Мистер Уилкс отказался. – Да почему же? – вскрикнула Скарлетт. – Что мешало ему принять присягу, а потом бежать? Вернулся бы домой, как только вышел бы из лагеря. – И ты можешь предположить, что он способен на подобную низость? – Мелани повернулась к ней, как разъяренная фурия. – Изменить Родине, приняв эту подлую присягу, а потом изменить еще и своему слову, данному янки? По мне так уж лучше думать, что он умер в Рок-Айленде, чем услышать, что он присягнул врагу. Если бы он там умер, я бы гордилась им. А пойди он на такое – я бы никогда не взглянула в его сторону! Никогда! Это нормально, что он отказался. Провожая Ретта к дверям и все еще кипя негодованием, Скарлетт спросила запальчиво: – Вот вы на его месте – неужели не завербовались бы к янки, чтобы спастись от смерти в лагере и бежать? – Я бы – да. – Ретт сверкнул белыми зубами под ниточкой усов. – А он тогда почему нет? – А он джентльмен, – сказал Ретт, и Скарлетт поразилась, как он сумел произнести это всеми почитаемое слово с такой циничной издевкой. Часть третья Глава 17 Наступил май 1864 года – сухой и жаркий май, иссушивший цветы еще в бутонах, – и янки генерала Шермана снова оказались в Джорджии, у Долтона, в сотне миль к северо-западу от Атланты. Шли разговоры, что на границе Джорджии и Теннесси предстоят тяжелые бои. Янки стягивали силы для атаки на Западную Атлантическую железную дорогу, ту самую линию, которая связывала Атланту с Теннесси и Западом и по которой воинские части южан были переброшены прошлой осенью в победный бой у Чикамауги. Однако по большей части жители Атланты не очень беспокоились относительно исхода сражения у Долтона. Место, где сконцентрировались янки, расположено было всего в нескольких милях юго-восточнее поля битвы у Чикамауги. Однажды они уже были отброшены, когда попытались пробиться горными тропами этого края, значит, будут отброшены и еще раз. В Атланте – да и во всей Джорджии – люди прекрасно понимали, что их штат слишком важен для Конфедерации, чтобы генерал Джо Джонстон позволил войскам янки долго пребывать в его пределах. Старина Джо со своей армией ни одному янки не даст пройти к югу от Долтона: слишком многое зависит от бесперебойной деятельности Джорджии. Не знавший опустошительных набегов штат был для Конфедерации житницей и кузницей, фабрикой и складом припасов. Здесь производили значительную часть пороха и вооружения для армии, а также почти все шерстяные и хлопковые товары. Здесь, между Атлантой и Долтоном, находился город Ром с пушечным заводом и другими предприятиями, здесь располагались Итова и Алтуна с крупнейшими металлургическими производствами Юга. Да и сама Атланта занималась не только пистолетами, седлами и амуницией: именно в Атланте были самые большие прокатные станы, главные депо и огромные госпитали. Кроме всего прочего, в Атланте сходились четыре железнодорожные магистрали, от которых сейчас зависело само существование Конфедерации. Так что никто особенно не волновался. В конце-то концов, Долтон не близкий край, можно сказать, на границе с Теннесси. А в Теннесси воюют уже три года, и жители Джорджии свыклись с этим фактом, им стало казаться, что бои идут где-то далеко, почти как в Виргинии или на Миссисипи. Да о чем говорить, когда между Долтоном и Атлантой стоит старина Джо со своими ребятами, а всякий знает, что после генерала Ли это теперь лучший полководец, поскольку Твердокаменного Джексона больше нет в живых. Нет, Атланте нечего бояться, раз генерал Джонстон стоит в горах подобно стальному щиту. Примерно в таких выражениях сформулировал гражданскую точку зрения на положение дел доктор Мид, сидя однажды теплым майским вечером на веранде у тети Питтипэт. Слушатели восприняли его слова по-разному, ибо у каждого из тех, кто покачивался в креслах на веранде, наблюдая волшебный танец первых светляков в сгущающихся сумерках, были на сердце свои заботы, своя тяжесть. Миссис Мид, не выпускавшая руки Фила, очень хотела надеяться, что муж окажется прав. Ведь если война подойдет ближе, Филу надо будет уйти на фронт. Ему уже шестнадцать лет, и он числится в отряде самообороны. Фанни Элсинг, бледная, с ввалившимися глазами, все силы тратила на то, чтобы избавиться от мучительной картины, терзавшей ее неотвязно уже несколько месяцев, после Геттисбурга: лейтенант Даллас Маклюр умирает в телеге, запряженной волами, они тащатся по выбоинам, сквозь дождь и грязь, и все отступают, отступают, и конца не видно этому жуткому отступлению… У капитана Кэри Эшберна опять болела покалеченная, бесполезная рука, но еще сильнее угнетала мысль, что его ухаживание за Скарлетт наткнулось на глухую стену. Произошло это в тот самый день, когда было получено известие, что майор Эшли Уилкс взят в плен. С тех пор капитан и мается, хотя никакой связи между этими событиями усмотреть не может. А Скарлетт и Мелани думали об Эшли – они постоянно думали о нем, если только их не отвлекали от этого предмета неотложные дела или необходимость поддерживать беседу. Мысли у Скарлетт были горькие, скорбные: «Наверное, он умер, а иначе бы мы хоть что-нибудь да услышали о нем». Мелани, преодолевая страх, часами твердила себе: «Он не может умереть. Он жив, я знаю. Я бы почувствовала, если бы его не стало». Ретт Батлер расположился в затененном углу – длинные ноги в элегантных сапогах скрещены небрежно, на смуглом лице ничего не прочесть. На руках у него спит довольный Уэйд, зажав в кулачке чистенько объеденную куриную косточку. Если заходил Ретт, Скарлетт обычно разрешала малышу оставаться со взрослыми допоздна, потому что робкий ребенок был от него в восторге, а Ретт, похоже, был в восторге от Уэйда – что довольно странно. Вообще-то присутствие ребенка ее раздражало, но на руках у Ретта он вел себя примерно. Что же до тети Питти, то она ужасно нервничала, стараясь сдержать икоту. А все из-за этого старого петуха, которого они съели на ужин! До чего жилистая и жесткая оказалась птица! В то утро Питтипэт с сожалением признала, что с патриархом пора покончить, пока он сам не умер от старости и от тоски по своему гарему, съеденному задолго до него. День ото дня он хирел в пустом курятнике, а теперь уже настолько пал духом, что и кукарекать перестал. И вот дядя Питер свернул ему шею, а тетя Питти поняла, что совесть не даст ей насладиться петухом в кругу семьи, когда ее друзья неделями не пробовали курятины, и предложила позвать к столу компанию. Мелани такой идее ужаснулась: она была на пятом месяце и считала неприличным бывать на людях или принимать гостей. Но тетя выказала неожиданную твердость: есть петуха одним – чистейший эгоизм, а Мелани может подтянуть верхний обруч юбки чуть повыше, и никто ничего не заметит, тем более что она как была плоскогрудая, так и осталась. – Ах, тетя, но я не хочу встречаться с людьми, пока Эшли… – Знаешь, это было бы нельзя, если бы Эшли уже… То есть если бы он ушел совсем, – возразила тетя, и голос у нее дрогнул, потому что в глубине-то души она была уверена, что Эшли умер. – А с ним ведь ничего не случилось, он жив, как и все мы, и тебе на пользу побыть в обществе. Я и Фанни Элсинг позову тоже. Миссис Элсинг умоляла меня как-то ей помочь, постараться, чтобы она хоть с людьми могла видеться. – Ой, тетя, это будет жестоко! Заставлять Фанни сидеть с нами, когда после смерти бедного Далласа и прошло-то всего… – Ну, все, Мелли, не серди меня. Я сейчас расплачусь, если будешь со мной спорить. Мне кажется, я все же твоя тетка, я сама знаю, что к чему. И я хочу устроить прием. И тетя Питти устроила-таки прием, а в последнюю минуту прибыл еще один гость, нежданный и нежеланный. Едва дивный запах жареного петуха начал растекаться по дому, в дверь постучали, и на пороге возник Ретт Батлер, вернувшийся из очередной своей таинственной поездки, с большой коробкой конфет, перевязанной бумажной ленточкой, и с целым ворохом цветистых комплиментов. Делать нечего, пришлось пригласить его остаться, хотя Питтипэт прекрасно знала, какие чувства питают к нему доктор и миссис Мид и как резко настроена Фанни против любого мужчины не в военной форме. На улице ни Миды, ни дамы Элсинг не стали бы с ним разговаривать, но в доме у друзей они, конечно, будут вынуждены соблюдать правила приличного обхождения. Кроме всего прочего, он находился под прочным, как никогда, покровительством хрупкой Мелани. После того как он вмешался, чтобы раздобыть для нее сведения об Эшли, она объявила во всеуслышание, что, пока она жива, ее дом будет открыт для него и ей нет дела, кто и что о нем наговорит.