– Чтобы я больше не слышала подобных глупостей, Скарлетт Гамильтон! Сегодня же напишу твоей матушке и объясню ей, как мы в тебе нуждаемся. Я уверена, она все поймет и позволит тебе остаться. А теперь надевай-ка свой фартук и бегом к доктору Миду. Ему нужен кто-нибудь, помочь с перевязками. «О господи, этого только не хватало! – Скарлетт обуял ужас. – Мама, конечно, велит мне здесь остаться, а я умру, если еще хоть день подышу этой вонью. Хотела бы я оказаться старой дамой – тогда я могла бы помыкать молодыми, вместо того чтобы мной помыкали! А таким драным кошкам, как миссис Мерривезер, я бы нашла что сказать. Пусть катятся ко всем чертям!» Да, ее тошнит от госпиталя, от мерзкого зловония, вшей, страданий, немытых тел. Если бы хоть какая-то новизна была в работе няньки, если бы завязывались какие-то романы, так нет же, это все давно ушло. И вообще, нынешние раненые, из отступления, не такие симпатичные, как те, что раньше. Эти не выказывают к ней ни малейшего интереса и словечка лишнего не вымолвят, все только об одном: «Как там дела, на фронте? А что делает Старый Джо? Оч-чень, очень смекалистый мужик наш Старый Джо». А она вот не думает, что Старый Джо такой уж смекалистый мужик. Все, что он сделал, – так это позволил янки проникнуть на восемьдесят восемь миль вглубь Джорджии. Нет, эти нынешние – совершенно непривлекательный народ. Вдобавок из них многие умирают, умирают быстро и молчаливо, у них не остается сил на борьбу с заражением крови, гангреной, тифом, пневмонией и прочими болезнями, которые они подхватывают еще до того, как попадают в Атланту, в руки доктора. День выдался жаркий, мухи тучами налетали в открытые окна, ленивые жирные мухи, они ломали дух мужчин, как даже боль не могла. Запах страданий сгущался вокруг Скарлетт. Она покрылась испариной, шествуя за доктором Мидом с тазиком в руках, пот проступил сквозь свеженакрахмаленное платье. Полный кошмар – стоять вот так возле доктора. Ее чуть не вырвало, когда он вонзил скальпель в отмирающую плоть. А какой ужас слушать вопли из операционной, когда там идет ампутация! И тошнотворная, беспомощная жалость при взгляде на бледные, напряженные лица покалеченных мужчин, ожидающих, пока доктор займется ими! У них в ушах звенит от диких криков из операционной, а врач сейчас скажет им страшные слова: «Мне жаль, мой мальчик, но руку придется отнять. Да, да, я все понимаю; но ты взгляни сюда: видишь эти красные прожилки? Придется отнимать». Хлороформа было так мало, что его применяли только при тяжелейших ампутациях, и опиум стал драгоценностью, его давали лишь для того, чтобы облегчить уход из жизни, но не для того, чтобы жить без боли. Хинина и йода не было вообще. Да, Скарлетт натерпелась, хватит, ее уже тошнит от всего этого. Уж лучше быть беременной, как Мелани: тогда можно не ухаживать за ранеными. В те дни только это одно и признавалось уважительной причиной, чтобы не работать в госпитале. Когда настал наконец полдень, она сбросила свой фартук и украдкой выбралась из госпиталя – миссис Мерривезер в это время была занята писанием письма за какого-то нескладного неграмотного горца. Скарлетт чувствовала, что больше ей не выдержать. Она и так уже наработала лишнего, а в полдень приходит очередной поезд, опять будут раненые, и ее тут продержат до темноты, и перекусить, скорей всего, не удастся. Два коротких квартала до Персиковой улицы она прошла быстрым шагом, с радостью вдыхая чистый, не зараженный госпитальными миазмами воздух, упиваясь им, насколько позволял туго затянутый корсет. На углу она остановилась в раздумье: что дальше-то? Домой идти – перед тетей Питти совестно, а возвращаться в госпиталь – нет, ни за что. И тут ее заметил Ретт Батлер: он проезжал мимо в своей коляске. – У вас вид как у девчонки-сорванца, – сказал он, мгновенно охватив взглядом старенькое перешитое ситцевое платье в потеках пота и пятнах воды из тазика. Скарлетт смутилась и от смущения поддалась вспышке злости. И почему это он вечно все замечает – как и во что женщина одета, и почему позволил себе такую грубость в отношении ее неприглядного вида?! – Я не желаю ничего от вас слышать, ни слова. Вы сейчас же выйдете, поможете мне сесть и отвезете куда-нибудь, где никто меня не увидит. Я не хочу возвращаться в госпиталь, пусть меня повесят! Да господи боже, не я ведь затеяла эту войну! Не понимаю, с какой стати я должна урабатываться там до смерти, а… – Измена нашему Славному Делу! – Уж кто бы говорил! Помогите же мне забраться. И не важно, куда вы направлялись. Сейчас вы повезете меня кататься. Он пружинисто соскочил на землю, и она вдруг подумала, как это приятно – видеть человека целого и невредимого, у которого все на месте: нос, глаза, руки-ноги, и не белого от боли, не желтого от малярии, нормального, хорошо питающегося и вполне здорового человека. И одет он отлично. Сюртук и брюки из одной материи и сидят на нем очень ладно. Не болтаются, не морщатся складками, но и не обтягивают чересчур, не стесняют движений. И все новое, никаких тебе дыр, через которые просвечивает голая грязная плоть или волосатые ноги. Он имел вид человека, которого ничто не тяготит, что уже само по себе было удивительно в те дни, когда мрачные лица мужчин несли печать озабоченности и чрезвычайной занятости. Смуглая физиономия была невозмутима, а откровенно чувственный, яркий, четко очерченный рот безмятежно улыбался. Ретт помог Скарлетт подняться в коляску и сам устроился рядом, при этом мускулы его крупного тела рельефно прорисовались под хорошо скроенным костюмом. И, как всегда, ощущение его громадной физической силы поразило ее подобно удару. Она зачарованно наблюдала за игрой его мощных плеч – это тревожило ее, немного даже пугало. Тело его казалось своевольным и могучим – столь же своевольным и могучим, как его острый ум. Этакая спокойная, ленивая грация пантеры, растянувшейся на солнышке… Пантеры, в любой момент готовой к прыжку. – Ах вы, маленькая плутовка, – заговорил он, трогая лошадь. – Всю ночь танцевать с солдатами, дарить им розы и ленты, уверять, что готовы умереть за наше Дело, а как пришлось перебинтовать несколько ран да отловить несколько вшей, вы поспешно снимаетесь с якоря! – Пожалуйста, не могли бы вы поговорить о чем-нибудь другом и ехать быстрее? То-то мне будет удача, если дедушка Мерривезер выйдет сейчас из своей лавки, увидит меня и расскажет потом старушке, ой, я имею в виду – миссис Мерривезер. Он подстегнул кобылу, и она живо зарысила через площадь Пяти Углов, за железную дорогу, разделявшую город надвое. Поезд уже прибыл, раненых быстро перекладывали на носилки, потом в санитарные кареты или в специально приспособленные крытые повозки. Глядя на всю эту суету, Скарлетт не испытала ни малейшего укола совести, только необъятное чувство освобождения – побег ее удался! – Я устала, меня тошнит от этого госпиталя, – говорила она, поправляя помятые юбки и завязывая потуже ленты шляпки. – И каждый день все везут и везут раненых. Это вина генерала Джонстона. Если бы он просто стоял на пути у янки, там, у Долтона, они бы… – Так ведь он и стоял там, неразумное вы дитя. А если бы он еще и держался за свои тамошние позиции, Шерман обошел бы его с флангов, взял в клещи и раздавил. И железную дорогу мы бы потеряли, а именно за железную дорогу Джонстон и сражается. – Ну и что, – сказала Скарлетт; военная стратегия была для нее тайной за семью печатями. – Все равно это его вина. Он обязан был что-то с этим сделать. По-моему, его следует снять. Почему он начал отступать вместо того, чтобы стоять и сражаться? – Вы в точности как все остальные, кто кричит: «Голову ему долой!» – только потому, что он не может совершить невозможного. В Долтоне он был Христос Спаситель, а на горе Дозорной стал Иудой Предателем, и всего-то за шесть недель. А если ему удастся отогнать янки миль на двадцать, он опять станет Спасителем. Детка, у Шермана вдвое больше людей, чем у Джонстона, и он может себе позволить потерю двух солдат на каждого из наших доблестных парней. А Джонстон не может поступиться ни единым человеком. Пополнение нужно ему позарез, а что он получит? «Голубчиков Джо Брауна». Хорошенькая помощь! – А что, милицию действительно ему отдают? И самооборону тоже? Я ничего не слышала. Откуда вы знаете? – Все к тому клонится. А слух разошелся сегодня утром, когда прибыл поезд из Милледжвилла. И милицию, и самооборону посылают в подкрепление генералу Джонстону. Да, вероятней всего, милашки губернатора Брауна понюхают-таки пороху. Как мне представляется, для большинства из них это будет сюрприз изрядный. Уж конечно, участия в боях они никак не ожидали. Добрый губернатор обещал им. Вот так штука! Они-то думали, что хорошо укрылись, раз губернатор вступился за них перед самим Джеффом Дэвисом и не разрешил отправить их в Виргинию. Сказал, они нужны для защиты своего штата. Кто бы мог подумать, что война придет к ним на задний двор и им действительно придется защищать свой штат? – А вам смешно, чудовище вы жестокосердое! Подумали бы о стариках и мальчишках в самообороне! И что, этот ребенок, Фил Мид, он тоже должен идти воевать? И дедушка Мерривезер, и дядя Генри Гамильтон? – Я говорю не о мальчишках и не о ветеранах Мексиканской войны. Я говорю об этих бравых молодцах типа Вилли Гинана, которым нравится носить военную форму и размахивать саблей… – А о себе? – Ну, дорогая, меня это вообще не касается. Я не ношу форму, не размахиваю саблей, и судьбы Конфедерации для меня ничего не значат. Ни самооборона, ни любые другие войска меня никогда не заполучат. Военщиной я насытился в Вест-Пойнте до конца дней своих. А Старому Джо… хотел бы я, чтобы ему повезло. Генерал Ли не в силах ничем ему помочь, потому что янки крепко держат его в Виргинии. Так что войска штата Джорджия – это единственное подкрепление, на которое может рассчитывать Джонстон. Он великий стратег и заслуживает большего. Он постоянно ухитряется попасть на место раньше янки. Но отступать ему все равно придется, если он хочет удержать железную дорогу. И попомните мои слова: когда его спихнут с гор вот сюда, на равнину, с ним разделаются. – Сюда-а?! Вам отлично известно, что янки так далеко не прорвутся. – До горы Дозорной всего двадцать две мили, я предлагаю пари… – Ретт, посмотрите, вон там, на улице! Видите толпу мужчин? Это же не солдаты! Тогда какого… О, это негры! По улице катилось облако красной пыли, а из облака доносился топот множества ног; сотня, а то и больше, негритянских голосов, глубоких и сильных, распевала гимн. Ретт прижал коляску к бровке, и Скарлетт с любопытством принялась разглядывать потных черных мужчин с лопатами и мотыгами на плечах, подгоняемых офицером и группой солдат с эмблемой инженерных войск. – И что же это такое? – недоумевала Скарлетт. Затем взгляд ее упал на здоровенного негра в переднем ряду. Шести с половиной футов росту, настоящий гигант, эбонитово-черный, с ослепительно-белыми зубами, он обладал естественной пластикой зверя, полного сил. Сверкая зубами, он выводил «Сойди к нам, Моисей». Ну скажите, разве найдется в целом свете еще один такой громадный и громогласный негр? Конечно же это Большой Сэм, десятник из «Тары». Но что он делает здесь, Большой Сэм, так далеко от дома, да еще теперь, когда на плантации нет надсмотрщика и он самый главный помощник Джералда, можно сказать, правая рука! Когда она приподнялась на сиденье, чтобы разглядеть его получше, великан заметил ее и тут же расплылся всем своим черным лоснящимся лицом. Он остановился, бросил мотыгу и шагнул к ней, оповещая шедших рядом: – Господь всемогущий! Это ж мисс Скарлетт! Эй, ты, Лайджа! Постл! Пророк! Это мисс Скарлетт! Ряды смешались, люди нерешительно замедляли шаг, улыбались, а Большой Сэм и с ним еще трое высоких негров побежали через улицу к коляске, преследуемые по пятам рассерженным, орущим офицером. – Живо в строй, парни! Назад, говорю вам, а не то… А, это вы, миссис Гамильтон. Доброе вам утро, мэм, и вам тоже, сэр. Из-за чего вдруг такой переполох, неподчинение, смута? Видит бог, мне и так уже хватило сегодня неприятностей с этими парнями. – О, капитан Рэндалл, не браните их, это наши люди: вот Большой Сэм, десятник из «Тары», а вот Илайджа, Апостол и Пророк. Ну как же, им нужно ведь поговорить со мной. Здравствуйте, мальчики! Как дела? Она вертелась в коляске, подавала руку всем вокруг, ее маленькая белая ладошка исчезала в огромных черных лапищах, а эти четверо дурачились на радостях и задирали нос перед своими товарищами – вот какая у них красивая молодая госпожа. – И что же вы делаете так далеко от «Тары», а, мальчики? Удрали, разрази меня гром! Или вы не знали, что патруль живо вправит вам мозги? Подначивание было встречено восторженным ревом. – Удрали? – откликнулся Большой Сэм. – Нет, мэм, мы не удирали. Энти вот приехали и забрали нас, мы, дескать, самые здоровые и сильные мужики в «Таре». – Белые зубы Сэма осклабились горделиво. – А за мной посылали особо, я потому как пою очень хорошо. И все миста Фрэнк Кеннеди, он и приезжал за нами. – А для чего, Большой Сэм? – Да боже ж мой, мисс Скарлетт! Неуж вы не слыхали? Мы будем тута канавы копать, для белых джитменов, где схорониться, когда янки придут. Капитан Рэндалл и сидящие в экипаже с трудом удержались от улыбок – вот, оказывается, для чего предназначены стрелковые точки! – А миста Джералд был не в себе, когда меня забрали, говорит, не может он управлять имением без меня. А мисс Эллен, она и говорит: «Забирайте его, миста Кеннеди. Большой Сэм нужен Канфидраци, даже больше, чем нам». И дает она мне доллар и говорит, чтобы я делал все так, как белые джитмены велят. И вот мы тута. – И что все это значит, капитан Рэндалл? – А, все очень просто. Нам нужно создать дополнительные фортификации, вырыть еще мили окопов для стрелков, а генерал Джонстон не может для этого отозвать людей с фронта. Ну, мы и вытащили самых крепких парней со всей округи на эту работу. – Но… В груди у Скарлетт шевельнулся неприятный холодок. Еще мили стрелковых окопов? Зачем же еще-то? Последний год за городом возводились земляные валы – редуты для батарей. Соединенные между собой траншеями, они окольцевали город целиком. И нате вам – новые окопы! – Но… куда нам еще-то укрепляться, когда мы и без того укреплены? Нам и в этих нет нужды. Генерал уж точно не допустит… – Наши фортификации расположены всего в миле от городской черты, – прервал ее капитан Рэндалл. – Ближе, чем требуется для спокойствия и безопасности. Новые должны быть дальше. Понятно же, еще одно отступление – и наши войска будут в городе. О последнем замечании он тут же пожалел: глаза у Скарлетт расширились от испуга. – Впрочем, больше отступлений не предвидится, – поспешно добавил капитан. – Оборонительные рубежи у Дозорной неприступны. Склоны утыканы батареями, все дороги простреливаются, янки там не пройдут. Однако Скарлетт увидела, что Ретт одарил его ленивым скептическим взглядом, что капитан при этом отвел глаза, – и ей стало страшно. Он помнила слова Ретта: «Когда янки спихнут генерала с гор на равнину, они с ним разделаются». – О, капитан, вы же не думаете… – Конечно нет. И вы тоже не берите себе в голову. Старый Джо просто принимает лишние меры предосторожности. Это единственная причина, почему мы роем траншеи. Ну, нам пора. Попрощайтесь со своей госпожой, ребята, и в путь. – До свиданья, мальчики. Да, и если кто-то из вас заболеет, или поранится, или еще какая беда, дайте мне знать. Я живу в самом конце Персиковой улицы, вон там, в последнем доме, можно сказать, на краю города. Постойте-ка минутку… – Она переворошила свою сумочку. – Ах, боже мой, у меня нет с собой ни цента. Ретт, одолжите мне мелочи. На, возьми, Большой Сэм, купишь табаку себе и другим. И ведите себя хорошо, слушайтесь капитана Рэндалла. Поломанный строй восстановился, улегшаяся пыль опять поднялась красным облаком, негры затопали дальше, и понесся сильный голос Большого Сэма: О Моисей, сойди к нам с гор и укажи доро-о-гу! Скитался долго твой народ. О, освети доро-о-гу! – Ну, Ретт, скажите: капитан Рэндалл лгал мне сейчас, как поступают все мужчины, когда боятся, что женщины от правды упадут в обморок? Или не лгал? Ох, Ретт, если опасности не существует, то зачем им рыть еще окопы? И разве в армии так туго с людьми, что приходится использовать негров? Ретт причмокнул, погоняя кобылу. – В армии чертовски туго с людьми, это верно. Иначе с чего бы им призывать на фронт самооборону. А новые фортификации… Предполагается, видимо, что от них может быть какой-то прок в случае осады. Похоже, генерал готовит здесь себе последний оплот. – Осада? Поворачивайте лошадь обратно, мне надо срочно домой, к себе домой, в «Тару», сию же минуту! – А что такое? У вас что-то заболело? – Господи помилуй, осада! Я знаю про осады! Папа был в одной, а может, это его папа, а мой папа рассказывал мне…