– Ну, знаешь ли… – Дядя Генри чуть не вспылил, раздраженный до крайности нелепой особенностью женского ума, способного думать только о личном, когда речь идет о вещах глобального масштаба. Увидев, однако, ее испуганное, расстроенное лицо, он немного смягчился: – Нет, конечно. Зачем? «Тара» за пять миль от железной дороги, а им только железная дорога и нужна. У тебя, барышня, здравого смысла как у майского жука. – Он вдруг резко сменил тему: – Вообще-то я не для того сегодня вечером пустился в дорогу, чтобы только сказать вам «до свиданья». Я принес Мелли плохое известие, но, как дошло до дела, выговорить не сумел. Предоставляю это тебе. – Это… ведь это не об Эшли?.. Или вы что-то узнали? Он… умер? – Нет, ну вот как бы я сумел что-то узнать про Эшли, сидя тут в окопах, по самую задницу в грязи? – Старый джентльмен весь кипел от злости на женскую непонятливость. – Нет. Это по поводу его отца. Джон Уилкс убит. У Скарлетт внезапно подогнулись колени, она осела безвольно, салфетка со снедью развернулась у нее в руках. – Я пришел специально, чтобы сообщить Мелли, но не смог. Придется тебе. И передай ей вот это. Он выудил из кармана массивные золотые часы со звоном, миниатюрный портрет покойной миссис Уилкс и пару запонок. Только теперь, при взгляде на эти часы, которые она тысячу раз видела в руках у Джона Уилкса, ей полностью открылся ужасный смысл известия: отец Эшли умер, его больше нет. Она так была оглушена, что не могла ни говорить, ни плакать. Дядя Генри занервничал, покашлял, но на Скарлетт смотреть опасался – как бы не наткнуться на слезы, он от этого совершенно терялся. – Он был смелый человек, Скарлетт. Так и скажи Мелли. А она пусть напишет его дочерям. И хороший солдат, в его-то лета. Его снаряд достал. Прямое попадание. И он, и лошадь… Рвануло так, что… Лошадь я сам пристрелил, бедную животину. А такая славная была кобыла. Напиши-ка ты про нее миссис Тарлтон, она ее очень берегла, очень ценила, эту лошадку. Ладно, давай мой ланч, детка. Идти надо. Ну, будет, будет, не переживай так. Для старика лучшей смерти не пожелаешь – он вкалывал наравне с молодыми и погиб на деле, какое только молодым впору. – Ох, да не должен он был умирать! И не надо ему было даже идти на эту войну! Ему надо было жить, увидеть внука, смотреть, как он подрастает, и умереть мирно в своей постели. О, зачем он пошел? Он не верил в пользу отделения от Союза штатов, он ненавидел войну и… – Да у нас так большинство настроено, и что с того? – Дядя Генри сердито и громко высморкал нос. – Думаешь, я получаю удовольствие, позволяя янки использовать меня, старого болвана, в качестве мишени для стрельбы? Но выбора-то нет. Нет сейчас другого выхода для порядочного человека. Поцелуй меня на прощание, детка, и не беспокойтесь обо мне. Увидишь, я вернусь цел и невредим. Скарлетт обняла его и постояла, слушая его шаги, удаляющиеся во тьме. Звякнула щеколда. Все стихло. Она подождала еще немного, глядя на памятные вещицы у себя в руке. Потом пошла наверх, рассказать Мелани. В конце июля поступили сведения, что янки, как и предсказывал дядя Генри, повернули на юг, к Джонсборо. Они перерезали железную дорогу через четыре мили от города, но были выбиты оттуда кавалерией конфедератов, а инженерные части, исходя потом под палящим солнцем, восстановили линию. Скарлетт голову потеряла от беспокойства. За три дня ожидания сердце чуть не разорвалось от страха. Потом пришло успокоительное письмо от Джералда: враг до «Тары» не добрался, шум битвы был слышен, но никаких янки они не видели. Судя по письму, Джералда прямо распирало от напора чувств, он так безудержно хвастался доблестью войск, что можно было подумать, уж не он ли сам, лично, собственноручно и в единственном числе совершил этот подвиг. На трех страницах он выплескивал свои восторги и только под конец упомянул вкратце, что Кэррин заболела. Миссис О’Хара говорит, это тиф. Болеет она не очень тяжело, и Скарлетт пусть не беспокоится, но домой чтобы ни в коем случае не думала ехать, даже если на дороге будет безопасно. Сейчас-то миссис О’Хара радуется, что Скарлетт с Уэйдом не вернулись сразу после начала осады. Миссис О’Хара говорит, что Скарлетт должна сходить в церковь и помолиться Божьей Матери за выздоровление Кэррин. Скарлетт почувствовала укол совести, потому что давным-давно не бывала в церкви. Когда-то подобное упущение показалось бы ей смертным грехом, но потом как-то так произошло само собой, что она стала обходиться без церкви и ничего особо греховного в этом не видела. Однако Скарлетт послушалась матери и, уединившись у себя в комнате, скоренько пробубнила молитву Деве Марии. Поднявшись с колен, она не ощутила утешительной легкости, как бывало раньше после молитв. Последнее время она стала подозревать, что Бог вовсе и не думает о ней, не хранит ее, что Ему нет дела до конфедератов и всего Юга, несмотря на миллионы молитв, возносимых к Нему денно и нощно. В тот вечер она сидела на веранде, спрятав письмо Джералда на груди, чтобы оно касалось ее и делало ближе «Тару» и Эллен. Свет от лампы в гостиной ложился причудливым золотым узором на пол увитой виноградом веранды, ползучие цепкие плети желтых роз и цветущая жимолость окружали ее стеной ароматов. Ночь была поразительно тиха, ни единого выстрела с самого заката, и весь мир отодвинулся куда-то в дальнюю даль. Скарлетт покачивалась в кресле, одинокая и несчастная после известия из «Тары», и жалела, что никого нет рядом. Сейчас она согласилась бы даже на общество миссис Мерривезер. Но миссис Мерривезер несла свою вечернюю вахту в госпитале, миссис Мид устраивала праздничный ужин для Фила, отпущенного с передовой, а Мелани спала. Не было даже надежды на случайного прохожего. Поток визитеров за последнюю неделю сошел на нет, потому что все, кто мог ходить, были в окопах или преследовали врага в окрестностях Джонсборо. Не часто случалось ей бывать одной, вот как теперь, и она этого не любила. В одиночестве приходилось думать, а в эти дни мысли возникали не особенно приятные. У Скарлетт вошло в привычку размышлять о прошлом, о смерти. Впрочем, в этом она от остальных не отличалась. Сегодня вечером, когда Атланта вдруг успокоилась, можно закрыть глаза и вообразить себе, что ты опять в сельской тишине «Тары» и что жизнь нисколько не переменилась и не поддается изменениям. Но Скарлетт понимала, что жизненный уклад в графстве никогда не станет прежним. Она подумала о братьях Тарлтон, об огненно-рыжих близнецах, о Томе и Бойде, и острая жалость схватила ее за горло. Как же так, ведь Стюарт мог бы стать ее мужем – или Брент, все равно, но вот война кончится, она вернется жить в «Тару» и уже никогда больше не услышит их лихой переклички на кедровой аллее. А Рейфорд Калверт? Он танцевал просто божественно, а теперь никогда уже не выберет ее своей дамой. А мальчики Манро, а малыш Джо Фонтейн, а… – О, Эшли! – Она расплакалась, уронив голову на руки. – Никогда мне не свыкнуться с тем, что ты ушел! Раздался щелчок задвижки на калитке. Скарлетт подняла голову и второпях вытерла ладонями мокрые глаза. Она встала – к ней по дорожке шел Ретт Батлер, держа в руке свою широкополую панаму. Они не виделись с того дня, как она стремглав бросилась из его коляски на площади Пяти Углов. При тех обстоятельствах она выразила пожелание, чтобы он больше никогда не попадался ей на глаза. Но сейчас она ужасно обрадовалась, что есть с кем поговорить, есть кому отвлечь ее от мыслей об Эшли, и потому решительно отбросила прочь это неприятное воспоминание. А он, по всей видимости, вообще забыл о размолвке или удачно притворился, что забыл: во всяком случае, сам он об их последней перепалке не упомянул, а просто устроился невозмутимо на верхней ступеньке крыльца у ее ног. – А вы, значит, не сбежали в Мейкон? Я слышал, мисс Питтипэт отступила, и подумал, естественно, что вы уехали тоже. Но вот увидел у вас свет и зашел разузнать. Так почему вы остались? – С Мелани за компанию. Вы же понимаете, она… Ну, ей сейчас нельзя ехать. – Вот это удар! – Ретт явно был поражен, и в свете лампы Скарлетт заметила, как он наморщил лоб. – Вы что же, хотите сказать, что и миссис Уилкс еще в городе? С таким идиотизмом я еще не сталкивался. В ее состоянии это самое опасное. Скарлетт молчала. Она была смущена, потому что состояние Мелани – это не тот предмет, какой она могла бы обсуждать с мужчиной. Смущало ее также и то, что Ретт понимал, как это опасно для Мелани. Такого рода познания – и в холостяке… М-м-м, странно. – Вы проявили неучтивость по отношению ко мне, – сказала она язвительно. – Почему вы не подумали, что мне тоже все это может повредить? У него в глазах заплясали чертики. – Я в любом забеге поставлю на вас против янки. – Не уверена, что это комплимент, – сказала она, немного теряясь. – Это не комплимент, – ответил он. – И когда же вы перестанете искать комплименты в любых высказываниях мужчин? – На смертном одре, – парировала она и улыбнулась, подумав, что всегда найдется мужчина, который сделает ей комплимент, пусть и не Ретт Батлер. – Ах, тщеславие, тщеславие. Но по крайней мере, хоть в этом вы чистосердечны. Он открыл портсигар, достал черную сигару, поднес к носу, понюхал. Чиркнула спичка, он откинулся к перилам, обхватил руками колени и некоторое время курил в молчании. Скарлетт снова принялась покачиваться. Тьма жаркой ночи сомкнулась вокруг них. Пересмешник, гнездившийся в сплетении роз и жимолости, встрепенулся ото сна и пискнул разочек – тоненько и нежно. Потом, подумав, наверное, что лучше не стоит, опять притих. Невидимый в тени крыльца, Ретт вдруг засмеялся, тихим мягким смешком. – Значит, вы остались из-за миссис Уилкс? Более странной ситуации я не мог бы себе представить. – Ничего странного я в этом не вижу! – Скарлетт вмиг стало неуютно и тревожно. – Вот как? Это потому, что вы лишены способности отрешиться от личного и подняться над ситуацией. У меня уже некоторое время назад сложилось впечатление, что вы едва переносите миссис Уилкс. Вы считаете ее тупой и нудной, а ее патриотические идеи вам скучны. Редкий случай, чтобы вы упустили возможность уколоть ее, уязвить или еще как-либо умалить ее достоинство. Естественно, мне показалось странным, что вы решились на такое самоотречение и остались здесь с нею под обстрелом. Ну же, честно, почему вы так поступили? – Потому что она была сестрой Чарлза и мне тоже как сестра, – ответила Скарлетт как могла холодно и степенно, хотя щеки уже начали гореть. – Имеется в виду, потому что она вдова Эшли Уилкса? Скарлетт вскочила, борясь с гневом: – А я-то уже близка была к тому, чтобы простить вам прежнюю грубость и невоспитанность, но теперь – ни за что. Я бы и сегодня не позволила вам даже на крыльцо подняться, если б не эта тоска зеленая… – Сядьте и уберите свои колючки. Перестаньте передо мной хорохориться. – Он дотянулся до нее, взял за руку и подтолкнул обратно в кресло. – Что за тоска зеленая? Отчего? – О, я получила письмо из «Тары», сегодня. Там янки где-то совсем близко, и моя младшая сестра болеет тифом, ну и… Вы же понимаете, даже если б я могла уехать домой, как собиралась, то мама не разрешает. Из опасения, что тоже подхвачу. О боже, как я хочу домо-ой! – Вот уж из-за чего не стоит лить слезы. – Голос у него немного подобрел. – Здесь, в Атланте, вы в большей безопасности, чем в «Таре», даже если в город войдут янки. Они вас не тронут и вреда не причинят, а вот тиф – да. – Янки меня не тронут? И вы способны на такую ложь? – Девочка моя дорогая, янки вовсе не изверги и не черти из ада. У них нет ни рогов, ни копыт, как вы, кажется, себе вообразили. Я бы даже сказал, они во многом схожи с южанами, манеры вот только никуда не годятся, согласен, и произношение ужасающее. – Да, но янки же будут… – Что, насиловать вас? Думаю, нет. Хотя, наверное, многие были бы не прочь. – Если вам угодно вести такие омерзительные разговоры, я уйду в дом, – заявила она, радуясь, что в темноте не видно ее пунцового лица. – Будьте откровенны. Разве не об этом вы подумали? – О, конечно нет! – О, конечно да! И напрасно вы злитесь на меня, что прочел ваши мысли. Дело в том, что об этом, именно об этом думают все наши милые, благовоспитанные, чистые в помыслах дамы-южанки. У них это въелось в подсознание и постоянно крутится в голове. Готов спорить, что даже такая почтенная леди, как миссис Мерривезер… Скарлетт поперхнулась, вспомнив, что в эти изматывающие дни где бы ни собирались вместе две-три матроны, они сразу принимались перешептываться о подобных происшествиях. Обычно они случались в Виргинии, в Теннесси, Луизиане, но близко к дому – никогда. Янки насиловали женщин, протыкали штыком младенцев и жгли стариковский кров. Все знают, что это правда, но не кричат об этом на каждом углу. И если бы Ретт имел хоть чуточку порядочности, он тоже понимал бы, что это правда, и не заводил бы речь о таких вещах. И смешного в этом тоже ничего нет. Она услышала, как он хмыкнул себе в усы. Иногда он бывает омерзителен. Вернее, не иногда, а большую часть времени. Все-таки это ужасно, когда мужчина знает, о чем на самом деле думают и говорят между собою женщины. От этого чувствуешь себя просто раздетой. И уж конечно, мужчины узнают о подобных вещах не от порядочных женщин. Скарлетт была вне себя: он читает у нее в мыслях! Ей нравилось быть непостижимой загадкой для мужчин, но Ретт, видно, думает, что она проста и понятна, прозрачна, как стеклышко. – Кстати, раз уж мы об этом… – продолжал Ретт. – О вас есть кому позаботиться в случае чего? В доме бывает кто-то солидный? Например, обворожительная миссис Мерривезер или миссис Мид? Они всегда смотрят на меня так, будто знают, что я пришел с нехорошими намерениями. – По вечерам обычно бывает миссис Мид, – Скарлетт обрадовалась, что можно сменить тему, – но сегодня она не смогла: у нее Фил дома, мальчик. – Застать вас одну – какая удача, – тихо проговорил он. Было в его голосе нечто, заставившее ее сердце подпрыгнуть и забиться быстрее. Таких ноток в мужских голосах она наслушалась предостаточно и отлично умела их распознавать: они всегда предвещали признание в любви. Вот здорово! Только бы он сказал, что любит ее, – о, как же она его помучает! Она ему припомнит весь сарказм, вернет с лихвой все шуточки и язвительные замечания, которыми он колол ее целых три года! Она устроит травлю, она доведет его до такого состояния, что ее собственное унижение, когда он стал свидетелем той сцены с Эшли, покажется пустяком. После чего скажет нежно, что она ему только сестра, и удалится с честью. В предвкушении удовольствия Скарлетт не смогла удержаться от нервного смешка. – Не надо хихикать, – сказал Ретт. Он взял ее руку, перевернул и прижался горячими губами к ладони. Что-то живое, острое и дерзкое, как электрический разряд, передалось от него к ней в этом прикосновении, она вся затрепетала, накрытая волной нежности. А губы его путешествовали по ее ладони, они приближались к запястью – вот сейчас, сейчас он почувствует неистовое биение ее пульса и поймет, как скачет ее сердце. Она сделала попытку отнять руку, но не преуспела, и повинен в том был предательский жар, разлившийся по телу, – ей вдруг захотелось пробежаться пальцами по его волосам, ощутить его поцелуй на своих губах. Но ведь она его не любит! Она любит Эшли! Скарлетт была в совершенном смятении: как же тогда объяснить, как назвать то чувство, от которого дрожат руки и холодеет под ложечкой? Он тихо засмеялся: – Не отстраняйтесь. Я не сделаю вам больно. – Вы – мне? Я не боюсь вас, Ретт Батлер, я вообще не боюсь мужчин! – Она перешла на крик от досады, что не в силах унять дрожь в голосе и руках. – Прекрасно, восхитительно, но, пожалуйста, тоном пониже. Вы разбудите миссис Уилкс. Умоляю, соберитесь же. – Он говорил так, словно его радовала ее злость. – Скажите, Скарлетт, ведь я нравлюсь вам, правда? Вот оно! Даже больше, чем она ожидала. – М-м-м… временами да, – отвечала она осторожно. – Когда вы не строите из себя шалопая. Он опять засмеялся и прижал ее ладонь к своей жесткой щеке. – Думаю, я потому и нравлюсь вам, что шалопай. Вы в своей уютной жизни так мало видели истинных, от природы, до мозга костей шалопаев, что само уж мое столь резкое от всех отличие и составляет основу моей притягательности для вас. А вот такого поворота она никак не предвидела и потому предприняла еще одну попытку высвободить руку, но тоже безуспешно. – Все не так. Мне нравятся достойные, приличные мужчины, в которых ты уверена, и знаешь, что они будут джентльменами при любых обстоятельствах, и на них всегда можно положиться. – Хотите сказать, такие, которых всегда можно держать под каблуком. Но это просто вопрос терминологии. Не важно. – И снова он поцеловал ее в ладонь, и снова у нее по спине побежали мурашки от самого затылка. – Но я вам определенно нравлюсь. А вы могли бы когда-нибудь полюбить меня, Скарлетт?