– Не знаю. Говорю же тебе: расспроси, какие новости. – Боже всемогущий, мисс Скарлетт, что они сделают с моей мамой? Присси вдруг заголосила, да так громко, что Скарлетт, которой и без того хватало тревог, цыкнула на нее: – Перестань выть! Мисс Мелани тебя услышит. Иди-ка смени передник, и мигом! Получив ускорение от тычка в спину, Присси заторопилась к задней половине дома, а Скарлетт тем временем уместила краткую записку на узких полях последнего письма Джералда – это был единственный во всем доме кусочек бумаги. Когда она складывала листок, так чтобы ее записка оказалась виднее, глаза ее невольно выхватывали отдельные слова отцовского письма: «Твоя матушка… тиф… ни в коем случае… тебе нельзя домой». Скарлетт чуть не разрыдалась. Если б не Мелани, она бы сразу отправилась, в ту же минуту, всю дорогу пешком бы прошла, если нужно. Присси умчалась рысцой, зажав письмо в ладошке, а Скарлетт опять пошла наверх, стараясь придумать правдоподобное объяснение, почему нет миссис Элсинг. Но Мелани не задавала вопросов. Она лежала на спине, смотрела умиротворенно и ласково, и вид ее на некоторое время успокоил Скарлетт. Она попробовала заговорить о вещах посторонних, незначительных, но мысль о «Таре» и возможном поражении от янки жестоко бередила душу. Ей представлялось, что Эллен при смерти, что янки вступят в Атланту, сжигая и убивая все на своем пути. И постоянно слышался глухой отдаленный гул канонады. Он накатывал на нее волнами страха. Наконец язык и вовсе отказал ей, она просто сидела, уставя невидящий взгляд в окно, на тихую, обезлюдевшую улицу, на пыльную жесткую листву, недвижно висящую в безветренном зное. Мелани тоже молчала, но через определенные промежутки времени морщилась от боли. После каждой схватки она говорила: – Эта была не слишком сильная, правда. И Скарлетт знала, что она лжет. Уж лучше бы кричала громко, чем вот так молча терпеть. Скарлетт понимала, что должна испытывать жалость к Мелани, но почему-то не могла найти в себе ни капли сочувствия. У нее и собственных терзаний было чересчур. Скарлетт посмотрела жестко на перекошенное от боли лицо Мелани. Непонятно, как вообще могло случиться, чтобы из целого света именно на нее свалилась эта радость – сидеть с Мелани в такое особое время, почему, за что? У нее нет с этой женщиной ничего общего, она ее терпеть не может. Да в гробу бы она ее видала! А что, это вполне осуществимо, даже и день еще не кончится. От этой мысли ее окатило холодом суеверного страха. Так и на себя беду накличешь. Желать кому-то смерти почти так же опасно, как и проклинать. Мамми говорила, проклятия всегда возвращаются. Скарлетт поскорей помолилась, чтобы Мелани не умерла, и тут же разразилась потоком болтовни о всяких пустяках, едва ли соображая, что такое она говорит. В конце концов Мелани накрыла ее руку своей горячей ладошкой: – Не утруждай себя разговорами, дорогая моя. Я же знаю, как ты обеспокоена. И мне ужасно жаль, что доставляю тебе столько хлопот. Скарлетт снова впала в молчание, но на месте ей не сиделось. Как быть, если ни доктора, ни Присси не будет на месте к сроку? Она подошла к окну, осмотрела улицу. Вернулась к постели. Села. Почти сразу поднялась и выглянула в другое окно, выходящее на другую сторону. Минул час, за ним и второй. Наступил полдень. Палящее солнце стояло в вышине, на улице – ни ветерка, не слышно даже шелеста в пропыленной листве. Схватки у Мелани сделались сильнее. Она вся была в поту, длинные волосы взмокли, рубашка облепила тело. Скарлетт деловито и молча протирала ей лицо, а у самой душу глодал страх. Боже милостивый, вдруг ребенок пойдет, а доктора еще не будет? И что ей тогда делать? В родовспоможении она не смыслила ничего – меньше чем ничего. Вот он, тот самый момент, что неделями наводил на нее ужас! Она рассчитывала на Присси: если не будет врача, Присси и сама справится, Присси в таких делах разбирается, сама сколько раз повторяла. Но вот где она, эта Присси? Почему она все не идет? И почему не идет врач? Она опять подошла к окну и выглянула наружу. Она вслушивалась изо всех сил, и неожиданно ей показалось, что отзвуки канонады замирают вдали. Это что – игра воображения или действительно?.. Если канонада откатилась дальше, это может означать, что бои приблизились к Джонсборо, то есть… Наконец показалась Присси – она трусцой бежала по улице и при виде высунувшейся из окна Скарлетт открыла рот с явным намерением завопить. На черной мордашке читалась паника, и Скарлетт, боясь, как бы девчонка не встревожила Мелани своим криком и дурными вестями, выразительно прижала палец к губам и отодвинулась от окна. – Пойду принесу водички похолодней, – сказала она, глядя в темные, глубоко запавшие глаза Мелани и старательно улыбаясь. Скарлетт быстро вышла из комнаты и плотно притворила за собой дверь. Присси приткнулась на нижней ступеньке; ее трясло крупной дрожью, она прерывисто дышала. – Они воюют в Джонсборо, мисс Скарлетт! Говорят, наших-то джитменов побили. Ой, го-о-осподи! Мисс Скарлетт! Ой, чтой-то теперь будет с мамой моей и с Порком? Ой, го-о-осподи, мисс Скарлетт! И что будет с нами со всеми, ежели янки доберутся досюда? Скарлетт припечатала ей рот ладонью, звонким шлепком оборвав причитания: – Ш-ш-ш! Тихо ты, ради бога! Действительно, что станется со всеми ними, если придут янки? Что станется с «Тарой»? Нет, если начать об этом думать, то взвоешь, пожалуй, на пару с Присси. И она решительно отодвинула эту мысль подальше, запихнула в запасной чулан, а пока вцепилась в неотложное: – Где доктор Мид? Когда он придет? – А я его и в глаза не видывала, мисс Скарлетт. – Как?! – А так, мэм, его не было в госпитале. И ни миссис Мерривезер, ни миссис Элсинг. Один человек, да, вот он мне и говорит, они все в сараях, на путях, туда раненых привезли из Джонсборо, солдатиков. И как же бы я туда пошла, мисс Скарлетт, когда там народ-то, говорят, мрет? Да, так и мрет, прямо в сараях! А я мертвых страсть как боюся… – А что другие врачи? – Мисс Скарлетт, как перед Богом – я никого из них не могла поймать, чтоб хоть письмо ваше отдать, чтоб хоть прочитали записку-то! Они там носятся, в этом своем госпитале, как угорелые, прямо все с ума посходили. Один доктор, он мне знаете что сказал? Убирайся, говорит, с глаз моих долой, катись к чертовой бабушке. Только мне и забот, говорит, что с младенцами цацкаться, когда тут умирающих невпроворот. Найди, говорит, какую-нибудь женщину себе в помощь. Ну, я тогда повернулась и пошла поспрошать что да как – вы же мне велели? А все кругом и говорят, что воюют в Джонсборо, а я… – Ты сказала, доктор Мид на вокзале? – Да, мэм. Он… – Все, слушай меня внимательно. Я пойду за доктором Мидом, а ты будешь сидеть с мисс Мелани и делать все, что она скажет. И если ты хоть шепнешь, хоть намекнешь ей, где идут бои, то знай: я продам тебя на Юг, на плантации, будь уверена, слово мое – железное. И смотри не проговорись ей, что из других врачей никто не смог прийти. Ты поняла? – Да, мэм. – Вытри глаза, набери кувшин свежей воды и давай наверх. Оботри ее. Скажешь ей, что я пошла за доктором Мидом. – А разве ей уже пора, мисс Скарлетт? – Я не знаю. Боюсь, что да, но я ведь не понимаю. Это ты должна понять. Давай принимайся за дело. Скарлетт подхватила со столика широкополую шляпку и приладила на голову. Взглянув в зеркало, автоматическим жестом запихнула под шляпу выбившиеся из прически пряди, но своего собственного отражения при этом не видела: холодные колючие пузырьки страха, гнездящегося где-то глубоко внутри, поднимались на поверхность, распространялись, заполняя ее без остатка. Она вся покрылась испариной, а кончики пальцев, коснувшиеся щек, оказались холодны как лед. Скарлетт кинулась вон из дома, под палящее солнце. Оно слепило, сияло, блистало и жарило во всю мощь, и очень скоро у нее от жары и спешки зашумело в висках. Обнаружилось также, что корсет она зашнуровала слишком туго. Скарлетт запыхалась, но шаг не сбавила: до нее донесся поднимающийся и опадающий волнами гомон возбужденных людских голосов, становившийся по мере приближения к концу улицы все громче. Она добежала до поворота: дальше, вплоть до Пяти Углов вся улица кипела и бурлила, как разворошенный муравейник. Негры в панике бегали взад-вперед, на крылечках плакали оставленные без присмотра белые дети. Улица была запружена военными фургонами и санитарными каретами; меж ними пытались протиснуться всякого рода экипажи и повозки, груженные мебелью, узлами, горами мешков. Верховые выскакивали из сплетения боковых улочек, пересекающих Персиковую, – они пытались пробиться к штабу генерала Худа. Перед домом Боннела стоял старый Амос; он держал под уздцы лошадь в упряжке и при виде Скарлетт выкатил глаза: – Вы еще не уехали, мисс Скарлетт? А мы вот отправляемся. Старая мисс укладывается. – Отправляетесь? Куда? – Бог весть. Куда-нибудь. Янки-то на подходе. Она заторопилась дальше, даже не сказав «до свидания». Янки на подходе! У капеллы Уэсли пришлось все-таки постоять немного: надо было восстановить дыхание и унять бьющее молотом сердце. Если не дать себе передышки, то, чего доброго, грохнешься в обморок. Пока она так стояла, держась за фонарный столб, чтобы не упасть, со стороны Пяти Углов показался офицер, верховой и с виду привыкший командовать. Повинуясь внезапному порыву, она выбежала на середину улицы и замахала ему: – О, постойте! Остановитесь, прошу! Он осадил так резко, что конь вздыбился и забил копытами в воздухе. Трудная работа войны прочертила жесткие линии на усталом лице, но свою серую помятую шляпу всадник снял перед нею весьма церемонно. – Мадам? – Скажите мне, это правда? Янки подходят? – Должен признать. – Вы точно знаете? – Да, мэм. Знаю. Полчаса назад в штаб поступила депеша с места боев у Джонсборо. – У Джонсборо? Вы уверены? – Уверен. Что толку в приятной лжи, мадам. В послании от генерала Харди ясно сообщается, что он проиграл битву и отводит войска. – Ах, боже мой! Темное усталое лицо смотревшего на нее мужчины не отразило никаких эмоций. Он подобрал поводья и надел шляпу. – О, сэр, прошу, еще минуту! Что нам делать? – Мадам, я не могу сказать. Армия спешно эвакуируется из Атланты. – Вы уходите и оставляете нас на милость янки? – Боюсь, что так. Он пришпорил коня, как будто посылал его на препятствие, а Скарлетт осталась стоять посреди улицы по щиколотку в красной мягкой пыли. Янки подходят. Армия оставляет город. Янки подступают. И что ей делать? Куда бежать? Нет, бежать нельзя. На ней Мелани, лежит в постели, рожает этого своего ребенка. Ох, и зачем это женщинам рожать детей? Если бы не Мелани, можно было бы взять Уэйда и Присси и спрятаться в лесу. Никакие янки их никогда не отыщут. Но Мелани не потащишь в лес. По крайней мере, сейчас. О, если бы этот младенец появился раньше, хоть бы даже вчера, то, уж наверное, удалось бы раздобыть санитарную карету, увезти их отсюда подальше и где-нибудь спрятать. А сейчас – сейчас надо найти доктора Мида и заставить его пойти с собой. Может быть, он сумеет ускорить роды. Она подобрала юбки и побежала по улице. Ноги ее выстукивали ритм: «янки-на-подходе, янки-на-подходе». На площади Пяти Углов было форменное столпотворение. Коляски, фургоны, воловьи упряжки, раненые в санитарных каретах и всюду суетящийся люд, бегающий в разных направлениях с безумным взором и безо всякой видимой цели. Над площадью вздымался гул, подобный грохоту прибоя у скал. Затем в глаза ей бросилась какая-то несуразица. Со стороны путей двигалось множество женщин с окороками на плечах. Стараясь поспевать за ними, семенили малыши, качаясь под тяжестью банок с патокой. Мальчишки постарше тащили мешками кукурузу и картошку. Один старик силился совладать с тачкой, на которую взгромоздил мешок муки. Мужчины, женщины и дети, белые и черные – все куда-то спешат, торопятся, обвешанные мешками, кулями, коробками с провизией – столько еды и за год не увидишь! Вдруг все они брызнули в разные стороны, уступая кому-то полоску дороги. И на эту полоску вылетела вихляющая с боку на бок маленькая легкая коляска. В ней стояла во весь рост хрупкая, всегда элегантная миссис Элсинг – без шляпы, в лице ни кровинки, в одной руке кнут, в другой – поводья, дама лихо нахлестывает лошадь, и длинные седые волосы развеваются за спиной. Фурия! Ее черная служанка Мелисси, трясясь на заднем сиденье, одной рукой прижимала к себе жирный кусок бекона, в то время как с помощью другой руки и обеих ног ухитрялась удерживать кучу мешков и ящиков, набитых в коляску. Один мешок лопнул, и бобы заструились блестящим ручейком, отмечая их путь. Скарлетт пыталась ее окликнуть, но всеобщий гвалт поглотил ее голос, и обезумевший экипаж покатил мимо. Некоторое время Скарлетт не могла понять, что все это значит, но потом вспомнила, что вдоль путей располагались военные провиантские склады, и сообразила, что армия, уходя, открыла их для населения: пусть хоть люди спасут, что сумеют, до прихода янки. Она энергично и проворно проталкивалась сквозь истерическую толпу, стремясь попасть на открытое пространство площади Пяти Углов, а потом со всех ног кратчайшим путем к вокзалу. Облака пыли, беспорядочное движение фургонов, санитары то и дело наклоняются, поднимают носилки, куда-то несут раненых, опять нагибаются… И все же в просветах она разглядела врачей. Ну, Бог даст, скоро сыщется и доктор Мид. Когда же за углом гостиницы «Атланта» перед ней открылась вся картина вокзала и подъездных путей, она споткнулась о невидимое препятствие и замерла от ужаса. Под нещадным солнцем лежали вповалку, приткнувшись плечом к чьему-то плечу, а головой утыкаясь в чужие ноги, сотни израненных, искалеченных людей; они лежали вдоль рельсов, на платформах и на откосах и нескончаемыми рядами тянулись из-под навесов депо. Некоторые лежали, словно одеревенев, но многие корчились под жарким солнцем и стонали. И всюду мухи – тучами, роями – на лицах, на кровавых ранах, и всюду кровь, грязные повязки, хрипы и стоны, а то и крики с проклятиями – когда санитары кладут кого-нибудь на носилки. Запахи пота и крови, немытых тел и экскрементов поднимаются волной, висят в горячем воздухе, превращаясь в невыносимо тошнотворный смрад. Меж распростертых тел суетятся санитары, частенько наступая на какого-нибудь бедолагу – так тесны их ряды на земле. А те, на кого наступили, терпят стоически, ждут своей очереди. Скарлетт отпрянула, зажав себе рот рукой и чувствуя, что сейчас ее вырвет. Нет, она не сможет идти дальше. Она видела раненых в госпитале, она видела раненых на лужайке у тети Питти после того сражения у ручья. Но такого – никогда. Ничего подобного этим истощенным, истекающим кровью телам – в ярчайших, опаляющих лучах солнца. Вот оно, пекло, настоящий ад, полный страданий, вони, криков. И – быстрей, быстрей, быстрей! Янки на подходе! Янки на подходе! Она крепко обхватила себя за плечи и пошла вперед, стараясь не глядеть вниз и напрягая зрение, чтобы различить среди вертикально стоящих фигур доктора Мида. Но тут же и обнаружила, что так его искать нельзя, потому что если не смотреть вниз и не шагать крайне осторожно, то непременно наступишь на какого-нибудь несчастного. Она подобрала юбки и стала тщательно выбирать места, куда поставить ногу, двигаясь в направлении группы мужчин, отдававших распоряжения носильщикам. Пока она шла, лихорадочно дрожащие руки хватали ее за юбку и вокруг слышалось хриплое: – Пить! Пожалуйста, леди, воды! Ради Христа, воды! Пот струйками стекал у нее по лицу, когда она вытаскивала свои юбки из цепких, скрюченных пальцев. Не дай бог наступить на кого-нибудь из них – она завизжит или упадет в обморок. Она перешагивала через трупы, через мужчин с остекленевшим взглядом, чьи руки судорожно стягивали ремни вокруг запекшейся крови на рваном мундире – вокруг жутких ран; она перешагивала через мужчин, у которых бороды стояли колом от крови, а из покореженных челюстей сочились хлюпающие звуки, означающие, наверное, только одно: – Во-ды! Пить! Если не удастся быстро найти доктора Мида, она забьется в истерике. Она увидела группу людей, стоявших под навесом депо, и закричала что было сил: – Доктор Ми-ид! Есть там доктор Мид? От группы отделился человек и посмотрел в ее сторону. Доктор! Он был без сюртука, рукава рубашки закатаны до самых плеч. Весь в крови, как мясник: рубашка, брюки, кончик серо-стальной бородки и то окровавлен. Лицо человека, пьяного от усталости, бессильной злости и бесплодного, сжигающего душу сострадания. Лицо это посерело от пыли, и струйки пота прочертили на нем глубокие бороздки. Но когда он окликнул ее, голос прозвучал спокойно и решительно: – Слава богу, вот и вы. Мне сейчас важна каждая пара рук.