– Постараюсь вам не повредить, – сказал он успокаивающе и подоткнул под нее простыню. – Давайте-ка посмотрим, сумеете ли вы держаться за мою шею. Мелани попробовала, но руки бессильно упали. Тогда он наклонился, подсунул одну руку ей под плечи, другую – под колени и осторожно ее поднял. Она не вскрикнула, не застонала, но Скарлетт видела, что она закусила губы и побледнела даже еще больше прежнего. Высоко держа лампу, чтобы Ретту хорошо было видно, Скарлетт пошла к двери, и в это время Мелани повела дрожащей рукой куда-то в сторону стены. – Что там такое? – мягко спросил Ретт. – Пожалуйста, – прошептала Мелани, пытаясь показать. – Чарлз. Ретт смотрел на нее так, словно подозревал, что она в горячечном бреду, однако Скарлетт все поняла и разозлилась. Мелани понадобился дагерротип Чарлза, что висел на стене под его саблей и пистолетом. – Пожалуйста, – опять прошелестела Мелани. – Саблю. – О, хорошо, – сказала Скарлетт и, посветив Ретту на лестнице, вернулась снять с крюков саблю и пистолетную кобуру с портупеей. Не очень-то будет удобно тащить все это, имея в руках младенца и лампу. В этом вся Мелани – ее ничуть не волнует, что сама она, можно сказать, при смерти и что янки уже висят на хвосте, зато она ужасно тревожится из-за вещей Чарлза. Снимая дагерротип, Скарлетт бросила мимолетный взгляд на лицо Чарлза. Большие карие глаза встретились с ее глазами, и она замешкалась, с любопытством всматриваясь в портрет. Этот человек был ее мужем, он несколько ночей провел рядом с нею и дал ей ребенка с такими же, как у него самого, нежными карими глазами. А она с трудом вспоминает его облик. Младенец у нее на руках размахивал маленькими кулачками, тихонько посапывал и попискивал, она посмотрела на него, впервые полностью осознавая, что это ребенок Эшли, и внезапно отчаянно захотела, всеми силами души, чтобы это было ее дитя, ее и Эшли. Присси вприпрыжку поднялась по лестнице, и Скарлетт передала ей ребенка. Они торопливо спустились; лампа отбрасывала на стены неровные, качающиеся тени. В передней Скарлетт заметила шляпку и в спешке нахлобучила ее себе на голову, завязав ленты под подбородком. Это была черная траурная шляпка Мелани и не годилась Скарлетт по размеру, но она не могла вспомнить, куда подевала свою собственную. Она вышла из дома и спустилась с парадного крыльца, держа в руке лампу и стараясь при этом, чтобы сабля не слишком била по ногам. Мелани лежала в фургоне, она вся там поместилась, а сбоку от нее пристроился Уэйд, да еще сверток с младенцем. Присси забралась в фургон и взяла маленького на руки. Повозка была, прямо скажем, невелика и с очень низкими бортами. Колеса имели наклон вовнутрь и явно должны были отвалиться на первом же обороте. Один взгляд на лошадь – и сердце у Скарлетт облилось кровью. Низкорослая, изможденная тяготами жизни, коняга стояла понуро, свесив голову между ногами. Спина у нее была вся в рубцах и болячках от неумелой запряжки и безжалостного кнута, и дышала она как-то странно, здоровые лошади дышат не так. – Что, лошаденка не слишком? – Ретт усмехнулся: – Того и гляди, помрет прямо в оглоблях. Но это самая лучшая живность, какую я сумел раздобыть. А я очень старался. Когда-нибудь я вам поведаю душераздирающую историю – должным образом ее приукрасив, конечно, – как я увел этого коня и как близко просвистела предназначенная мне за это пуля. Только моя исключительная преданность вам заставила меня, при моем-то солидном положении, податься в конокрады, и что же я украл? Вот этого жалкого одра. Позвольте, я помогу вам подняться. Он взял у нее лампу и поставил на землю. Переднее сиденье представляло собой всего лишь узкую доску, перекинутую между бортиками. Ретт легко поднял Скарлетт и посадил ее на эту доску. Как здорово быть мужчиной, да еще таким сильным, как Ретт, подумала она, подбирая свои широкие юбки. При Ретте она ничего не боится – ни стрельбы, ни грохота взрывов, ни даже янки. Он забрался на сиденье рядом с ней и взялся за вожжи. – Ой, постойте! – вскрикнула Скарлетт. – Я забыла запереть входную дверь. Он громко, раскатисто захохотал и хлопнул вожжой по конскому крупу. – Что вас так насмешило? – Вы! Запереть дверь – и янки уж не войдут. Чудо! Лошадь тронула с места, медлительно, нехотя. Лампа так и осталась гореть на дорожке, окруженная желтым пятнышком света; оно делалось все меньше и меньше по мере того, как они удалялись от дома. Ретт направил заплетающиеся ноги лошаденки на запад от Персиковой улицы, многострадальную повозку жестко тряхнуло в колдобине, отчего Мелани громко охнула, но тут же постаралась приглушить стон. Темные деревья проселка сплетались ветвями у них над головой, молчаливые темные дома вставали смутными призраками по обеим сторонам дороги, и чуть поблескивали беленые столбики заборов – как ряды кладбищенских надгробий. Узкая улочка похожа была на сумрачный тоннель, но густая листва, отгородившая путников от страшных зарниц, полыхавших на полнеба, местами все же пропускала красные отсветы, и эти блики гонялись друг за другом вдоль дороги в безумной, причудливой пляске. Запах дыма становился все ощутимее, все сильнее, а жаркие крылья бриза доносили от центра города обрывки бесовской мешанины звуков: чьи-то вопли, крики команд, глухое громыхание тяжелогруженных воинских фургонов и нескончаемый топот солдатских ног на марше. Ретт сворачивал на другую улицу, когда на западе раздался новый оглушительный взрыв и небеса разверзлись от чудовищного столба дыма и пламени. – Это, должно быть, последний состав со снарядами, – спокойно сказал Ретт. – И почему они не вывезли свое добро еще утром? Глупость же сплошная. Куча времени была. Ну, тем хуже для нас. Я думал объехать центр города кружным путем, минуя огонь и это пьяное сборище на Декатур-стрит. Вполне могли бы выбраться на безопасную юго-западную окраину. Но в любом случае нам нужно пересечь Мариетта-стрит, а последний взрыв был как раз где-то там, рядом с Мариеттой, или я здорово ошибаюсь. – Мы… Нам придется ехать в огне? – едва выговорила Скарлетт. – Да, если не поторопимся, – бросил Ретт и, спрыгнув наземь, растворился в темноте какого-то двора. Когда он вернулся, в руке у него была сломанная ветка, коей он и принялся немилосердно охаживать спину лошади. Коняга пустилась было рысью, но засбоила, дыша запаленно и с трудом перебирая копытами. Телега всколыхнулась, дернулась вперед, их затрясло, как кукурузу в жаровне. Жалобно вякнул младенец, Присси с Уэйдом вопили, стукаясь о бортики телеги, но Мелани – Мелани не издала ни звука. Ближе к Мариетта-стрит деревья стали реже, потом и вовсе расступились. Высокий, ревущий огонь над крышами домов освещал улицу ярче, чем днем. И посреди этого ослепительного сияния метались и бились черные тени, как драные паруса на мачте тонущего корабля. Скарлетт обуял такой ужас, что она и сама не заметила, как клацают ее зубы. Она вся оледенела и дрожала мелкой дрожью – и это несмотря на то, что жар уже чуть не опалял их лица. Это ад, она попала в ад! Если б не ватные колени, если б только справиться с этой противной внезапной слабостью, она бы выпрыгнула из фургона и понеслась бы с визгом обратно в спасительную тьму дороги, что привела их сюда, она убежала бы и спряталась в доме тети Питти. Скарлетт съежилась в комочек, прильнула к Ретту, тронула дрожащими пальцами его руку и посмотрела на него, ожидая, что вот он сейчас заговорит, скажет что-нибудь утешительное, успокоит, подбодрит. На фоне жуткого багрового зарева его профиль выделялся четко, чеканно, подобно лику на старинной монете – прекрасный, жестокий, надменный. В ответ на прикосновение он обернулся к ней, сверкнув глазами, и этот резкий блеск был так же страшен, как сам пожар. Скарлетт показалось, что он весело взбудоражен и получает острое наслаждение от происходящего. Он приветствовал этот ад, к вратам которого они приближались. – Смотрите, – сказал он и положил руку на один из длинноствольных пистолетов у себя за ремнем. – Если кто-нибудь, черный ли, белый, подойдет с вашей стороны и протянет руку к лошади, стреляйте в него сразу, а вопросы потом. Только, ради бога, не пристрелите от волнения нашего одра. – А я… У меня есть пистолет, – прошептала она, стиснув оружие в коленях и будучи совершенно уверена, что побоится спустить курок, даже если смерть заглянет ей в лицо. – У ва-ас? Где вы его раздобыли? – Это оружие Чарлза. – Чарлза? – Ну да, Чарлза – моего мужа. – Неужели у вас и правда был муж, моя прелесть? – А откуда, по-вашему, у меня взялся мальчишка? – О, есть и другие возможности, не обязательно мужья… – Вы можете замолчать и поторопиться? Но он вдруг резко натянул поводья – почти на Мариетта-стрит, под стеной склада, еще не тронутого огнем. – Солдаты, – сказал он. Отряд двигался по Мариетта-стрит, между горящими зданиями, усталые солдаты шли походным шагом, опустив голову, но все-таки при оружии; они так были измотаны, что не могли прибавить ходу и не волновались из-за того, что идут в клубах дыма, а справа и слева рушатся на дорогу горящие балки. Все были в обносках, в рванье, офицера не отличишь от рядовых, разве что мелькнет кое-где приколотая к обтрепанной шляпе эмблема армии конфедератов. Многие были босы, и всюду виднелись грязные повязки – у одного на голове, у другого на руке. Они шли мимо, не глядя по сторонам и такие молчаливые, что, если б не ритмичный топот ног, их вполне можно было бы принять за привидения. – Смотрите на них хорошенько, – послышался мурлыкающий голос Ретта. – Потом сможете рассказывать своим внукам, что видели в отступлении последний оплот Победного и Славного Дела. Внезапно она возненавидела его, возненавидела всеми силами души и той ненавистью, перед которой даже страх сделался смешным и маленьким зверьком. Она понимала, что ее безопасность – и всех, кто находится там в фургоне, – целиком зависит от него, от него одного, и все равно ненавидела его за презрительную насмешку над этими оборванными шеренгами. Она подумала о покойном Чарлзе и об Эшли, который тоже, может быть, уже лежит в земле, и обо всех тех веселых, галантных и храбрых молодых людях, гниющих теперь в каких-то жалких ямках и неглубоких могилах, и забыла, что сама тоже когда-то считала их дураками. Она не могла говорить – только ненавидеть. Она буравила его яростным взглядом, полным ненависти и отвращения. Когда проходили последние солдаты, какое-то щуплое существо среди замыкающих, волочившее свою винтовку прикладом по земле, вдруг пошатнулось, остановилось и тупо, как лунатик, уставило пустой, невидящий взгляд в спины уходящим. Ростом солдатик был со Скарлетт, чуть выше своей винтовки, а чумазая, мрачная физиономия еще не успела украситься бородой. Шестнадцать, никак не больше, некстати подумала Скарлетт. Из самообороны, наверное, или просто школьник, удрал из класса в армию. Пока она его разглядывала, колени у мальчишки медленно подогнулись, и он осел в дорожную пыль. От последнего ряда, не говоря ни слова, отделились двое и вернулись к нему. Один, высокий, тощий, как жердь, с черной бородой до поясного ремня, молча передал второму свою винтовку и мальчишкину тоже. Потом присел и вскинул парня себе на плечи – получилось это у него на вид легко, как у жонглера. Но плечи согнулись под весом парнишки, и он медленно двинулся за отступающей колонной. А мальчонка, жалкий, разозленный, как ребенок, над которым взрослые вечно измываются и жить не дают, орал визгливо: – Отпусти меня! Поставь на землю, черти тебя подери! Отпусти, говорю! Я и сам могу идти! Бородач не отвечал, просто тащил его на себе, пока они не скрылись за поворотом. Ретт странно притих, отпустил вожжи, сидел и смотрел вослед ушедшим, красивое бронзовое лицо приобрело на удивление угрюмое выражение. И тут совсем рядом с ними раздался страшный треск рушащихся опор, и Скарлетт увидела, как тонкий язычок огня быстро облизал крышу склада, в тени которого они так уютно устроились. Узкие вымпелы, а за ними – развернутые боевые знамена пожара победно взвились в небо над головой. От дыма жгло и щипало в носу, Присси с Уэйдом закашлялись, малыш тоже издал какой-то звук – похоже, чихнул. – О, ради бога, Ретт! Вы с ума сошли? Быстро, быстро отсюда! Ретт обошелся без слов. Он резко стеганул лошадь сломанной веткой и заставил ее дернуться вперед. Со всей скоростью, на какую оказалась способна заезженная кляча, возок затрясся и запрыгал, переваливаясь через колеи Мариетты. Прямо перед ними зиял огненный тоннель – дома полыхали по обеим сторонам короткой, узкой улочки, ведущей к железнодорожному полотну. И они ринулись в это жерло – слепящий свет, ярче дюжины солнц, дыхание адского пекла, обжигающее кожу, треск, грохот и рев пламени в ушах. Кажется, целую вечность они провели в этих огненных муках, а потом – резко, неожиданно – снова попали в полутьму. Пока они бешено неслись по улице и переваливались через рельсы, на другую сторону железной дороги, Ретт автоматически нахлестывал кнутом. У него был непривычно отсутствующий, рассеянный вид; он словно забыл, где он и почему. Широкие плечи ссутулились, челюсти крепко стиснуты – о чем-то он напряженно думает, и мысли у него в голове бродят не очень приятные. От жаркого огня пот ручьями струился у него по лбу и по щекам, но он лицо не вытирал. Они толкнулись в боковую улочку, потом свернули в другую, в третью и продолжали петлять узкими проездами и проулками, так что Скарлетт совершенно утратила представление о том, куда, собственно, их занесло и где север, а где юг. Рев пожара постепенно замер позади. А Ретт все еще не заговорил. Только размеренно взмахивал кнутом. Красное зарево в небе бледнело и таяло, и на дороге сделалось так темно, так страшно, что Скарлетт рада была бы хоть словечку, любому слову от него, пусть даже глумливому, оскорбительному… Но он не заговорил. Ладно, не все ли равно, молчит или нет, она благодарна Небесам уже за то, что он есть, он рядом, а его присутствие – это большое утешение. Как хорошо иметь рядом мужчину, можно тесно к нему прильнуть и ощутить твердый комок мускулов на руке; и знать, что он стоит между нею и неведомыми ужасами… пусть даже он просто сидит здесь и красуется. – О, Ретт, – прошептала она, сжимая его руку, – что бы мы делали без вас? Я так рада, что вы не в армии. Он повернул к ней голову и одарил взглядом – одним только взглядом, от которого она тут же выпустила его руку и опять съежилась. Никакой насмешки в этом взгляде не было. В нем была прямота, открытость, даже злость и… что-то похожее на смущение. Он скривил губы и отвернулся. Довольно долго они тряслись в своей колымаге молча, тишину нарушало лишь слабое вяканье младенца да сопение и фырканье Присси. Когда у Скарлетт лопнуло терпение, она повернулась и больно ее ущипнула, отчего девчонка взвизгнула во весь голос, а потом опять погрузилась в боязливое молчание. В конце концов, после очередного поворота направо, они выехали на довольно широкую и ровную дорогу. Дома попадались теперь редко и отстояли далеко от дороги, смутными пятнами выделяясь на фоне сплошных лесов. – Мы за городской чертой, – скупо обронил Ретт, натягивая поводья, – и на главной дороге к Раз-и-Готово. – Скорее! Не останавливайтесь! – Пусть животное дух переведет. – Затем, повернувшись к ней, Ретт проговорил тягуче: – Скажите, Скарлетт, вы по-прежнему решительно настроены на это безумство? – На что? – Вы по-прежнему стремитесь добраться до «Тары»? Это самоубийственно. Между вами и «Тарой» – кавалерия Стива Ли и армия янки. Боже милостивый! Это что же такое – он отказывается везти ее домой? После всех ужасов, через которые она прошла за этот кошмарный день? – Да, я хочу, да! Ретт, ну пожалуйста, поедемте скорей. Лошадь вовсе не загнана. – Минутку. Этой дорогой вам до Джонсборо не доехать. Нельзя держаться железнодорожных путей: тут весь день шли сражения, к югу от Раз-и-Готово. Вам известны другие пути – не через Джонсборо и Раз-и-Готово? Может быть, просеки, как раз для маленького фургона, или хотя бы хорошие тропы? Скарлетт обрадовалась: – Конечно! Если б нам только подобраться поближе к Раз-и-Готово, то я знаю, где ответвляется проселок от главной дороги на Джонсборо. Он там милями петляет по округе. Мы с папой сколько раз там ездили. А выходит он прямо у дома Макинтошей, оттуда рукой подать до «Тары», всего миля. – Хорошо. Может быть, вы сумеете благополучно миновать этот участок, до Раз-и-Готово. Генерал Стив Ли находился там всю вторую половину дня, прикрывая отступление. Может быть, янки еще туда не подошли. Может быть, вы сумеете там проехать, если люди Стива Ли не отнимут у вас лошадь. – Я?.. Я сумею там проехать, я? – Да, вы. Именно. – Голос был груб. – Но, Ретт… А вы? Разве вы не собираетесь везти нас в «Тару»? – Нет. Я собираюсь здесь вас покинуть.