Что за дичь! Совершенно сбитая с толку, она посмотрела на мертвенно-серое небо над головой; на темные массы деревьев по бокам, сжимающие их наподобие тюремных стен; обернулась к перепуганной кучке беспомощных существ в фургоне и наконец перевела взгляд на него. Уж не безумна ли она сама? А может быть, она не так поняла, недослышала? Вот теперь он усмехнулся. В слабом свете ей только и было видно что блеск его белых зубов да прежнее глумливое выражение глаз. – Вы нас оставляете? И куда же вы направляетесь? – Я направляюсь, моя прелесть, в армию. Она вздохнула с облегчением и досадой. Нет, ну самое время шутить! Ретт – в армии! После того, что он говорил насчет тупых дураков, которые отдали жизнь, купившись на барабанную дробь и призывные речи ораторов. Про глупцов, которые пошли убивать друг друга, чтобы люди мудрые могли делать деньги. – Ох, я готова придушить вас! Надо же было так меня напугать! Ну, все, поехали. – А я не шучу, дорогая моя. И мне больно, Скарлетт, что моя жертва не подняла ваш боевой дух. Где же ваш патриотизм? Где любовь к Нашему Славному Делу? А ведь у вас появился редкий шанс напутствовать воина: велите мне вернуться со щитом или на щите. Только напутствуйте быстро, а то мне нужно время, дабы произнести бравый спич перед отбытием на театр военных действий. Его протяжная, манерная речь вязла в ушах. Просто тарабарщина! Он над ней издевается, это ясно. Но вот что странно – он издевается и над самим собой, и это тоже было ей понятно. О чем он тут вообще рассуждает? При чем здесь патриотизм, щиты какие-то, бравые спичи? Быть не может, чтобы он на самом деле об этом думал. Невероятно, чтобы он мог так легко, так жизнерадостно ни с того ни с сего заявить, что бросает ее. Оставляет здесь, на темной дороге, с умирающей, может быть, женщиной, со слабеньким новорожденным, с глупой черной девчонкой и перепуганным ребенком, оставляет их всех на нее, когда кругом бои, дезертиры, янки и бог знает что еще. Однажды, когда ей было шесть лет, она упала с дерева, хлопнулась плашмя, животом. Она до сих пор помнит ту тошнотворную, полуобморочную минуту, когда казалось, что душа рассталась с телом, и неизвестно, вернется ли обратно. Сейчас, глядя на Ретта, она испытывала то же, что и тогда. Она была не человек – просто бездыханное, оглушенное тело. И такое ощущение, что вот-вот вырвет. – Ретт, вы меня разыгрываете! Она завладела его рукой, притянула к себе и неожиданно расплакалась – крупные слезы закапали ей на сжатый кулачок. Он поднял ее руку и легонько прикоснулся к ней губами. – Эгоистична до конца, так ведь, моя радость? Все мысли – только о собственной драгоценной персоне, а вовсе не о доблестной Конфедерации. Подумайте лучше, как сердечно будут рады наши войска моему явлению в двенадцатом часу ночи. – Он произнес это со щемящей нежностью. Она принялась ныть и взывать к жалости: – О, Ретт, вы не можете так поступить со мной? Почему вы от меня уходите? – Почему? – Он засмеялся, забавляясь. – Может быть, из-за предательской сентиментальности, которая таится во всех нас, южанах. А может быть… может быть, оттого, что я пристыжен. Кто знает? – Пристыжен! Да вы должны сгореть от стыда. Бросить нас здесь, одних, беспомощных… – Скарлетт, дорогая! Это вы-то беспомощны? Человек столь себялюбивый и целеустремленный, как вы, просто не может быть беспомощен. Если вы окажетесь у янки – пусть молят Бога о спасении. Пока она смотрела на него в тупом замешательстве, он резким прыжком соскочил с козел и обошел фургон с ее стороны. – Вылезайте! – приказал он. Она непонимающе на него таращилась. Он бесцеремонно и крепко подхватил ее под мышки, и она перелетела на землю, рядом с ним. Не ослабляя хватки, он оттащил ее на несколько шагов от фургона. В туфельки сразу набились мелкие камешки и песок, ногам было больно. Жаркая ночная тьма окутывала их. Или это сон? – Я не прошу вас понять или простить. Не простите – что ж, так мне и надо, потому что я и сам никогда не пойму и не прощу себе этого идиотизма. Я разозлился, обнаружив в себе такую прорву донкихотства. Однако наша прекрасная Родина, наш Юг, нуждается в каждом мужчине. Разве не так говорил наш храбрый губернатор Браун? Но не в этом дело. Я ухожу на войну. – Он вдруг рассмеялся – легко, свободно и звонко, так что стены лесов ответили ему эхом. – «Я не любил бы так тебя, о милая, не будь мне честь дороже». Какой спич, в самую точку, правда? И уж конечно, лучше, чем я сам сумел бы сочинить для такого случая. Ведь я люблю тебя, Скарлетт, действительно люблю, вопреки тому, что наговорил однажды вечером у вашего крыльца. Месяц назад… – Тягучий, напевный голос ласкал, и руки тоже – теплые сильные руки, они скользили беспрепятственно по ее рукам. – Я люблю тебя, Скарлетт, мы с тобой одной крови, мы так похожи, оба перебежчики, да, милая, мы эгоисты, мошенники, удачливые плуты. И ни одному из нас нет дела до того, что весь мир летит в тартарары – пока нам самим хорошо и покойно. Плавная речь лилась во тьме, Скарлетт слышала слова, но они не укладывались в сознании. Она устало пыталась свыкнуться с жестокой правдой, что он сейчас бросит ее здесь одну, а впереди – янки. В голове крутилась одна мысль: «Он меня оставляет. Он уходит». Одна мысль – и никаких эмоций. Его руки обняли ее за талию и за плечи, она ощутила твердые мышцы его бедер у своего тела, пуговицы его сюртука вдавились ей в грудь. Какие-то новые чувства, смятение, испуг затопили ее жаркой волной, уводя от реальности – время, место и обстоятельства вдруг перестали существовать для нее. Она сделалась мягкой и податливой, как тряпичная кукла, она висела у него на руках, слабая и безвольная, а крепкие, сильные руки ее поддерживают, и это так приятно… – А теперь вы не хотите переменить свое мнение о том, что я сказал месяц назад? На свете нет сильнее стимулов, чем опасность и смерть. Будьте же патриоткой, Скарлетт. Подумайте, с какими приятными воспоминаниями вы могли бы послать солдата навстречу смерти. Он уже целовал ее, усы щекотали и покалывали ей рот, целовал без спешки, горячими медлительными губами, как будто у него целая ночь впереди. Чарлз никогда не целовал ее так. И никогда от мальчишеских поцелуев Тарлтонов и Калвертов ее не бросало то в жар, то в холод, не повергало в трепет, вот как сейчас. Он запрокинул ей голову, немного отклонил назад, и губы его отправились в путешествие вдоль горла, туда, где камея скрепляла баску лифа. – Сладкая, – шептал он, – милая… Она различила в потемках смутные очертания фургона и услышала дрожащий, плачущий голосок сына: – Ма-амочка! Уэйду стра-а-ашно! В затуманенное, поплывшее сознание вернулся рассудок – мгновенно и грубо вернулось все то, о чем она в какую-то минуту совершенно забыла. А теперь она вспомнила, что ей тоже страшно и что Ретт оставляет ее, оставляет ее одну, чертов хам! И что хуже всего, он еще имеет наглость стоять тут посреди дороги и оскорблять ее непристойными предложениями! Непревзойденный нахал! Неистовая ярость вспыхнула в ней и придала сил. Она распрямила спину и одним рывком вывернулась из его объятий. – Ах ты, гад! – крикнула Скарлетт, стараясь придумать, как бы похуже, похлестче обозвать его, ведь слышала же она, как Джералд поносил мистера Линкольна, Макинтошей и своих упрямых мулов, но те слова не годились. – Подонок, трус, скунс вонючий, вот ты кто! Но совсем уж сокрушительного слова найти не удавалось, тогда она размахнулась и, собрав оставшиеся силы, залепила ему звонкую оплеуху, причем попала по губам. Он отшатнулся, непроизвольно поднес руку к лицу. – А, – только и сказал он. С минуту они молча стояли друг перед другом, Скарлетт его почти не видела, только слышала тяжелое дыхание – и свое тоже, она ловила ртом воздух, как после быстрого бега. – Они были правы! Все кругом были правы! Вы не джентльмен. – Милая моя девочка, – откликнулся он, – вы неадекватны. Она поняла, что он опять смеется над ней, и это подстрекнуло ее. – Пошел прочь! И поскорее! И никогда больше не попадайся мне на глаза! Надеюсь, пушечный снаряд угодит прямо в тебя! И разорвет тебя на тысячу кусков! И… – Дальнейшее не имеет значения. Но главная идея мне ясна, я ей последую. Когда я принесу свою жизнь на алтарь Отечества, надеюсь, вы испытаете все же укор совести. Она услышала его смешок; он отвернулся и подошел к фургону. Голос у него сразу изменился – он обращался к Мелани и потому был учтив и очень уважителен. – Миссис Уилкс? Ему ответил из фургона боязливый голос Присси: – Господи помилуй, капитан Батлер! У мисс Мелли сделался вроде как обморок, еще вон тама. – Но она не умерла? Она дышит? – Да, са-а, она дышит. – Может быть, для нее так даже лучше. Будучи в сознании, едва ли она сумела бы пережить такую боль. Заботься о ней хорошенько, Присси. Это вот тебе, чтоб держала нос выше. И не старайся казаться глупее, чем ты есть. – Хорошо, са-а. Спасибо, са-а. – До свиданья, Скарлетт! Она поняла, что он обернулся к ней и ждет, но промолчала. Ее душила ненависть. Дорожный щебень захрустел под его сапогами. Перед ней замаячил расплывчатый плечистый силуэт, казавшийся во тьме еще крупнее. Потом он пропал, растаял в ночи. Какое-то время еще слышался звук шагов, потом и он замер вдали. Она медленно, на негнущихся ногах побрела к фургону. Почему он ушел, зачем ему эта тьма, эта война, это Дело, уже проигранное? Зачем ему этот безумный мир? Почему он ушел – Ретт, который любил наслаждения, женщин, вино, хорошую кухню, ценил удобства, мягкую постель, тонкое белье и отличную кожу? Ретт, ненавидевший Юг и глумившийся над тупицами, которые за него сражались? И вот теперь он сам ступил своими надраенными сапогами на этот горький путь, где голод без устали будет гнаться за тобой большими шагами, где смертельная усталость, болезни и раны, а сердце ноет, как волк на луну. А в конце этого пути – гибель. Ему незачем было уходить. Он жил богато, спокойно, с комфортом. Но он ушел, оставив ее одну в черной слепой ночи, а между нею и домом – армия янки. Теперь-то она вспомнила все бранные слова, которыми хотела обозвать его, но слишком поздно. Она прислонилась головой к поникшей шее лошади и заплакала. Глава 24 Скарлетт проснулась от нестерпимого блеска солнечных лучей, проникавших сквозь листву над головой. Она не сразу сообразила, где находится и почему спит в такой неудобной позе, зачем так скрючилась, теперь и не разогнуться. Утреннее солнце слепило глаза, твердые борта тележки жестко упирались в тело, и что-то тяжелое придавило ноги. Она ухитрилась сесть и обнаружила, что тяжелое – это Уэйд, устроившийся спать головой у нее на коленях, что почти рядом с ее лицом лежат голые ноги Мелани, а под сиденьем свернулась клубочком, как черная кошка, Присси, с младенцем под боком. Тут-то уж вспомнилось все. Она вскочила на сиденье и быстренько осмотрелась вокруг. Слава богу, в пределах видимости никаких янки. И за ночь на их укрытие никто не наткнулся. В памяти всплыло все их кошмарное путешествие, все, что было после того, как шаги Ретта замерли вдали. Эта бесконечная ночь, черная дорога, по которой они тряслись, вся в колдобинах и валунах, с глубокими канавами по обеим сторонам, куда фургон так и норовил соскользнуть, а они с Присси (с ума сойти, откуда только силы берутся от страха!) толкают телегу из канавы. Вспомнила с содроганием, как приходилось заворачивать упирающуюся лошадь в лес или в поле, когда слышалось приближение солдат – неизвестно, друзей или врагов, и как мучительно замирало сердце, что вдруг кто-нибудь кашлянет или чихнет или Уэйд примется за свою икоту и выдаст их присутствие идущим по дороге людям. Ох, эта мрачная, темная дорога и люди, подобные призракам, тихие голоса, приглушенный мягкой землей топот множества ног, слабое позвякивание упряжи, скрип натянутых до предела ремней… А тот жуткий случай, когда хворая кляча заартачилась, и они затаились, не дыша, на обочине, а мимо шла кавалерия, лязгали по ухабам легкие орудия, и все это было так близко, что казалось – протяни руку, и кого-нибудь коснешься, настолько близко, что в нос било крепким, застарелым запахом пота от солдатских тел. Когда же наконец они приблизились к Раз-и-Готово, огни бивачных костров подсказали ей, где стоит арьергард Стива Ли в ожидании приказа оставить позиции. Она пустилась в обход, кружным путем, и с милю они переваливались по пашне, пока за спиной не видно стало отсветов костров. Но тут она поняла, что заблудилась, и горько расплакалась, что не может отыскать в потемках дорожку для маленького фургона, которую ведь прекрасно же знала! Конечно, они все-таки выбрались на тропу, однако здесь их постигло новое несчастье – лошадь упала в колею и отказывалась двигаться, отказывалась даже подняться, хоть они с Присси и тянули ее изо всех сил за узду. Скарлетт отступилась, распрягла конягу, всхлипывая от усталости, забралась в тележку и вытянула свои сбитые, ноющие ноги. Вроде бы перед тем, как закрыть глаза, она слышала голос Мелани, слабенький, извиняющийся голосок: – Скарлетт, можно мне воды, пожалуйста… Она ответила: – Тут нету… – и провалилась в сон, даже не договорив. А теперь вот уже утро, и мир вокруг тих и спокоен, весь в зелени и золотых солнечных лучах. И не видно никаких солдат. Она проголодалась, пить хотелось нестерпимо, все у нее болело, затекло и занемело, и возникал вопрос: как это она, Скарлетт О’Хара, не представлявшая себе отдыха иначе как на тонких простынях и в кровати с мягчайшей периной, – как это она вдруг уснула, словно простая полевая работница, прямо на голых досках? Ослепшая от яркого света, она перевела взгляд на Мелани и ахнула, ужаснувшись. Мелани лежала недвижная и белая – ну прямо покойница. Скарлетт даже подумала, уж не умерла ли она незаметно. Выглядела она как мертвая. Мертвая старая женщина, с измученным лицом и спутанными, сбившимися в колтун волосами. Потом Скарлетт различила все-таки слабые признаки дыхания и с облегчением поняла, что эту ночь Мелани пережила. Сделав ладошку козырьком, Скарлетт осмотрелась. По всей вероятности, они провели ночь под деревьями в чьей-то усадьбе, перед домом, вот и подъездная дорожка, посыпанная песком и гравием, убегает в кедровую аллею. «О, так это же усадьба Мэллори!» Скарлетт обрадовалась, и сердце подпрыгнуло при мысли о друзьях и о помощи. Но над усадьбой повисла тишина сродни могильной. Вся лужайка, с травой и кустиками, была изрезана колесами, истерзана, изрыта копытами и безжалостными сапогами, дико носившимися взад и вперед, так что ухоженная земля превратилась в сплошное месиво. Скарлетт подняла взгляд дальше, в сторону дома, но вместо белого, осанистого, старинного особняка, так хорошо ей знакомого, увидела только длинный прямоугольник почерневшего гранитного фундамента и две высоких трубы на заднем плане, просвечивающие своим закопченным кирпичом сквозь скрученную, обугленную листву деревьев. Скарлетт сделала глубокий, судорожный вздох. Что, если и в «Таре» она найдет такое же молчаливое и мертвое? Если и там все сровняли с землей? «Нет, сейчас мне нельзя об этом думать, – приказала она себе. – Нельзя даже мыслей таких допускать. Стоит только начать об этом думать, и я опять поддамся панике». Но вопреки рассудку сердце забилось, затрепетало и каждым толчком как будто говорило: «Домой! Скорей! Домой! Скорей!» Пора было снова двигаться в путь, но сначала нужно отыскать какой-нибудь еды и воды, самое главное – воды! Скарлетт растолкала Присси. Девчонка вытаращила глупые со сна глазищи и непонимающе завертела головой.