– Ей-богу, мисс Скарлетт, я уж и не чаяла проснуться, разве что в райских кущах. – Ну, тебе туда путь не близкий, – утешила ее Скарлетт, стараясь уложить неприбранные волосы в некое подобие прически. Лицо у нее уже было в испарине, все тело – мокрое от пота. Она чувствовала себя грязнулей, неряхой, похоже, даже запах противный. Платье мятое – а каким оно еще может быть, если в нем спать?! И сама она казалась себе такой же помятой, старой и жалкой – она устала, как никогда в жизни. От непривычных ночных упражнений теперь болели при малейшем движении даже те мускулы, о существовании которых она и знать не знала. Да еще как болели! Она бросила взгляд на Мелани и увидела, что у нее открыты глаза. Совершенно больные глаза, с лихорадочным блеском, глубоко ввалившиеся и с черными кругами. Разлепив потрескавшиеся губы, Мелли прошептала умоляюще: – Воды… – Вставай, Присси! – приказала Скарлетт. – Мы с тобой пойдем к колодцу за водой. – Ой, ну как же, мисс Скарлетт! А за нами не погонются? А не то еще там мертвец какой лежит? – Вот я сейчас тебя сама погоню хорошей хворостиной. Живо из фургона! – пригрозила Скарлетт, не имевшая настроения препираться, и первой неловко спустилась на землю. Только теперь она вспомнила про лошадь. Господи, помоги! А вдруг лошадь ночью подохла? Она уж и тогда готова была испустить дух – почему Скарлетт и распрягла ее. Обежав фургон, Скарлетт увидела старого одра. Он лежал на боку. Если он умер, она пошлет Богу проклятия и умрет тоже. Это в Библии было, там кто-то точно так и поступил. Послал Богу проклятие и умер. Она прекрасно понимала того человека. Но лошадь оказалась жива – еле дышит, глаза полузакрыты, но жива. Хорошо, ей тоже воды не помешает. Присси безо всякого желания выбралась из фургона, сопровождая каждое движение душераздирающими стонами, и робко, бочком-бочком, потащилась следом за Скарлетт по кедровой аллее. За пожарищем стояли в ряд беленые хижины рабов, молчаливые, покинутые, и деревья склоняли над ними свои ветви. Между хижинами и закопченными развалинами они нашли колодец, сохранилась и крыша над ним, и ведро болталось в глубине. Общими усилиями они потянули за веревку, и, когда из темной глубины показалось ведро, полное холодной, играющей на солнце воды, Скарлетт наклонилась над ним, потянулась к нему губами и стала пить – сопя и захлебываясь, фыркая от радости и поливая водой всю себя. Она пила и пила, пока Присси не разнылась: – Ну а я-то, я ведь тоже пить хочу, мисс Скарлетт. Это заставило ее вспомнить и о других. – Отвяжи веревку, возьми ведро и отнеси к фургону. Дашь там всем напиться, остальное – лошади. Тебе не кажется, что мисс Мелли должна кормить ребенка? Он же с голоду умрет. – Дак у мисс Мелли нет молока – и не будет. – Откуда ты знаешь? – Навидалась я эдаких-то. – Не смей при мне рожи корчить! Что ты развоображалась, ах, знаток какой! Вчера ты и вот столечко не знала, как дети рождаются. Давай живей. А я пойду попробую поискать чего-нибудь съестного. Поиски оказались пустой затеей, правда, в саду нашлось несколько яблок. Солдаты успели здесь побывать раньше ее, и на ветках уже ничего не осталось. А падалица почти вся была с червоточиной. Она выбрала получше, положила себе в юбку, а обратно пошла по мягкой земле, собирая по пути в свои легкие туфельки все мелкие камешки и колючки. Почему она не подумала вчера надеть какую-нибудь обувь поосновательней? Почему не взяла с собой шляпу от солнца? Почему не взяла чего-нибудь поесть? Она вела себя как дура. Хотя, конечно, она думала, Ретт обо всем позаботится. Ретт! Она сплюнула на землю, потому что само это имя имело дурной привкус. Как же она его ненавидит! Он достоин всяческого презрения! А она – она стояла там, на дороге, и позволяла ему целовать себя! Ей почти понравилось это. Нет, вчера вечером она точно сошла с ума. Какой же презренный тип! Вернувшись, она оделила всех яблоками, остальные бросила в задок фургона. Лошадь уже стояла на ногах, но вода, похоже, не слишком освежила ее. При дневном свете она смотрелась гораздо хуже, чем накануне вечером. Кости крупа торчат, как у старой коровы, ребра – стиральная доска, а спина – сплошная болячка. Запрягая лошадь, Скарлетт по мере возможности старалась не притрагиваться к шкуре. А вставляя удила, увидела, что конь-то практически беззубый. В общем, древность, как эти холмы. А Ретт, когда подался в конокрады, почему, интересно, не увел чего-нибудь получше? Скарлетт устроилась на сиденье и взмахнула прутом орешника. Лошадь астматически вздохнула и тронулась с места, но брела так медленно, что Скарлетт, будь она одна, пешком обогнала бы ее без особых усилий и на любой дистанции. О, если б на ней не висели Мелани, Уэйд, младенец и Присси! Как легко, как живо она дошла бы до дому! Да что там дошла, она бы бегом пробежала всю дорогу – в «Тару», к матери. Отсюда до дому миль пятнадцать, не больше, но путешествие со скоростью этой старой клячи займет весь день. Придется же еще и останавливаться, давать ей передышку. Целый день! Она посмотрела вниз, на красную дорогу, изрезанную глубокими колеями – тут везли орудия, ехали санитарные кареты. Пройдут многие часы, прежде чем она узнает, уцелела ли «Тара» и там ли Эллен. Долгие часы, пока не закончится эта изматывающая поездка под палящим сентябрьским солнцем. Скарлетт оглянулась назад, на Мелани. Она лежала, страдальчески зажмурив глаза от яркого света. Рывком распустив завязки капора, Скарлетт швырнула его Присси: – На, положи ей на лицо. Защитит глаза от солнца. Непокрытую голову скоро напекло, солнце немилосердно било прямо в лицо, и она подумала: «Еще и день не кончится, а я буду похожа на цесаркино яйцо – вся в веснушках». Никогда в жизни она не выходила из дому без шляпки или вуали, а ручки у нее оттого такие нежные, беленькие и в ямочках, что она ни разу не бралась за вожжи без перчаток. Зато теперь она выставила себя на солнце во всей красе: фургон разваливается, кляча еле бредет, и сама она вся грязная, потная, голодная, а что поделаешь? Только и остается плестись черепашьим шагом по опустевшим, заброшенным землям. Как мало времени прошло с тех пор, когда она жила в покое и без забот! Совсем еще недавно и она, и все вокруг считали, что Атланта не может пасть, что на землю Джорджии никогда не ступит враг. Но маленькое облачко, что появилось на северо-западе четыре месяца назад, выросло в мощную грозовую тучу, а потом разразился грохочущий, воющий торнадо, он смел с лица земли весь ее мир, выковырнул ее из прежней уютной жизни и бросил на этой дороге, как на краю света – в самой сердцевине одиночества и запустения. Цела ли еще «Тара»? Или «Тару» тоже унесло этим опустошающим ветром, промчавшимся над Джорджией? Она тронула кнутом наболевшую спину лошади, понуждая ее хоть немного ускорить шаткий ход колес; фургон, как пьяный, переваливался с боку на бок по ухабистой разбитой дороге. В воздухе стояла смерть. Лучи предзакатного солнца высвечивали с детства памятные поля, перелески, кустарники; они были зелены, и тихи, и накрыты необычайным, неземным покоем, отчего сердце Скарлетт наполнилось диким ужасом. Каждый пустой дом, каждая воронка от снаряда, каждая печная труба, неестественно высоко торчащая среди почерневших от огня и дыма руин, пугали ее все сильнее. С прошлой ночи они не встретили ни единого живого существа – ни человека, ни животного. Мертвые – да, были. Мертвые мужчины, мертвые лошади и мулы. Они лежали у дороги, смердящие, покрытые тучами мух. Но живых – никого. Ни далекого мычания коров, ни птичьего щебета, ни даже шелеста ветра в листве. Только усталое «шлеп-шлеп» лошадиных тяжелых ног да слабое попискивание Меллиного дитяти нарушали тишину. Вся округа лежала словно скованная злым наваждением. Или того хуже, подумала Скарлетт – и холодные мурашки побежали по спине, – как знакомое и любимое лицо матери, прекрасное и обретшее покой после смертных мук. Ей показалось, что лес, когда-то знакомый и дружелюбный, теперь полон призраков. Тысячи людей пали в боях у Джонсборо. Они здесь, в этом лесу, где косые низкие лучи закатного солнца жутковато проглядывают сквозь недвижную листву, они все здесь – друзья и враги, окружили хлипкий фургончик, вперились в нее глазами, слепыми от крови и красной пыли, остекленевшими, страшными глазами. «Мамочка! Мама!» – беззвучно кричала Скарлетт. Только бы добежать до Эллен! Если бы только – Господи, сотвори чудо! – «Тара» стояла еще на земле и можно было бы подъехать длинной кедровой аллеей, и войти в дом, и увидеть нежное, милое лицо матери, хоть бы раз еще почувствовать, как ее мягкие, умные руки отводят страх, ухватиться руками за материнские юбки и зарыться в них лицом… Мама бы знала, что делать. Мама не даст умереть Мелани с ребенком. Она прогонит всех призраков, все страхи отведет спокойным своим: «Тихо! Тихо! Ш-ш-ш!» Но мама больна, может быть, умирает. Скарлетт прошлась кнутом по многотерпеливой шкуре лошади. Им нужно быстрее! Целый день они ползли этой бесконечной дорогой, по жаре! А скоро наступит вечер, ночь, и они будут совсем одни в этой пустыне, а вокруг – мертвецы. Она крепко взялась за вожжи стертыми в кровь ладонями и яростно стала нахлестывать лошадь, а руки жгло огнем при каждом движении. Добраться бы только до добрых объятий «Тары» и Эллен и сбросить ношу, слишком тяжелую, непосильную для ее юных плеч – умирающую женщину, угасающего младенца, своего собственного голодного малыша, перепуганную негритянку… Они все ищут в ней силу, смотрят на нее как на поводыря или пастыря, они видят в прямой ее спине мужество, которым она не обладает, и выносливость, которая давно иссякла. Выдохшаяся лошадь никак не отвечала ни кнуту, ни вожжам. Продолжала себе ковылять, еле волоча ноги, спотыкаясь на каждом камне и пошатываясь на ходу, того и гляди подогнутся колени. И однако же, с наступлением сумерек они добрались до заключительного этапа своей долгой поездки. Кружной путь по узкому лесному проселку закончился, они вывернули на главную дорогу. Теперь до «Тары» всего миля! Впереди темной массой поднималась живая изгородь, отмечавшая начало владений Макинтоша. Проехав немного подальше, Скарлетт придержала лошадь напротив дубовой аллеи, что вела от дороги прямо к дому старого Энгуса Макинтоша. Она вглядывалась в синеющие сумерки, пытаясь увидеть, что там, в конце двух ровных рядов вековых деревьев. Всюду темно. Ни единого огонька – ни в доме, ни в хижинах. Напрягая зрение, приспосабливаясь к полутьме, она смутно различила картину, ставшую привычной за этот длинный, страшный день: две высоких трубы, торчащие подобно гигантским могильным камням над руинами дома, и выбитые, обгорелые окна, что смотрят из стен незрячими, пустыми глазами. – Хэлло-о-о! – крикнула она, собрав все силы. – Хэлло-о! Обезумевшая от страха Присси вцепилась в нее когтистой лапкой, Скарлетт резко обернулась и увидела, что у девчушки глаза сейчас выскочат из орбит. – Не надо кликать, мисс Скарлетт, не надо! Пожалуйста, не выкликайте больше! – Присси шептала, трясясь и заикаясь. – Никому не ведомо, чего накличете, какое оно вам откликнется. А ну как встанет и подымется… «Господи, спаси! – Скарлетт вмиг покрылась гусиной кожей. – Господи, спаси. Она ведь права. Что угодно оттуда может явиться!» Она хлопнула вожжами, понукая лошадь. Последний мыльный пузырь надежды лопнул, наткнувшись на осколки дома Макинтоша. Развалины, покинутое всеми пепелище. Так было и на других плантациях, которые они миновали в этот день. «Тара» расположена всего-то в полумиле отсюда, по этой самой дороге, прямо на пути армии. И «Тару» тоже сровняли с землей, как и все вокруг! Она найдет только почерневшие кирпичи, и звезды будут заглядывать в дом без потолков и крыши. Эллен и Джералд пропали, девочки пропали, Мамми пропала, негры тоже – всех унесло, бог знает куда. И эта сверхъестественная тишина над всем краем. И что ей в голову взбрела дурацкая эта затея, зачем, вопреки здравому смыслу, она потащила с собой еще и Мелани с этим ее младенцем? Уж лучше им было умереть в Атланте, чем, промучившись целый день под палящим солнцем, в тряской колымаге, найти свою смерть в молчаливых развалинах «Тары». Да, но Эшли оставил Мелани на ее попечение. «Позаботься о ней». О, этот прекрасный, невыносимо прекрасный день, когда он поцеловал ее на прощание, перед тем как уйти навсегда! «Ты позаботишься о ней, правда? Обещай мне!» Зачем она вообще связала себя таким словом, обернувшимся теперь двойной обузой, теперь, когда Эшли, наверное, нет на свете? Даже в этой дикой безысходности, в запредельной своей усталости, она не переставала ненавидеть Мелани, возненавидела и ее ребенка, чей тоненький, мяукающий голосок все слабее и слабее прорезал тишину. Но она дала обещание, и вот они принадлежат ей, равно как Уэйд и Присси, они целиком на ней, и она должна бороться, драться за них, пока хватит сил, до последнего вздоха. Можно было бы оставить их в Атланте, сгрузить Мелани у госпиталя, а самой сбежать. Но, сделав так, она уже никогда не смогла бы взглянуть в глаза Эшли, в земной или иной жизни. Сказать ему, что она оставила его жену и ребенка умирать среди чужих людей? О, Эшли! Где он сейчас, вот прямо сейчас, сегодня вечером, когда она тащится изъезженной дорогой с его женой и младенцем? Жив ли он, думает ли о ней, лежа за высокой оградой Рок-Айленда? Или давным-давно скончался от оспы и гниет где-нибудь в неведомой общей яме, вместе с другими конфедератами? Натянутые нервы Скарлетт чуть не взорвались от внезапного шума, раздавшегося в подлеске, совсем рядом. Присси заверещала пронзительно и бросилась плашмя на дно телеги, прямо на младенца. Мелани слабо зашевелилась, нащупывая руками ребенка, а Уэйд зажмурился и сжался в комочек – он так перепугался, что не мог даже закатить рев. Сбоку затрещали кусты под тяжелыми копытами, и от низкого, глубокого «М-м-му-у» у них заложило уши. – Да это же корова, обыкновенная корова, – хриплым от страха голосом выговорила Скарлетт. – Не глупи, Присси. Смотри, ты придавила маленького, напугала мисс Мелли и Уэйда. – Нет, это привидение, – скулила Присси, вжимаясь лицом в бортик повозки. Скарлетт повернулась с нарочитой неторопливостью, взяла ветку орешника, служившую ей кнутом, и огрела Присси по заду. Она сама была так измотанна да вдобавок ослабла от испуга, что не могла терпеть слабости в ком-то еще. – Ты полная дура. Поднимись и сядь прямо, пока я всю хворостину об тебя не обломала. Подвывая и постанывая, Присси подняла-таки голову и, взглянув поверх бортика, увидела, что там и правда стоит корова, белая, в рыжих пятнах, стоит и смотрит на них большими глазами – боязливо, но как бы и с надеждой, как бы чего-то хорошего от них ожидая. Корова наклонила голову и опять заревела, громко, как от боли. – А она не поранилась? Мне кажется, обычно они мычат не так. – А мне вот кажется, она потому так мычит, что у нее вымя от молока распирает, и очень надобно, чтоб ее подоили, – высказалась Присси, обнаруживая в известной мере способности к наблюдательности и даже выводам. – Похоже, это корова из стада Макинтоша. Ихние ниггеры угнали коров в лес, чтоб янки не нашли, а эта отбилась. – Вот мы и возьмем ее с собой, – быстро сообразила Скарлетт. – Тогда будет и молоко для малыша. – Как это вы себе представляете, мисс Скарлетт, – взять корову с собой? Нельзя нам эту корову вести с собой. От коровы не жди добра, ежели она давно не доена. А у ей вымято во как разбухло, прям горит, небось. Оттого она и ревет, и блажит. – Ну, раз ты так хорошо во всем этом разбираешься, снимай давай свою нижнюю юбку, рви на полоски и привязывай корову к задку фургона. – Мисс Скарлетт, вы ведь знаете, нету у меня никакой нижней юбки, уж целый месяц нету, а и была бы, я бы ни за что не отдала ее рвать на веревки. И с коровами я никогда не зналась. Я их боюся, коров-то. Скарлетт отложила поводья и подняла свою юбку. Под ней оказалось облако из лент и кружев, по-настоящему красивый предмет туалета – но это и все, что у нее оставалось. Она развязала тесьму у пояса и спустила юбку к ногам, выбираясь из пышных льняных оборок. Ретт привез ей это полотно и кружево из Нассау с последним рейсом, когда он еще ходил через блокаду, и она целую неделю трудилась над этим произведением белошвейного искусства. Без колебаний она взялась за подол и рванула. Когда нитки не поддавались, она перекусывала их зубами. Скарлетт работала яростно – перегрызала швы, рвала ткань обеими руками, и нижняя юбка быстро превращалась в ворох тряпья – длинными полосами она падала вокруг ног. Кровоточащие, все в волдырях и водянках пальцы слушались плохо, но она управилась – связала тряпки крепкими узлами. – Обмотай этим концом ей рога, – велела Скарлетт, но Присси уперлась: – Я коров боюся, мисс Скарлетт! Я ими никогда не занималась. Я не скотница, не из дворовых ниггеров, я из домашних ниггеров. – Ты – из глупых ниггеров! У папы был плохой день, когда он купил тебя. Это самое худшее, что ему пришлось совершить в жизни. – Скарлетт медленно роняла слова, слишком усталая, чтобы злиться. – А я если когда-нибудь и соберусь с силами поднять руку, то чтоб задать тебе хорошую порку. «Ну вот, – печально подумала Скарлетт, – я докатилась до того, что произнесла слово «ниггер». А маме такие вещи очень не нравятся, она была бы мной недовольна». Присси быстро повертела круглыми глазищами: сначала изучила осунувшееся лицо своей хозяйки, а потом – жалобно ревущую корову. Из двух существ Скарлетт показалась ей менее опасной, а потому она покрепче ухватилась за бортик телеги и осталась, где и была. Скарлетт на негнущихся ногах сползла с сиденья, терпя адские муки от каждого движения. Кстати, в этой компании не одна только Присси «боялася» коров. Скарлетт всегда их опасалась и даже в самом кротком и мирном существе усматривала скрытый злой умысел. Но сейчас не время тютюшкаться с маленькими страхами – тут великие страхи обступают тебя плотной толпой. По счастью, корова повела себя уступчиво и вежливо. Она понимала, что человек сочувствует ее страданиям, от него можно ждать помощи, и не делала угрожающих жестов, пока Скарлетт наматывала ей на рога конец своей бывшей нижней юбки. Другой конец она привязала к задку фургона – надежно, насколько позволили ее израненные пальчики. Но на обратном пути – к сиденью возницы – ей вдруг стало совсем худо. Мир провалился куда-то, она пошатнулась, теряя сознание. Но успела все-таки ухватиться за бортик и удержаться на ногах. Мелани открыла глаза и, увидев стоящую рядом Скарлетт, прошелестела: – Дорогая… мы уже дома? «Мы дома!» При этих словах Скарлетт чуть не расплакалась горючими слезами. Дом! Мелани не знает, что нет у них никакого дома, они одни теперь в безумном, затерянном мире. – Нет еще, – выдавила Скарлетт, стараясь помягче, сквозь комок в горле. – Но теперь уж недолго осталось. Я вот как раз корову нашла, у нас скоро будет молоко для вас с малышом.