– Бедный мой малыш, – прошептала Мелани и хотела было коснуться его рукой, но сил не хватило дотянуться. Забраться опять в фургон – эта задача потребовала от Скарлетт всей воли, всей выдержки, всех сил без остатка. Наконец дело было сделано, она подняла вожжи. Лошадь стояла, опустив голову, понурая и безучастная, и с места двигаться не хотела. Скарлетт безо всякой жалости пустила в ход кнут. Хотелось бы, чтоб Бог понял и простил: ведь не так просто она тиранит измученное животное. «Надеюсь, простит, – подумала Скарлетт. – А нет – что ж, мне очень жаль. О чем говорить, «Тара» – вон она, впереди, пройти бы только четверть мили, а потом лошадь может лечь хоть прямо в оглоблях, если ей так захочется». Все-таки тронулись, поползли, телега скрипела и стонала, грозя развалиться на каждой кочке, корова издавала с краткими промежутками трубный траурный рев. Страдальческое коровье «м-му-у!» скребло по нервам, и Скарлетт не выдержала, остановилась, хотела уж отвязать скотину. Действительно, какой им прок от коровы, если в «Таре» никого не окажется? Сама Скарлетт доить не умеет, да если б и умела, корова очень даже может боднуть того, кто прикоснется к ее наболевшему вымени. Так-то оно так, но все же у нее есть корова. Почему бы и не подержать? Вообще говоря, мало чего другого у нее теперь есть на свете. Когда наконец они достигли подножия невысокого холма, у Скарлетт даже глаза увлажнились: как раз над ним и находится «Тара»! И тут же сердце оборвалось. Такому дряхлому одру ни за что не одолеть подъема. Ей всегда представлялось, что с этого боку у холма очень длинный, плавный и пологий склон. Правда, это было в те дни, когда она галопировала лихо на своей легконогой кобыле. Но разве может быть, чтобы с тех пор здесь выросла такая круча? Нет, с тяжелым грузом их лошади здесь точно не подняться. Скарлетт спустилась на землю и взяла лошадь под уздцы. – Вылезай, Присси! – скомандовала она. – Уэйда тоже забери. Неси его на руках или заставь самого идти. А маленького положи рядом с мисс Мелани. Уэйд кинулся в рев, икая, всхлипывая и что-то лепеча, из чего Скарлетт разобрала только, что «темно, очень темно, Уэйду страшно». – Мисс Скарлетт, я не могу идти пешком, у меня ноги все в пузырях, а ботинки каши просят. И не такие уж мы с Уэйдом тяжелые, а… – А ну, вылезай! Сию минуту вылезай, не жди, чтобы я сама тебя вышвырнула! А если до того дойдет, то знай: я тебя прямо здесь и оставлю, одну и в темноте. Живо, ну! Присси заскулила, боязливо всматриваясь в черноту деревьев, обступивших дорогу с обеих сторон. Такие-то деревья, они могут запросто ветку протянуть и заграбастать тебя, попробуй только выйти из фургона… Однако, делать нечего, она подложила младенца под бочок к Мелани, слезла на землю, потом потянулась за Уэйдом, вынула его тоже. Мальчик рыдал, тесно прижавшись к своей няньке. – Пусть замолчит. Сделай что-нибудь! Я этого не вынесу. – Скарлетт говорила резко, она держала лошадь за узду и пыталась сдвинуть ее с места. – А ты, Уэйд, хоть и маленький, но мужчина, вот и будь мужчиной и перестань плакать, не то я подойду и тебя нашлепаю. «И зачем Бог изобрел детей, – думала она со злостью, кривясь от жестокой боли, потому что вдобавок еще подвернула ногу в потемках. – Вот зачем они – бестолковые, бесполезные, плаксивые, вредные надоеды! И вечно требуют заботы, все время, то одно, то другое». В этой измотанной душе не находилось места для сочувствия запуганному ребенку – вон Присси волочет его за руку, он там подпрыгивает сбоку, чтобы поспевать за взрослыми, и хнычет, и хнычет – ничего она к нему не могла испытывать, кроме досады, что родила его, и давно приевшегося удивления, что она вообще была когда-то замужем за Чарлзом Гамильтоном. – Мисс Скарлетт, – зашептала Присси, вцепившись в руку своей хозяйки, – давайте не пойдем в «Тару». Не надо нам туда. Их там нету. Они все ушли. Пропали. Может, и померли – мама моя и все они. Отзвук собственных мыслей разозлил Скарлетт, она стряхнула прицепившиеся к ней пальцы. – Тогда давай мне руку Уэйда. А сама можешь усесться прямо здесь и остаться. – Нет, мэм! Нет, мэм! – Тогда тихо мне! Умолкни. Как же медленно тащится лошадь! Пена с лошадиных губ капала ей на руку. Откуда-то из глубин сознания выскочила и стала назойливо повторяться строчка из песни, что они пели дуэтом – Ретт ей подпевал мощным басом. Там было вроде так: Тяжела поклажа, И неблизок путь… Но дальше она не могла вспомнить. Что-то похожее на «ты потерпи денек, другой, не станет легче ноша»… «Ты потерпи шажок, другой, там впереди родимый дом», – упорно стучало в голове. И вот они одолели подъем, и перед ними возникли дубы «Тары», темной массой четко выписанные на фоне меркнущего неба. Скарлетт торопливо обшарила округу глазами – нет ли где огня. Ни единого. «Нет их! Ушли. Исчезли», – говорило ей сердце, и в груди разливался холод. Нет их! Она направила лошадь в подъездную аллею; кедры, сплетаясь ветвями высоко у них над головой, окунули их в полночную темень. Вперившись в конец длинного тоннеля, Скарлетт увидела впереди… увидела или только захотела увидеть? Или это просто обман зрения, злая игра усталых глаз? Впереди виднелось белое пятно, неясное, почти неразличимое. Белые кирпичные стены «Тары»! Дом, ее дом! Милые, родные белые стены, и окна с развевающимися занавесками, и широкие веранды, неужели все это ждет ее там, впереди, за пропастью мрака и уныния? Или ночь сжалилась над ней и милосердно скрывает до поры тот же кошмар, как в доме Макинтоша? Похоже, аллея растянулась на многие мили; лошадь, подталкиваемая упорной рукой, шлепала копытами все тише и реже. Острый глаз Скарлетт рыскал в темноте. Крыша, кажется, цела. Да возможно ли это… Возможно ли? Нет, исключено. Война не останавливается ни перед чем, даже и перед «Тарой», построенной на века. Не мог этот ураган миновать «Тару». Потом затененный силуэт стал обретать форму. Скарлетт сильнее потянула лошадь вперед. Там, в конце тоннеля, из темноты выступали белые стены. И не закопченные дымом пожара. «Тара» ускользнула! «Тара» спаслась! Дом! Скарлетт выронила узду и пробежала последние несколько шагов, подскочила к стене, горя желанием прижаться к ней, ощутить ее под рукой. И тут она увидела неясную, расплывчатую тень фигуры, появившейся из черноты веранды и стоящей на верхней ступеньке парадного крыльца. «Тара» не покинута! Кто-то есть в доме. Крик радости, готовый вырваться из груди, замер в горле. Дом был так темен и тих, и фигура на крыльце не двинулась и не окликнула ее. Что-то не так? А что не так? «Тара» стояла невредимая, только накрытая, как саваном, той же самой тихой жутью, что нависла над всей округой. Человек на ступенях пошевелился. Неловкий и медлительный, он спускался к ней. – Па? – прошептала она внезапно севшим голосом, почти усомнившись, а он ли перед ней. – Это я, Кейти Скарлетт. Я пришла домой. Джералд направился к ней, волоча свою негнущуюся ногу; он молчал и двигался как лунатик. Подойдя ближе, он посмотрел на нее недоуменно, словно не верил, что она – настоящая, а не часть его сна. Он поднял руку и положил ей на плечо. Скарлетт ощутила в его руке дрожь – такое впечатление, что он просыпается после кошмарного сна и еще не совсем осознает реальность. – Дочь, – выговорил он с усилием. – Дочь. – И опять умолк. «Как же так – он совсем старик!» – подумала Скарлетт. Плечи у Джералда повисли. Лицо его она толком разглядеть не могла, но в нем совсем не чувствовалось былой живости, знаменитой Джералдовой неутомимости, бьющей через край энергии, жизненной силы. В глазах же, смотревших на нее, было почти то же самое испуганно-оглушенное выражение, как у маленького Уэйда. Просто маленький, сломленный, старый человек. Теперь ее охватил страх неизвестности: вот сейчас это жуткое выпрыгнет, вынырнет из темноты и накинется на нее. Она оцепенела; она могла только стоять и смотреть на отца, а вал вопросов замирал у нее на губах. Из фургона донесся слабенький плач, и Джералд с видимым усилием вернулся к действительности. – Это Мелани и ее малыш, – быстро прошептала Скарлетт. – Она тяжело больна, я взяла ее к нам домой. Джералд снял руку с ее плеча и распрямил спину. Он медленно приближался к повозке, и в памяти всплыло призрачное видение: вот старый хозяин «Тары» приветствует гостей. Джералд даже сказал те самые слова: – А, кузина Мелани! Мелани что-то ответила, очень тихо, не разобрать. – Кузина Мелани, здесь ваш дом. Усадьба «Двенадцать дубов» сожжена. Вы должны остаться с нами. Мысль о том, что страдания Мелани еще продолжаются, подтолкнула Скарлетт к действию. Она опять вернулась в настоящее, к насущным заботам: надо уложить Мелани с младенцем в удобную постель, переделать для нее кучу разных разностей, в общем, все, что следует сделать в подобном случае. – Ее нужно нести. Она не может ходить. Послышалось шарканье ног, и в черном проеме холла появилась темная фигура. Порк сбежал по ступеням, крича на ходу: – Мисс Скарлетт! Мисс Скарлетт! Она обеими руками схватилась за него, прижалась крепко. Порк, неотъемлемая часть «Тары», славный Порк, столь же дорогой сердцу, как родные стены и прохлада коридоров! Она чувствовала его слезы на своих руках, потоки слез, а он охлопывал ее, оглаживал с грубоватой нежностью и все приговаривал: – Ну, как я рад, что вы вернулись, до чего я рад! Присси разразилась слезами и бессвязным лепетом: – Порк, Порк, милый!.. А маленький Уэйд, расхрабрившись от столь явных проявлений слабости со стороны взрослых, немедленно начал канючить: – Уэйд пить хочет! Скарлетт поняла, что здесь требуется твердая рука – ее рука. – Мисс Мелли лежит в фургоне, и беби тоже. Порк, ты должен отнести ее наверх – смотри, осторожно! Устрой ее в задней комнате для гостей. Присси, ты возьмешь ее беби и Уэйда. Ступай с ними в дом и дай Уэйду попить воды. А что Мамми, она здесь? Порк, скажи ей, она мне нужна. Властные нотки в ее голосе дали Порку заряд энергии. Он подошел к фургону и закопошился у заднего бортика. У Мелани вырвался стон, когда он приподнял ее и потянул с перинки, на которой она пролежала все это время. Но, оказавшись в сильных руках Порка, она успокоилась и, как ребенок, опустила голову ему на плечо. Присси, держа в одной руке младенца, а другой ведя за собой Уэйда, поднялась следом за ними по широким ступеням и скрылась в темном холле. Скарлетт кровоточащими пальцами поглаживала руку Джералда. – Как они, па? Получше? – Девочки поправляются. И все. Навалилось молчание, и в этом молчании страшная мысль, настолько чудовищная, что ее нельзя было высказать вслух, обрела плоть. Скарлетт не могла, физически не могла выговорить это. Она пыталась проглотить комок, застрявший в горле, но от внезапной сухости у нее как будто спеклось все внутри. Неужели это и есть ответ на пугающую загадку тишины в «Таре»? Отвечая на невысказанный вопрос, Джералд заговорил. – А мама… – сказал он и остановился. – А мама?.. – Ваша мама вчера умерла. Не выпуская отцовской руки, Скарлетт прошла через просторный холл, который был так привычен, так хорошо знаком ей, что даже в полной темноте она видела его внутренним зрением. Она обходила кресла с высокими спинками, пустую стойку для ружей, старый буфет с выступающими ножками в виде когтистых лап; инстинкт вел ее к маленькому кабинетику в задней части дома, где Эллен обычно сидела за своими бесконечными счетами. И естественно, когда Скарлетт войдет в эту комнату, мама опять будет сидеть там за секретером; она поднимет глаза, и перо повиснет в воздухе; она встанет, окутанная легким, чудесным своим ароматом и шелестом кринолинов, – поднимется встретить свою усталую дочь. Эллен не может умереть, не может она быть мертвой, хоть па и сказал. Сказал и твердит теперь, как попугай, который знает только одну фразу: «Она вчера умерла, она вчера умерла, она вчера умерла»… Странно, что сейчас она ничего не чувствует, кроме усталости, сковавшей ей руки-ноги тяжелыми железными цепями, и еще голода, от которого дрожат колени. Нет, о матери она будет думать позже. Сейчас мысли о матери надо вытеснить из головы, иначе она отупеет, как Джералд, или начнет монотонно всхлипывать, как Уэйд. По темной парадной лестнице к ним спустился Порк. Он стремился держаться поближе к Скарлетт, как животное в холода жмется к очагу. – А свет? – спросила Скарлетт. – Почему в доме такая темень, Порк? Принеси свечи. – Они забрали все свечи, мисс Скарлетт, все, кроме одной, мы ею пользуемся в особых случаях, да и та уж почти догорела. Мамми пользуется фитильком в плошке с жиром, чтобы освещать детскую мисс Сьюлен и мисс Кэррин. – Принеси, что осталось от свечи, – приказала она. – Поставь в мамин… в маленький кабинет. Порк зашаркал по направлению к столовой, а Скарлетт ощупью нашла дорогу в чернильно-черные недра кабинета и утонула в старом диване. Отец по-прежнему держался за нее своей беспомощной, жалкой, доверчивой рукой – такие руки бывают только у маленьких детей и дряхлых стариков.