– Я и до сих пор не знаю, захочет ли она выйти за меня. Я никогда ее не спрашивал, но она, должно быть, знает о моем чувстве. Я подумал: попрошу благословения у мистера О’Хара и расскажу ему всю правду. Мисс Скарлетт, у меня сейчас нет ни цента. Я привык к деньгам, прошу прощения, что упоминаю об этом. Я привык к большим деньгам, но сейчас, в данный момент, все, чем я владею, – это моя лошадь и одежда, что на мне. Видите ли, когда я записался в армию, то продал большую часть своих земель, а деньги вложил в облигации. Вы знаете, сколько они теперь стоят. Меньше, чем бумага, на которой они напечатаны. Да и все равно у меня их нет. Сгорели, когда янки подожгли дом моей сестры. Я понимаю, каким надо быть наглецом, чтобы просить руки мисс Сьюлен, не имея ни цента. Но так уж сложилось. Мы ничего не знаем, не можем предугадать, как и чем обернется эта война. Для меня это все – просто конец света. Ни в чем нельзя быть уверенным, все зыбко и неопределенно. И я пришел к мысли, что если мы обручимся, то уже в этом я найду массу утешения. Может быть, и она тоже. Это уже какая-то определенность, опора под ногами. Я не стану просить ее выйти за меня замуж, пока не смогу обеспечить ей достойную жизнь, а когда это будет – не знаю. Но если истинная любовь что-то значит для вас, мисс Скарлетт, то вы можете быть уверены: уж в этом-то смысле мисс Сьюлен будет по-настоящему богатой. Последние слова он произнес со спокойным достоинством, Скарлетт была тронута, хоть и веселилась в душе. Как можно любить Сьюлен? Нет, это выше ее понимания. Ее сестра – форменный монстр, она эгоистка, нытик, ябеда – в общем, то, что называется «чистое наказание». – Ну что вы, мистер Кеннеди, все будет хорошо, – мягко сказала Скарлетт, – я уверена, что смогу переговорить с папой. Он всегда высоко вас ценил и ожидал, что Сьюлен станет вашей женой. – Да, но разрешит ли он теперь? – взволновался счастливый Фрэнк. – Конечно, – ответила Скарлетт, пряча усмешку. Она вспомнила, как Джералд громовым голосом вопрошал за ужином у Сьюлен: «Ну что, барышня? Ваш пылкий поклонник так и не сделал вам предложение? Придется, видно, мне самому выяснять, каковы его намерения». – Сегодня вечером я спрошу ее, – сказал Фрэнк и вздрогнул. Потом взял руку Скарлетт и горячо пожал. – Вы так добры, мисс Скарлетт! – Я пришлю ее к вам. – Скарлетт улыбнулась, направляясь в гостиную. Мелани пробовала играть. Пианино было в плачевном состоянии, но несколько благозвучных аккордов извлечь удалось, и она повысила голос, приглашая за собой остальных: – «Чу! Ангелов слышится пенье…» Скарлетт приостановилась. Да возможно ли это? Война дважды прокатилась над ними, сметая все на своем пути, они живут в разоренной, разграбленной стране, на грани голода – и поют этот дивный рождественский гимн. Она резко обернулась к Фрэнку: – Что вы имели в виду, когда говорили, что воспринимаете происходящее как конец света? – Буду откровенен с вами, – начал он медленно, – хотя очень не желал бы, чтобы сказанное мною подняло тревогу среди других дам. Война не может больше продолжаться. Нам ее нечем продолжать. Нет людей для пополнения, и быстро растет дезертирство – его уровень выше, чем хотело бы признать командование. Видите ли, мужчины просто не выдерживают – находиться вдали от дома и знать, что твоя семья голодает. Вот они и бегут домой, стараясь обеспечить своих, насколько возможно. Винить я их не могу, но армию это ослабляет. Да и войска не могут сражаться без пищи, а провизии нет никакой. Я знаю, о чем говорю, потому что добывание провизии – это моя работа. С тех пор как мы вновь заняли Атланту, я обшарил в этом районе буквально все. Тут еды – сойке на прокорм не хватит. И такая же картина на протяжении трехсот миль к югу, до Саванны. Население голодает, железнодорожные пути взорваны, новых винтовок и амуниции взять неоткуда, кожи для обуви тоже нет… Так что, сами понимаете, конец уже вот он, можно сказать, на пороге. Но растаявшие иллюзии Конфедерации значили для Скарлетт куда меньше, чем замечание Фрэнка о том, как туго с пропитанием. А ведь она намеревалась снарядить Порка на поиски продуктов и материала для одежды. Дала бы ему лошадь с фургоном, золотые монеты и деньги Соединенных Штатов, и пусть прочешет всю округу. Но если Фрэнк говорит правду… Хорошо, но Мейкон-то не пал. В Мейконе должны быть продукты. Скорее бы интенданты благополучно отбыли по своим делам, она тотчас отправит Порка в Мейкон. Имея драгоценную армейскую лошадь, надо таким шансом воспользоваться. Да, придется рискнуть. – Давайте не будем на сон грядущий говорить о неприятном, мистер Кеннеди. Пройдите пока в мамин маленький кабинет, посидите там, я пришлю туда Сьюлен, и вы сможете… немного посекретничать. Красный, сияющий Фрэнк выскользнул из комнаты, а Скарлетт смотрела ему вслед и сокрушалась: «Какая жалость, что он сейчас не может на ней жениться! Одним бы ртом меньше». Глава 29 Наступил апрель. Генерал Джонстон, который опять получил под начало рассеянные остатки своей былой команды, увел их в Северную Каролину и сдался там на милость победителя. Война закончилась. Потребовалось, однако, не меньше двух недель, чтобы это известие достигло «Тары». Тут у каждого было слишком много дел, чтобы еще тратить время попусту, разъезжая по окрестностям и собирая слухи. А поскольку соседи тоже были все в делах и заботах, то в гости друг к другу заглядывали редко, и новости распространялись медленно. Весенние полевые работы были в разгаре, в землю ложились семена хлопчатника и овощей, привезенные Порком из Мейкона. После этой поездки Порк стал, в сущности, никчемным человеком – так его заносило от гордости за свои подвиги: вернулся жив-здоров и с полным фургоном всякого добра. И одежду он раздобыл, и семена, и мясо, и птицу, и окорока, и муку. Снова и снова повторял он свою историю, каким путем возвращался он в «Тару», рассказывал про вьючные тропы, узкие проулки, сельское бездорожье, заброшенные колеи и топкие места. Он целых пять недель провел в пути, для Скарлетт – пять недель смертной муки. Но она ни словом не укорила его по приезде: она была счастлива, что поездка удалась, и довольна, что он так много денег привез обратно. Было у нее одно не лишенное оснований подозрение на этот счет: не покупал он ни птицы, ни большей части продуктов, вот и остались лишние деньги. Порк стыдился бы самого себя, если б потратил ее деньги, когда всю дорогу попадаются под руку коптильни и курятники – и безо всякого присмотра. Теперь, когда с едой стало полегче, все принялись за дело, все трудились в поте лица, стремясь восстановить в «Таре» нормальную жизнь или хотя бы ее подобие. Столько дел надо было переделать, конца-краю не видно. Удалить прошлогодние стебли хлопчатника и подготовить почву для роста новых семян, а упрямая лошадь, не привыкшая к плугу, таскалась по полям через не хочу. Очистить от сорняков огород и разбить грядки. Наколоть дров и жердей для новых загонов и хотя бы подступиться к сооружению многомильной изгороди вокруг пастбища, так легко сожженной солдатами янки в своих кострах. Порк ставил силки на кроликов и дважды в день ходил их проверять, а заодно наживлять заново удочки на реке. Кроме того, каждый день надобно застилать постели, мести полы, готовить еду и мыть посуду, кормить кур и свиней, собирать яйца из-под несушек. Корова должна быть подоена, а пасти ее следовало у болота, глаз с нее не спуская, а то вдруг янки опять нагрянут или свои же, снабженцы Фрэнка Кеннеди, и прости-прощай корова. Даже малыш Уэйд имел свою обязанность. Каждое утро он брал корзинку и выходил с важным видом собирать сучки и щепки на растопку. А весть о капитуляции принесли им братья Фонтейн – первые из всего графства фронтовики, вернувшиеся с войны. Алекс все еще был при сапогах и потому шел пешком, а Тони, босоногий, восседал на неоседланном муле. Тони всегда ухитрялся получать лучшие куски. Оба стали еще смуглее – четыре года на солнце и ветру даром не прошли. Тонкие, гибкие, жилистые, дико заросшие черными бородами – братья Фонтейн казались чужаками в родном краю. Они рвались домой и по пути к себе в «Мимозу» завернули на минутку в «Тару» – только чмокнуть девчонок и сообщить им новость. Все позади, все кончено, сказали они, и не похоже было, чтобы они слишком переживали и жаждали об этом поговорить. Все, что им нужно было знать, – это не сгорела ли «Мимоза». На всем пути из Атланты им встречались трубы, одни только печные трубы на месте домов, где жили друзья и знакомые. В конце концов им стало казаться, что нечего и надеяться увидеть «Мимозу» целой и невредимой – это было бы уж чересчур. Узнав, что дом цел и ждет их с нетерпением, они вздохнули полной грудью, а потом громко хохотали и хлопали себя по ляжкам, когда Скарлетт им рассказала про бешеную скачку Салли и как чисто она взяла препятствие в виде живой изгороди. – Она девчонка с огоньком, – сказал Тони. – Ей жутко не повезло, что Джо убили. Слушай, Скарлетт, а нет ли у кого из вас табачку пожевать? – Табака нет вообще, заячья трава сушеная, па курит ее в кукурузном початке. – Так низко я еще не падал, – скривился Тони, – впрочем, я тоже наверняка докачусь. – А как там Димити Манро, в порядке? – не выдержал Алекс и сам смутился, что выказал свое нетерпение. Скарлетт припомнила смутно, что он вроде бы таял от младшей сестры Салли. – О да. Она сейчас живет у своей тетки в Фейетвилле. Их дом в Лавджое сгорел. А остальные из их семьи где-то в Мейконе. – Он чего спрашивал-то, Скарлетт: не выскочила ли Димити замуж за бравого полковника из самообороны, – царапнул брата Тони. Алекс в ответ пронзил его яростным взглядом. – Нет, конечно! – развеселилась Скарлетт. – Замуж она не вышла. – Может, лучше бы вышла, – буркнул Алекс. – Куда к черту лезть мужику – прошу прощения, Скарлетт, но как может мужчина просить девушку выйти за него замуж, когда его негры бегают где-то на воле, скот у него угнали, а в карманах не нашаришь и цента? – Ты же знаешь, что для Димити это не помеха. В данный момент Скарлетт могла себе позволить взять сторону женщины и сказать приятное о Димити: Алекс все равно никогда не числился в рядах ее собственных кавалеров. – Да провалиться мне к черту в пекло… Ой, прости, Скарлетт, опять я… Надо мне завязывать ругаться, не то бабуся на мне места живого не оставит. Короче, я не могу просить девушку выйти за нищего. Очень может быть, что для нее это не помеха, зато помеха для меня. Скарлетт еще поговорила немного на парадном крыльце с молодыми людьми, а Сьюлен, Кэррин и Мелани, едва узнав о капитуляции, втихомолку исчезли в доме. Вскоре Алекс и Тони двинулись дальше, срезая путь, напрямик, через поля «Тары», к родной «Мимозе». Скарлетт вошла в холл и услышала девичьи рыдания: они втроем сидели на диване в кабинете Эллен и оплакивали свою прекрасную светлую мечту. Все кончено! Нет больше мечты, которую они так лелеяли, с которой связывали свои надежды. И нет больше того Дела, которое отняло у них друзей, мужей, любимых и извело под корень целые семейства. Дело, в которое они верили безгранично, зная, что оно будет жить в веках, – их Правое Дело провалилось, погибло. Но Скарлетт не видела, о чем тут рыдать. В первый момент, только услышав новость, она подумала: «Слава богу! Теперь корову не уведут. И за лошадь можно быть спокойной. Теперь можно достать из колодца столовое серебро, и у каждого будет нож и вилка. Теперь я могу, ничего не опасаясь, ездить по окрестностям в поисках съестного». Какое облегчение! Никогда больше не будет она замирать от страха, заслышав стук подков. Больше не будет она просыпаться глухой темной ночью и, сдерживая дыхание, ловить звуки со двора, гадая, было это на самом деле или только приснилось – что перед домом кто-то топает сапогами, кони перебирают копытами и грубый голос янки отдает приказы… А самое главное – «Тара» теперь в безопасности! Уже не сбудется самый кошмарный из ее ночных кошмаров: она стоит в низине, на лугу и смотрит, как родное гнездо окутывается дымом и кровля исчезает в ревущих языках пламени… Да, Дело погибло, но ведь ей-то война всегда представлялась глупостью. Жить в мире гораздо лучше. Она не сияла глазами при подъеме звездно-полосатого флага и не ощущала холодных мурашек восторга при звуках «Дикси». Нужда и лишения, тошнотворные обязанности няньки при госпитале, ужасы осады, голод последних месяцев – она через все прошла, не будучи фанатичкой и не наделяя лишения ореолом славы, помогающим другим стойко переносить такие вещи ради процветания Дела. Теперь с этим покончено, все позади, и она не собирается лить слезы по этому поводу. Все позади! Война, казавшаяся бесконечной, война, непрошеная и нежеланная, разделила ее жизнь надвое, да так четко и основательно, что с трудом вспоминается безмятежность прежних дней. Стоя недвижно, она может оглянуться назад и увидеть хорошенькую Скарлетт, в изящных туфельках зеленого сафьяна, в облаках благоухающей лаванды, и при этом недоумевать: неужели она сама была вот этой девочкой? Скарлетт О’Хара! Все графство у ее ног, сотня рабов к ее услугам, богатство «Тары» – ее опора и защита, и любящие родители, трясущиеся над драгоценной дочечкой, озабоченные тем, чтобы она забот не знала вовсе. Избалованная и беспечная, Скарлетт действительно не знала неудовлетворенных желаний… за исключением одного, когда дело касалось Эшли. Где-то на длинной дороге, что пролегла извивами через эти четыре года, девочка с душистым саше и в бальных туфельках упорхнула вдаль, а вместо себя оставила женщину с острым взглядом зеленых глаз, женщину, которая считает пенни, берется за черную работу и не имеет ничего, кроме куска красной земли, неподвластной никаким катастрофам. Стоя в холле, она слушала девичьи рыдания, а у самой голова уже работала. «Мы посадим больше хлопка, гораздо больше. Завтра же пошлю Порка в Мейкон купить еще семян. Янки теперь его жечь не станут, а нашим отрядам в нем нет нужды. Слава тебе господи! Хлопок этого посева должен подскочить в цене до небес!» Она вошла в маленький кабинет и, не обращая внимания на плачущих девиц, села к секретеру, взяла перо и бумагу и принялась сводить баланс: сколько у нее осталось денег и сколько нужно семян. «Война окончена», – сказала она себе, и перо выпало из руки. Ее захлестнула волна невообразимого счастья. Война окончена, и, значит, Эшли – если он выжил – должен вернуться домой! Скарлетт посмотрела на Мелани: подумала ли она об этом, погрузившись в пучину горя из-за Правого Дела? «Скоро мы получим письмо. Нет, не письмо, письма к нам не доходят. Но как-нибудь он даст о себе знать». Однако шли дни, складывались в недели, а от Эшли ничего не было. Почтовая служба на Юге действовала нерегулярно, а в сельской местности и вовсе никак. Случайный проезжий из Атланты завез письмо от тети Питти; она слезно умоляла Скарлетт и Мелли вернуться к ней. Но об Эшли – ничего. После заключения мира подспудно тлеющая вражда между Скарлетт и Сьюлен перешла в новую стадию, и предметом конфликта стала лошадь. Теперь, когда не было больше опасности со стороны янки, Сьюлен захотела поездить с визитами. Одинокая, лишенная былой радости общения, она просто одержима была жаждой навестить знакомых, хотя бы для того только, чтобы увериться, что и у других все так же из рук вон плохо, как у них в «Таре». Но Скарлетт проявила алмазную твердость. Лошадь нужна для работы – поле пахать, бревна из лесу таскать, Порка возить за продуктами. А по воскресеньям лошадь должна пользоваться вполне заслуженным правом на отдых – щипать травку на лугу. Если Сьюлен приспичило наносить визиты, пожалуйста, можно ведь и пешком прогуляться. За всю свою жизнь, вплоть до прошлого года, Сьюлен и ста ярдов ножками не прошла и ничего приятного в такой перспективе не усматривала. Поэтому она осталась дома и принялась изводить Скарлетт нытьем, плачем и восклицаниями типа: «Ах, если бы мама была жива!» И довосклицалась: в один прекрасный день Скарлетт не выдержала и залепила ей давно обещанную оплеуху, от всей души, так что Сьюлен отлетела с визгом и стукнулась о кровать, а весь дом оцепенел от ужаса. С тех пор Сьюлен ныла гораздо меньше, по крайней мере в присутствии старшей сестры. Скарлетт не лукавила, говоря, что лошади тоже нужен отдых, но это была лишь половина правды. Другая же половина заключалась в том, что за первый послевоенный месяц она уже совершила первый круг визитов и вид знакомых с детства плантаций и старых друзей потряс ее сильнее, чем ей хотелось бы признаться. Лучше всех дела обстояли, пожалуй, у Фонтейнов – спасибо Салли за ту головоломную скачку; но процветанием это можно было назвать разве что на фоне бедственного положения, в котором пребывали соседи. Бабушка Фонтейн так и не поправилась после сердечного приступа, случившегося в тот день, когда она повела своих домочадцев сбивать огонь и спасать дом. Старому доктору Фонтейну ампутировали руку по плечо, выздоравливал он медленно. Когда приехала Скарлетт, братья неумело возились с мотыгами. Завидев ее, они оставили работу и, прислонясь в красочных позах к изгороди, начали высмеивать ее разбитую колымагу. В черных глазах таилась, однако, глубокая горечь, потому что потешались они равным образом и над собой тоже. Она хотела купить у них кукурузы для посадки, они обещали и тут же пустились в обсуждение хозяйственных проблем. У них имелось двенадцать кур, две коровы, пять свиней и мул, которого они привели с войны. Одна свинья только что пала по неизвестной причине, и они беспокоились, как бы не потерять остальных. Услышав такие серьезные речи по поводу свиней, и от кого? – от недавних денди, для которых если и существовало что серьезное на свете, так это последняя мода на галстуки, – слыша все это, Скарлетт тоже рассмеялась, но тоже с затаенной горечью. Все в «Мимозе» были ей рады, хотели принять получше и настаивали, чтобы кукурузу она взяла у них даром, а не покупала. Когда она положила на стол зеленый доллар, фонтейновский буйный нрав взыграл мгновенно, и они наотрез отказались принять оплату. Скарлетт кукурузу взяла, а доллар потихоньку сунула в руку Салли. По сравнению с тем, какой она была восемь месяцев назад, когда Скарлетт впервые приехала к ним из «Тары», Салли казалась другим человеком. Она и тогда была бледна и грустна, но в ней чувствовалась плавучесть, крепкая жизненная сила. Теперь этой плавучести не стало, как будто капитуляция отняла у нее последние надежды. – Скарлетт, – прошептала она, сжав бумажку, – что толку было во всем этом? Зачем мы вообще сражались? О, мой бедный Джо! И бедный мой малыш! – Я не знаю, зачем мы сражались, и знать не хочу, – сказала Скарлетт. – Меня это не интересует. И никогда не интересовало. Война – это мужское дело, а не женское. А сейчас меня интересует только одно – хороший урожай хлопка. Возьми-ка ты этот доллар и купи одежду малышу Джо. Видит бог, ему это нужно. Я не собираюсь вас грабить, это все Алекс и Тони со своей галантностью. Молодые люди проводили ее к фургону, помогли забраться на сиденье, учтивые даже в лохмотьях, веселые и беспутные Фонтейны – им все нипочем! Но с глазами они не могли справиться – в глазах отражалась вся картина разорения. Скарлетт поежилась, трогаясь в путь. Она так устала от бедности и ущербности! Вот была бы радость увидеть семью, где люди богаты, спокойны и не переживают за следующую трапезу! Кейд Калверт был у себя, в «Сосновой роще». Поднявшись по ступеням старого дома, где часто устраивали балы и танцы в прежние, более счастливые дни, Скарлетт увидела смерть на лице Кейда. Страшно исхудавший, он лежал на солнце в легком кресле, укрытый пледом, и все время подкашливал. Заметив Скарлетт, Кейд просиял. Это так, ерундовая простуда, застряла в груди, вот и все, говорил он, силясь подняться ей навстречу. Спал под дождем, вот и подхватил. Но ничего, скоро пройдет, он тогда тоже включится в работу. На звук голосов вышла Кэтлин Калверт. Над головой Кейда Скарлетт встретилась с ней глазами и прочла в них правду, боль и отчаяние. Кейд может и не знать, но Кэтлин знает. Усадьба имела запущенный вид, все вокруг заросло бурьяном, на полях проклюнулись молодые зеленые сосенки, а сам дом как-то просел и пропылился. Кэтлин, тонкая, худенькая, держалась напряженно, как натянутая струна. По дому гуляло гулкое эхо, что странно – ведь тут жили Кейд и Кэтлин, их мачеха и четверо ее детей, все девочки, их сестры по отцу. И еще Хилтон, янки, бывший надсмотрщик. Скарлетт всегда его не любила, точно так же, как не любила их собственного надсмотрщика, Джонаса Уилкерсона, а сейчас он и вовсе вызвал в ней отвращение, потому что приблизился фланирующей походкой и приветствовал ее, как равный. Раньше ему была присуща смесь услужливости и нахальства, какой обладал и Джонас Уилкерсон, но теперь, когда мистер Калверт и Рейфорд погибли на войне, а Кейд тяжело болен, Хилтон услужливость отбросил. Вторая миссис Калверт не умела добиться уважения со стороны черных слуг, нечего и ожидать, чтобы она получила почтительное отношение от белого служащего. – Мистер Хилтон был так добр, что остался с нами в эту трудную пору, – нервно залепетала миссис Калверт, бросая быстрые взгляды на свою молчаливую падчерицу. – Да, очень добр и любезен. Вы слышали, наверное, что он дважды спасал этот дом, когда здесь был Шерман. Я не представляю себе, как бы мы без него справлялись. Денег нет, а Кейд… На бледном лице Кейда проступили яркие пятна румянца, а Кэтлин опустила на глаза занавес из длинных ресниц и плотно сжала губы. Скарлетт видела, как терзаются они в душе от беспомощной ярости: быть обязанными своему надсмотрщику, янки! Миссис Калверт, похоже, готова была расплакаться. Она опять допустила оплошность. Вечно она допускает оплошности. Она так и не научилась понимать этих южан, хоть и прожила в Джорджии двадцать лет. Она не знает, что можно, а чего нельзя говорить своим приемным детям: что бы она ни сказала, как бы ни поступила, они всегда отвечают ей изысканной вежливостью… И она поклялась себе, что уедет на Север, к родным, близким ей людям, заберет с собой детей и расстанется с этими чопорными, загадочными чужаками. После визитов в «Мимозу» и «Сосновую рощу» у Скарлетт пропало всякое желание увидеться еще и с Тарлтонами. Четверо братьев полегли на войне, дом сгорел, вся семья ютится в коттедже надсмотрщика – нет, извините, она не может заставить себя поехать к ним. Но Сьюлен и Кэррин все-таки упросили, да и Мелани сказала, что это будет нехорошо, не по-соседски, если они не заедут поздравить мистера Тарлтона с возвращением. И вот однажды в воскресенье они поехали. Это оказалось хуже всего. Подъезжая к развалинам дома, они увидели Беатрис Тарлтон. Одетая в изношенный редингот, с хлыстом под мышкой, она сидела на верхней жерди изгороди у паддока, угрюмо уставясь в никуда. Рядом взгромоздился, нахохлившись, кривоногий коротышка негр, который тренировал ее лошадей, и вид у него был такой же мрачный, как у госпожи. Паддок, где в былые времена резвились жеребята и спокойно стояли породистые кобылы на сносях, был теперь пуст, если не считать единственного мула, того самого, на котором мистер Тарлтон приехал домой после капитуляции. – Вот клянусь, я просто места себе не нахожу, не знаю, куда податься и чем себя занять: нет больше моих голубчиков! – говорила миссис Тарлтон, слезая с забора, чтобы встретить гостей. Человек сторонний мог бы подумать, что она скорбит о погибших сыновьях, но девушкам из «Тары» ясно было, что в мыслях у нее лошади. – Все мои прекрасные лошадки погибли. И бедняжка Нелли! Если б хоть Нелли у меня осталась! Так нет же: один только треклятый мул в паддоке. Треклятый мул, – повторила она, глядя возмущенно на мосластую животину. – Это же оскорбление памяти моих дивных чистокровок – держать мула в их загоне. Мулы – это помесь, ошибка природы, противоестественные твари, их разведение следует запретить законом! Джим Тарлтон, заросший до самых глаз кустистой бородой и совершенно неузнаваемый, вышел из коттеджа расцеловать девочек, а за отцом устремились четыре девицы, все рыжие и в залатанных платьях. Под ногами у них крутилась добрая дюжина черных и рыжих псов – заслышав чужие голоса, собаки с громким лаем выкатывались из дверей. Семью окружала атмосфера заученной и непреклонной жизнерадостности, от которой мороз пробирал до самых костей, – для Скарлетт это было похлеще невысказанной горечи «Мимозы» и дыхания смерти над «Сосновой рощей». Тарлтоны настаивали, чтобы девушки остались пообедать: у них так мало гостей в эти дни, а хочется узнать все новости. Скарлетт не хотела задерживаться, на нее давил дух этой семьи, но сестры и Мелани горели желанием побыть подольше. Поэтому все вчетвером остались к обеду и отведали блюдо из гороха с бережливо нарезанными кусочками мяса.