Посмеялись над скудостью стола, потом девицы Тарлтон наперебой стали рассказывать, как они наловчились переделывать свои старые платья, и сами при этом заливались смехом, словно над забавнейшей шуткой. Мелани подхватила их легкий тон и, удивляя Скарлетт небывалой живостью, уморительно рассказала об испытаниях, выпавших на долю обитателей «Тары», – получалось, вроде бы и тяготы им не в тягость, а в радость. Скарлетт вообще не могла говорить. Комната полна народу, а ей она казалась пустой: не было мальчиков, не было четверых братьев, а они должны были бы расположиться с ленцой, вытянув длинные ноги, пуская колечки дыма и подтрунивая друг над другом и над девочками. А уж если даже она ощущала пустоту, то каково же было самим Тарлтонам, занявшим круговую оборону и отгородившимся от соседей одной сплошной улыбкой? Кэррин во время еды говорила мало, но, когда вставали из-за стола, мигом оказалась рядом с миссис Тарлтон и что-то шепнула ей на ухо. Миссис Тарлтон изменилась в лице, хрупкая улыбка погасла. Беатрис взяла Кэррин за талию, и они вместе вышли из комнаты. Скарлетт потянулась следом, в доме она не выдержала бы больше ни минуты. Они шли по садовой дорожке, и скоро Скарлетт поняла, что направляются они к семейному кладбищу. Ну, что поделаешь, не возвращаться же теперь в дом. Это может показаться оскорбительным. Но зачем, скажите на милость, Кэррин тащит миссис Тарлтон к могилам мальчиков, когда Беатрис и так храбрится из последних сил? На обнесенном кирпичной оградой участке, под сенью кладбищенских кедров виднелись две новых мемориальных доски, совсем новые – дождь не успел забрызгать их ошметками красной грязи. – Мы получили их на прошлой неделе, – произнесла миссис Тарлтон с гордостью. – Мистер Тарлтон ездил в Мейкон и доставил их сюда в фургоне. Надгробные плиты! И сколько же они должны стоить? Внезапно Скарлетт перестала жалеть Тарлтонов. Тот, кто разбрасывается такими деньжищами ради надгробий, когда еды не достать из-за дороговизны, – тот не заслуживает сочувствия. И на каждой плите высечено несколько строк. Чем больше надпись, тем больше денег. Да они с ума сошли, всей семьей! А привезти домой тела трех братьев – это тоже стоит денег. Бойда так и не нашли, и никаких следов. На доске между могилами Стюарта и Брента была надпись: «Они были красивы и веселы при жизни, и смерть не разлучила их». На другом памятнике стояли имена Тома и Бойда и какое-то латинское изречение: «Dulce et…» – дальше Скарлетт прочесть не смогла, да это ей ничего и не говорило, так как за время своего пребывания в Фейетвиллской школе она ухитрилась обойтись без латыни. Сколько же денег вбухано в эти камни! Нет, ну что за дураки! Скарлетт была так возмущена, как будто промотали ее собственные деньги. У Кэррин странно сияли глаза. – По-моему, очень красиво, – прошептала она, указывая на первый камень. Для Кэррин, конечно, это будет красиво. У нее от всякой сентиментальной чепухи душа переворачивается. – Да, – сказала миссис Тарлтон нежно. – И мы думаем, это как раз то, что нужно. Они погибли почти одновременно – первым Стюарт, а за ним Брент, подхвативший его знамя. На обратном пути в «Тару» Скарлетт некоторое время молчала, размышляя о том, что видела в разных домах, и вспоминая против воли графство в самом расцвете, когда дома велись на широкую ногу, у всех жили гости, денег – не счесть, в негритянских кварталах кишели слуги и полевые работники, а ухоженные поля давали великолепный хлопок. «Через год здесь все поля покроются маленькими сосенками, – подумала она и, обведя взглядом подступающий со всех сторон лес, поежилась. – Без негров нам ничего не сделать. Не дать бы только душе с телом расстаться. Без негров никто не сможет вести большую плантацию. Громадные площади вообще не будут обрабатываться, их опять отберет себе лес. Настоящего хлопка нам уже не видать. И как тогда быть? Что станется с сельским людом? Городские как-нибудь устроятся. Они всегда устраиваются. А мы, сельские жители, будем отброшены на сто лет назад и уподобимся первым поселенцам, пионерам, которые жили в маленьких хижинах, выцарапывали у лесов свои несколько акров и… просто существовали. «Ну нет, – сказала она себе сурово. – «Тара» такой не станет. Я сама впрягусь в плуг, если на то пошло. Пусть хоть весь край, весь штат зарастет лесом, если кому-то так хочется, но «Тару» я до этого не допущу. И я не намерена тратить свои деньги на могильные камни, а свою жизнь – на оплакивание того, что забрала война. Так или иначе, но мы выберемся. Я знаю, мы сумели бы выбраться, если бы мужчин не поубивали. То, что негры вырвались на волю, еще не самое страшное. Утрата мужчин, молодых мужчин – вот в чем вся беда». Она снова перебрала в памяти ушедших, вспомнила о братьях Тарлтон, о Джо Фонтейне, о Рейфорде Калверте, братьях Манро и мальчиках из Фейетвилла и Джонсборо, чьи имена встречала в списках погибших. Если бы осталось достаточно мужчин, можно было бы выйти из положения, но… Тут новая мысль поразила ее: а предположим, она бы захотела снова выйти замуж? На самом деле она не захочет. Одного раза вполне хватило. Кроме того, единственный мужчина, который ей нужен, – это Эшли, а Эшли женат. И неизвестно, жив ли. Но предположим. И за кого бы она могла выйти? Разве есть за кого? Мысль ужаснула. – Мелли, – позвала она. – И что теперь будет с нашими девушками, южанками? – Что ты имеешь в виду? – То, что сказала. Что с ними будет? Им не за кого выходить замуж. Слушай, Мелли, ведь столько мальчиков погибло, значит, тысячи девушек по всему Югу так и умрут старыми девами. – И не будут иметь детей, – добавила Мелани, для которой это было важнее всего. Очевидно, такая мысль не была новой для Сьюлен. Из глубины фургона, где она сидела, послышался плач. Вестей от Фрэнка Кеннеди она не получала с самого Рождества. Она не знала, было тому причиной отсутствие почтовой связи или он просто поиграл ее чувствами, а потом забыл о ней. А может быть, его убили в последние дни войны? Последнее было бы определенно предпочтительней, чем оказаться забытой и брошенной. Оборванная смертью любовь, по крайней мере, несет в себе какое-то величие, вон как у Кэррин или у Индии Уилкс, а что хорошего в сбежавшем женихе? – Ой, ради бога, утихни! – сказала Скарлетт. – Ну да, тебе легко говорить, – рыдала Сьюлен. – Ты была замужем, у тебя есть ребенок, и все видят: какой-то мужчина тебя любил. А посмотри на меня! Это ты меня имела в виду и нарочно бросила мне в лицо, что я старая дева, раз я ничего с этим не могу поделать. Я думаю, ты просто всех ненавидишь. – Да замолчи ты! Знаешь ведь, как я ненавижу людей, которые только и знают что ныть. Тебе прекрасно известно, что наш старик Рыжие Баки не погиб на войне, что он вернется и женится на тебе. Ни на что другое у него ума не хватит. Хотя лично я уж лучше бы осталась старой девой, чем вышла за него. В глубине фургона установилась тишина; Кэррин утешала сестру, рассеянно поглаживая ее пальчиками, но в мыслях была далеко – в мыслях она скакала по лесным тропинкам, и рядом был Брент Тарлтон. Глаза ее сияли восторгом. – Ах, – вздохнула печально Мелани, – на что похож будет наш Юг без прекрасных наших юношей? И каким бы он был, если б они остались живы? Мы должны воспринять их мужество, их энергию, их ум и вырастить наших малышей такими, чтобы они могли занять место ушедших. Вырастить их настоящими мужчинами, как те. – На свете больше не будет мужчин как те, – тихо проговорила Кэррин. – Никто не сможет занять их место. Остаток пути они провели в молчании. Однажды на закате, довольно скоро после этого, в «Тару» приехала Кэтлин Калверт. Ее дамское седло было надето на жалкого мула – самого жалкого из мулов, когда-либо виденных Скарлетт, – хромого, увечного и лопоухого. Да и сама Кэтлин выглядела не лучше своей несчастной скотины. Платье на ней было из какой-то линялой тряпки, того типа, что когда-то носила прислуга, к шляпке от солнца вместо ленты был привязан кусок бечевки. Она подъехала к парадному крыльцу, но с седла не спустилась, и Скарлетт с Мелани, любовавшиеся закатом, сошли с веранды встретить ее. Кэтлин была очень бледная – как Кейд в тот день, когда Скарлетт заезжала к ним, – бледная, твердая и словно бы ломкая; кажется, если заговорит, лицо разлетится в осколки. Но спину она держала прямо, а голову – высоко. Кэтлин не поклонилась, лишь слегка кивнула им. – Я не буду спускаться, благодарю, – сказала она. – Я приехала только сообщить вам, что выхожу замуж. – Как! – За кого? – Вот здорово, Кэти! – Когда? – Завтра. – Кэтлин промолвила это спокойно, но что-то в ее голосе стерло их нетерпеливые улыбки. – Я приехала сообщить вам, что выхожу замуж, завтра, в Джонсборо, и никого из вас не приглашаю. Они переваривали это молча, в совершенном недоумении. Затем Мелани заговорила: – Это кто-то, кого мы знаем, да, дорогая? – Да, – сухо проронила Кэтлин. – Это мистер Хилтон. – Мистер Хилтон?.. – Да, мистер Хилтон, наш надсмотрщик. У Скарлетт перехватило горло, она даже не охнула, но Кэтлин, внезапно вперив свирепый взгляд в Мелани, сказала тихо и жестко: – Если ты заплачешь, Мелани, я не выдержу. Я умру. Мелани промолчала, только похлопала тихонько ногу в нелепой домодельной обуви, свесившуюся из стремени. Головы она не подняла. – И нечего меня похлопывать! Это тоже невыносимо! Мелани уронила руку, но на Кэтлин не посмотрела. – Ну, я должна ехать. Я только и заскочила сообщить вам. Кэтлин подобрала поводья; на лице опять появилась белая хрупкая маска. – А как Кейд? – спросила Скарлетт, вся уже во власти потери, но цепляющаяся за слова, чтобы нарушить неловкое молчание. – Он умирает, – просто ответила Кэтлин. По голосу не понять, чувствует ли она что-нибудь. – И умирать он будет, насколько это зависит от меня, в относительном комфорте и в покое, не тревожась по поводу того, что обо мне некому будет позаботиться, когда его не станет. Видите ли, моя мачеха отбывает завтра на Север, окончательно, с детьми. Ну, мне пора. Мелани подняла голову и встретила жесткий взгляд Кэтлин. На ресницах у Мелли дрожали прозрачные слезы, в глазах было понимание. Кэтлин изогнула губы в улыбке – получилось криво, как у ребенка, который храбрится, стараясь не заплакать. Скарлетт стояла ошеломленная, все пытаясь постичь непостижимое: как это Кэтлин Калверт, дочь богатого плантатора, выходит замуж за надсмотрщика, та Кэтлин, у которой кавалеров было больше всех в графстве, после Скарлетт, естественно. Кэтлин наклонилась, Мелани встала на цыпочки. Они поцеловались. Потом Кэтлин резко дернула поводьями, и старый мул затрусил по аллее. Мелани, вся в слезах, смотрела ей вслед. Скарлетт по-прежнему ничего не понимала. – Мелли, она что, с ума сошла? Ведь не может быть, чтобы она в него влюбилась. – Влюбилась? Ох, Скарлетт, да как ты можешь хотя бы предполагать такое?! Бедная Кэтлин! Бедный, несчастный Кейд! – Что за ерунда такая! – крикнула Скарлетт, начиная выходить из себя. Все-таки Мелани ужасно умеет действовать на нервы. Вечно у нее такой вид, будто все она схватывает на лету и в любой ситуации разбирается лучше, чем она сама. Положение Кэтлин представлялось Скарлетт скорее поразительным, чем катастрофическим. Конечно, приятного мало – выйти за янки, белую шваль, но, в конце-то концов, девушка не может жить на плантации в одиночестве. Ей нужен муж, нужна его поддержка, помощь в делах. – Мелли, вспомни, как раз об этом я и говорила тебе на днях. Девушкам не за кого выходить замуж, вот и приходится за первого попавшегося. – О, да не обязательно им выходить замуж! Ничего нет постыдного в положении незамужней дамы. Посмотри на тетю Питти. О, да по мне так лучше бы Кэтлин умереть. И я знаю, что для Кейда тоже это равносильно смерти. Это конец рода Калвертов. Подумать только, кем будут ее – нет, их, их – дети. Ох, Скарлетт, вели Порку сейчас же седлать лошадь и скачи за Кэтлин, скажи, пусть переезжает жить к нам! – Боже милостивый! – вырвалось у Скарлетт, потрясенной той легкостью, с какой Мелани распоряжается «Тарой». Она хотела твердо заявить, что не имеет ни малейшего намерения кормить лишний рот, уже даже начала было говорить, но что-то в лице Мелани заставило ее сдержаться. – Кэтлин не поедет, Мелли, – поправилась она на ходу. – Сама ведь знаешь. Она такая гордячка, еще подумала бы, что это из милости. – Это правда. Это правда, – рассеянно повторила Мелани, наблюдая, как исчезает вдали маленькое облачко красной пыли. «Ты-то живешь у меня уж сколько месяцев, – уныло подумала Скарлетт, искоса глянув на Мелани. – Тебе никогда и в голову не приходило, что живешь ты здесь из милости. Полагаю, и не придет. Ты ведь из тех, кого война ничуть не изменила, ты мыслишь и действуешь, словно ничего не произошло – можно подумать, что мы богаты, как Крез, и еды у нас девать некуда, и гости пусть живут, не важно сколько. Кажется, я посадила тебя к себе на шею на всю оставшуюся жизнь. Но еще и Кэтлин? Нет». Глава 30 В то первое мирное лето «Тара» вдруг перестала быть необитаемым островом. Из месяца в месяц тянулась вереница страшных бородатых оборванцев, хромых, грязных и вечно голодных; они появлялись точками на красной дороге, ведущей на холм, к «Таре», и подходили к крыльцу – отдохнуть в тени, на ступенях; они хотели еды и ночлега. Это были солдаты Конфедерации, идущие домой. Железная дорога перебросила остатки армии Джонстона из Северной Каролины в Атланту и там выгрузила, а уж из Атланты они двинулись в путь пешком. Когда миновала волна людей Джонстона, стали прибывать ветераны Виргинской армии, а за ними – солдаты из западных частей; все брели на юг, к своим домам, которых, может быть, и не существовало больше, к своим родным, быть может рассеянным по свету или умершим. Основная часть шла пешком. Немногие счастливчики тряслись на костлявых лошадях или мулах, которых по условиям сдачи им разрешено было взять себе. Даже и неопытный человек сразу сказал бы, что эти истощенные до крайности одры не дотянут до Флориды или южной Джорджии. Домой! Домой! Только этой мыслью, одним только этим стремлением были полны солдатские души. Одни держались замкнуто и молчаливо, другие балагурили, вышучивали трудности, но мысль, что все кончено, все позади, помогала выстоять каждому. Горечь чувствовалась в очень немногих. Остальные предоставили горевать своим женщинам и старикам. А они воевали, они честно сражались, но были разбиты и теперь хотели осесть на земле и мирно тянуть свою лямку под тем флагом, который оспаривали. Идем домой! Идем домой! Ни о чем другом они не могли говорить, какие там битвы, раны, плен! Это потом, позже они будут заново переживать свои сражения и рассказывать детям и внукам, какие откалывали штуки, какие устраивали дерзкие налеты, расскажут и про марш-броски, и про ранения, и голод – потом, позже. Но не теперь. Кто-то потерял ногу, кто-то руку, кто-то лишился глаза, многие украсились шрамами, которые будут ныть в плохую погоду, если они доживут до семидесяти лет, но сейчас это не имело особого значения. Потом будет иметь. И старик, и юнец, весельчак и бирюк, богатый плантатор и последняя шантрапа – все они имели кое-что общее. Объединяли их вши и дизентерия. Солдат армии Конфедерации так свыкся со своей завшивленностью, что уже и думать забыл о ней и почесывался без стеснения даже при дамах. Что до дизентерии – «кровавого потока», как деликатно именовали ее дамы, – то эта напасть, похоже, не пощадила никого, от рядового до генерала. Четыре года полуголодного существования, четыре года чуть ли не на подножном корму, на зеленой кукурузе, на подгнивших овощах, четыре года всухомятку сделали свое дело. Выяснилось, что каждый солдат, кто заходил в «Тару», или только-только поправлялся после этой болезни, или страдал ею в острой форме. – Хоть бы один попался со здоровыми кишками, – мрачно замечала Мамми, потея над плитой и помешивая горчайший отвар ежевичного корня, который Эллен считала самым действенным средством против подобных недугов. – Я так разумею: это не янки разбили наших джитменов. Это их собственное нутро. Ни один джитмен не сумеет хорошо воевать, ежели у него из кишок вода хлещет. Ни одной здоровой кишки на всю армию!