На поправку он шел медленно, лежал себе тихо в постели, глядел в окно на магнолии, и беспокойства от него практически не было. Кэррин он нравился своей молчаливостью – безмятежной и нестеснительной. Молчать рядом с ним было легко и удобно. Она могла бы проводить так все жаркие послеполуденные часы, обмахивая его веером и не заводя никаких бесед. Да и о чем, собственно? Кэррин мало что интересовало в те дни; она тихонько двигалась по дому, тонкая, прозрачная, как привидение, и делала то, что было ей по силам. И много молилась: когда Скарлетт входила к ней без стука, то всегда заставала ее на коленях. Эта картина неизменно вызывала раздражение у Скарлетт, так как она убеждена была, что время молитв миновало. Если Бог счел нужным примерно их наказать, значит, Бог прекрасно обходится без молитв. Религиозные обряды для Скарлетт всегда были своего рода сделкой. Она обещала Богу хорошее поведение в обмен на Его благодеяния. Но Бог, по ее разумению, не раз и не два срывал договоренности, и теперь она чувствовала себя свободной от любых обязательств по отношению к Нему. Вот почему, заставая Кэррин коленопреклоненной, в то время как ей следовало бы вздремнуть или заняться починкой одежды, Скарлетт приходила к выводу, что Кэррин просто уклоняется от участия в семейных делах. Однажды в послеполуденный час она высказала все это Уиллу Бентину – он к этому времени уже набрался сил вставать в постели и сидеть в кресле. Своим ровным, бесцветным голосом он ответил: – Оставьте ее в покое, мисс Скарлетт. Молитвы ее утешают. Скарлетт была поражена: – Утешают? – Да, она молится за вашу маму и за него. – За кого это «за него»? Выцветшие голубые глаза смотрели на нее из-под русых ресниц без удивления. Кажется, ничто уже не может удивить или взволновать его. Наверное, он уже навидался всякого – и неожиданного, и невозможного. Опять начинать чему-то удивляться?.. В том, что Скарлетт не посвящена в сердечные дела сестры, он не видел ничего странного, равно как и в том, что Кэррин нашла утешение в разговорах с ним, посторонним человеком. – Она молится за своего кавалера, за этого парня, Брента, как его там, который был убит в Геттисбурге. – За своего кавалера? – сухо переспросила Скарлетт. – Ничего подобного! Они с братом были моими кавалерами. – Да, так она мне и сказала. Выглядит так, будто почти все графство ходило у вас в кавалерах. Но все же он был ее поклонником – после того как вы дали ему от ворот поворот, они даже обручились, когда его в последний раз отпускали на побывку. Она говорит, он единственный парень, который был ей дорог, теперь она о нем молится и находит в этом что-то вроде утешения. – Фу, чепуха какая! – фыркнула Скарлетт, ощутив вдруг, как впивается в нее тоненькое острие ревности. Она с любопытством оглядела эту жердь долговязую: сутулые костлявые плечи, волосы цвета морковки и спокойный, не бегающий взгляд. Так. Значит, ему известно про ее семью нечто такое, что она сама не потрудилась раскопать. Вот, значит, почему Кэррин бродит как лунатик и все время молится. Ну, это у нее скоро пройдет. Девушки забывают своих умерших возлюбленных, да и покойных мужей тоже. Она-то уж точно забыла Чарлза. И ей знакома одна молодая женщина в Атланте, которая за время войны успела три раза овдоветь, но мужчинами интересоваться не перестала. Об этом она тоже сообщила Уиллу, но он покачал головой. – Только не мисс Кэррин, – сказал он, закрывая тему. С ним приятно было поговорить: сам он высказывался редко и скупо, зато как слушатель был очень хорош. Такой понимающий. Скарлетт поделилась с ним своими проблемами: прополка, окучивание, откорм свиней, как теленка от коровы получить – и он давал неплохие советы, потому что у него в южной Джорджии была своя маленькая ферма и два негра. Как он догадывался, негры сбежали на волю, а ферма заросла бурьяном и молодым сосняком-самосевом. Сестра его много лет назад перебралась с мужем в Техас, и теперь он один на белом свете. Но похоже, это все не особенно трогало его, во всяком случае не так, как нога, потерянная в Виргинии. Да, с Уиллом Скарлетт отдыхала душой – наслушавшись ворчанья негров, плаксивого занудства Сьюлен и постоянных вопросов Джералда: где Эллен и когда она придет. Уиллу она могла сказать все. Она даже рассказала ему, что убила янки, и просияла от гордости, когда он заметил коротко: – Хорошая работа! В конце концов вся семья нашла дорожку в комнату Уилла – поговорить о своих затруднениях, даже Мамми, которая поначалу соблюдала дистанцию в отношениях с ним, поскольку он был не того поля ягода и владел лишь двумя рабами. Когда он поправился настолько, что стал постукивать своей деревяшкой по всему дому, то сразу нашел применение своим рукам – начал плести корзины из дубовой лучины и чинить мебель, поломанную янки. Он мастерски умел работать ножом по дереву, и Уэйд торчал возле него неотлучно, потому что Уилл выстругивал для него игрушки – первые и единственные игрушки в жизни малыша. Уилл в доме – и все почувствовали себя спокойнее, могли даже оставить на него Уэйда и двух младенцев, пока сами отправлялись по разным делам. Он управлялся с ними не хуже Мамми, и только Мелли превосходила его в умении утихомирить орущих малышей – что белого, что черного. – Вы были чрезвычайно добры ко мне, мисс Скарлетт, а ведь я просто чужак, ничто для вас, – сказал он ей однажды. – Из-за меня у вас была куча хлопот, и, если вам все равно, я бы остался пожить еще и помог вам с работой, пока не оплачу хоть часть ваших трудов. Всего-то не смогу вернуть никогда, за жизнь свою человек ничем не расплатится. Вот так и вышло, что он остался, и постепенно большая часть ноши, которую несла на своих плечах Скарлетт, незаметным и самым естественным образом перебралась на костистые плечи Уилла Бентина. Дело было в сентябре, в самую пору уборки хлопка. Уилл Бентин сидел на парадном крыльце, у ног Скарлетт, греясь в лучах предзакатного солнца, и медлительно ронял слова, рассказывая, какую обдираловку с ценами устроил хозяин новой хлопкоочистительной машины близ Фейетвилла. Однако есть возможность срезать цену на четверть, если на две недели отдать хозяину в аренду лошадь с повозкой, – это он узнал в тот день, когда был в Фейетвилле. Сделку он отложил до обсуждения со Скарлетт. Она смотрела на долговязую фигуру с соломинкой во рту, привалившуюся к столбику крыльца. Вот уж точно, как Мамми частенько говаривала, Уилла им сам Бог послал. Интересно, что бы они тут делали без него эти последние месяцы? Он был немногословен, никогда не развивал бурную энергию напоказ, ни во что особенно не вникал, если это его не касалось, и тем не менее знал все и о каждом в «Таре». И все время что-то делал. Молча, терпеливо и умело. Хоть и с одной ногой, а в работе он был проворнее Порка. И у него получалось заставить работать Порка, а, по мнению Скарлетт, это могло быть только в волшебной сказке. Когда у коровы случились колики, а лошадь каталась по земле от таинственной боли, грозившей отнять у них этакую драгоценность, Уилл ночи просиживал с ними и спас-таки скотину. Уважение Скарлетт он завоевал и ловким умением торговаться. Когда он уезжал утром с двумя бушелями яблок, ямса и прочих садово-огородных радостей, а возвращался с семенами, отрезом ткани, мукой и другими необходимыми вещами, Скарлетт просто глазам своим не верила, хоть и сама уже стала разбираться, что почем, и умела выторговать в свою пользу. В общем, он стал фактически членом семьи, незаметно и ненавязчиво – так получилось. Спал он на раскладной кровати в маленькой гардеробной при комнате Джералда. Об отъезде из «Тары» он больше речи не заводил, а Скарлетт тщательно оберегала его от подобных вопросов, боясь, что он может оставить их. Иногда она думала, что имей он характер и крепкую практическую жилку, то уехал бы домой, пусть даже у него и нет больше дома. И все равно, несмотря даже на такие мысли, молилась горячо, чтобы он оставался у них. Это так хорошо, так удобно – иметь мужчину в доме! А еще Скарлетт думала о том, что, будь Кэррин более чуткой, она бы поняла, что небезразлична ему. Скарлетт была бы благодарна ему по гроб жизни, если б он попросил руки Кэррин. Конечно, до войны Уилл никак не мог считаться достойной партией. Он же не принадлежит к классу землевладельцев, он не плантатор, хотя и не белая беднота. Самый обыкновенный крекер, мелкий фермер, полуобразованный, допускающий грамматические ошибки и представления не имеющий о хороших манерах, без которых не может быть джентльмена, – так привыкли считать в семье О’Хара. Скарлетт не раз задавалась вопросом, а можно ли его вообще назвать джентльменом, и решила, что нельзя. Мелани стояла за него горой, утверждая, что человек такого доброго сердца благороден по природе. Природа природой, а Эллен упала бы в обморок от одной только мысли, что ее дочь может стать женой такого человека, как Уилл. Но суровая действительность увела Скарлетт уже слишком далеко от уроков Эллен, и больше они ее не беспокоили. Мужчин ничтожно мало, девиц на выданье – полно, готовы выскочить за кого угодно, а «Таре» нужен мужчина. Но Кэррин все глубже погружалась в свой молитвенник и с каждым днем все больше теряла связь с реальностью. К Уиллу она относилась тепло, как к брату, и воспринимала его существование в «Таре» как нечто само собой разумеющееся и привычное – как Порка, к примеру. «Если бы Кэррин обладала хоть малейшим чувством благодарности за все, что я для нее сделала, – кипятилась Скарлетт, – она бы вышла за него и не дала ему отсюда уехать. Так нет же! Она должна провести всю свою жизнь в грезах о глупом мальчишке, который, скорее всего, никогда не давал ей серьезного повода». Но пока что Уилл Бентин оставался в «Таре», по каким причинам – она не ведала, а с ней общался деловым тоном, как мужчина с мужчиной, что она находила и приятным и полезным. К помутившемуся умом Джералду он был глубоко почтителен, но истинной хозяйкой дома и главой семьи считал Скарлетт и именно так к ней всегда обращался. Она одобрила его план сдать лошадь в аренду, хотя это и означало, что все семейство лишается временно транспортного средства. Особенно будет горевать Сьюлен. Для нее самым большим развлечением было прокатиться с Уиллом в Джонсборо или Фейетвилл, куда он ездил по делам. Приодевшись в лучшее, что могла найти в доме, она навещала старых друзей, впитывала в себя все сплетни по графству и опять чувствовала себя мисс О’Хара из «Тары». Сьюлен не упускала случая удрать с плантации и повертеться среди людей, которые не знают, что она сама застилает постель и пропалывает грядки. «Да, наша мисс Воображала обречена две недели просидеть дома, а мы – слушать ее нытье и стенания», – подумала Скарлетт. Мелани тоже вышла к ним на веранду и ребенка принесла; она расстелила на полу старое одеяло и пустила малыша Бо ползать. После того письма от Эшли Мелани уже не бывала спокойной – она или звенела от радости, ликуя и светясь, или предавалась тревожному, страстному ожиданию. Но, счастливая или подавленная, она по-прежнему была слишком худа, слишком бледна. Она выполняла без жалоб свою часть работы по дому, но у нее постоянно что-то болело. Старый доктор Фонтейн диагностировал это как «женскую болезнь» и вполне согласился с доктором Мидом, который говорил, что ей нельзя было рожать Бо. Доктор добавил откровенно, что следующий ребенок может ее убить. – Сегодня в Фейетвилле мне попалась на глаза одна ценная вещица, – сказал Уилл. – Я подумал, вам будет интересно, леди, и привез ее с собой. Он запустил пальцы в задний карман штанов и вынул ситцевый, простеганный на холстине бумажник. Это Кэррин ему сделала. Из бумажника он достал банкнот Конфедерации. – Если вы считаете ценными деньги Конфедерации, то я определенно нет, – высказалась Скарлетт категорическим тоном, потому что один вид этих бумажек приводил ее в бешенство. – На данный момент у нас их три тысячи долларов, лежат в папином сундуке, и Мамми ждет не дождется, когда я разрешу ей заклеить ими дыры в чердачных стенах, чтобы сквозняк не донимал. Я думаю так и поступить. Хоть какой-то толк от них будет. – «Державный Цезарь, обращенный в тлен…»[11] – продекламировала Мелани с грустной улыбкой. – Не делай этого, Скарлетт. Сохрани для Уэйда. Когда-нибудь он будет гордиться этим. – Ну, насчет державного Цезаря я не в курсе, – сказал смиренно Уилл, – но на той бумаге, что я привез, есть надпись – как раз то самое, что вы сейчас сказали про Уэйда, мисс Мелли. Это стихи, наклеенные на обороте билета. Насколько я знаю, мисс Скарлетт к стихам не особо расположена, но эти, по-моему, ей могут быть интересны. Он перевернул банкнот. Там была приклеена полоса грубой оберточной бумаги, исписанная самодельными чернилами. Уилл прокашлялся и стал читать – медленно и с выражением: – Название: «Строки на обороте билета Конфедерации». Ничего собою не являя ныне, Ниже трав земных И тише заводи речной, Был он символом страны, Что сметена войной. Друг дорогой, ты сохрани листок сей малый И покажи тому, кто через годы Услышит от него историю мечты, историю Свободы. Узнает он, как пал народ, Чью колыбель гроза качала. – О, как прекрасно! Как трогательно! – восклицала Мелани. – Скарлетт, ты не должна отдавать те деньги Мамми, оклеивать чердак. Это же не просто листки бумаги, смотри, как точно сказано в стихах: «Был он символом страны, что сметена войной». – Мелани, перестань сентиментальничать. Бумага, она и есть бумага. Кстати, у нас ее не так много, и мне надоело слушать ворчанье Мамми из-за щелей на чердаке. Надеюсь, когда Уэйд вырастет, у меня будет для него полно настоящих зеленых баксов, а не этой конфедератской макулатуры. Уилл, занявшись малышом Бо, в споре не участвовал: он поигрывал банкнотом, а малыш, пытаясь цапнуть его, передвигался ползком по одеялу. Вдруг Уилл поднял голову, сделал ладонь козырьком и всмотрелся в подъездную аллею. – Нашего полку прибыло, – сказал он, щурясь на солнце. – Еще солдат. Скарлетт проследила его взгляд и увидела привычную картину: бородатый человек, медленно бредущий под кедрами, одетый в невообразимую смесь всякого рванья, оставшегося от синих и серых мундиров. Идет понурясь и еле передвигая ноги. Державный Цезарь, обращенный в тлен, Пошел, быть может, на обмазку стен. Персть, целый мир страшившая вокруг, Платает стены против зимних вьюг![12] – Я думала, через нас уже вся армия прошла или около того, – недовольно заметила Скарлетт. – Надеюсь, этот хоть не очень голоден. – Еще как голоден, – лаконично ответил Уилл. Мелани поднялась: – Пойду-ка скажу Дилси, пусть поставит лишнюю тарелку, и предупрежу Мамми, чтобы не набрасывалась с ходу срывать одежды с этого бедняг… Она прервалась так внезапно, что Скарлетт испугалась за нее. Тонкая рука Мелани была прижата к горлу, как будто оно разрывалось от боли; под прозрачной кожей билась, трепетала голубая жилка; карие глаза сделались непомерно огромными и черными. – Господи, да ей дурно! – Скарлетт едва успела удержать ее за плечи. Но Мелани мигом сбросила ее руки и сбежала с крыльца. По дорожке она летела птицей, чуть касаясь земли и распростерши руки; линялые юбки хвостом трепыхались за ней. И Скарлетт поняла. Правда была подобна удару. Мужчина поднял светло-русую, кудлатую бороду и остановился, глядя на дом, словно не имел больше сил сделать хотя бы шаг. Скарлетт качнулась назад, к перилам. Сердце подпрыгнуло и замерло, а потом пустилось в бешеный галоп. Мелли что-то выкрикнула и упала в черные от грязи руки солдата; он наклонился к ней.