– Ой, Алекс, перестань, прошу! Не теперь! – Скарлетт кричала. Впервые деньги ничего не значили для нее. Алекс помолчал немного. Потом сказал: – Пойду за Уиллом. А завтра мы все будем на похоронах. Пока он поднимал свой мешок с овсом, из боковой улочки выкатился, вихляя колесами, фургон и заскрипел по направлению к ним. Раздался голос Уилла: – Прошу прощения, Скарлетт, я запоздал. Неловко соскочив с сиденья, он подковылял к ней, наклонился и поцеловал в щеку. Прежде Уилл никогда не целовал ее и никогда не опускал слово «мисс» перед именем. Скарлетт очень удивилась, но на сердце стало тепло и приятно. Он бережно подсадил ее в фургон, и, приглядевшись, она поняла, что это все та же старая, расхлябанная повозка, в которой она бежала из Атланты. Надо же, как долго держится колымага, давно пора бы развалиться по частям. Наверняка Уилл постоянно чинит ее и латает. При виде фургона опять вспомнилась та ночь; у Скарлетт немного закружилась голова. «Таре» нужен новый фургон, и он будет, даже если она останется без обуви, а тетя Питти – без вкусной пищи на столе. Да, будет, а этот подлежит сожжению. Уилл помалкивал, и Скарлетт была ему за это благодарна. Он зашвырнул в фургон свою потрепанную соломенную шляпу, поцокал лошади, и они тронулись в путь. Уилл был все такой же – долговязый и неуклюжий, морковно-рыжий, с мягким взглядом и терпением ломовика. Поселок остался позади, они свернули на красную дорогу, ведущую в «Тару». Тонкая розовая полоска медлила уходить за горизонт, перистые облака отливали золотом на яблочно-зеленом, прозрачном небе. Предвечерняя тишь опускалась на землю, умиротворяющая, как молитва. Вдыхая свежий дух вспаханной земли и сладкие ароматы летнего вечера, Скарлетт не могла постичь, как же она обходилась без всего этого столько времени? Запах влажной красной земли был так хорош, так знаком и дружелюбен, что ей захотелось выскочить и набрать пригоршню. Жимолость, обрамлявшая дорогу непроходимыми зарослями, издавала пронзительный аромат – как всегда после дождя, – самый дивный аромат на свете. Прочирикает над головой и унесется быстрокрылая стайка ласточек, а то кролик выскочит на дорогу, замрет испуганно и задаст деру – только хвостик мелькнет белейшей пуховкой. Когда они проезжали меж обработанных полей, она любовалась рядами хлопчатника – крепкие зеленые кусты упрямо продирались к свету из красной почвы. Какая красота! Сероватая дымка тумана в болотистых низинах, красные холмы и зеленый хлопчатник, опоясывающий их изогнутыми рядами, а вокруг зубчатой стеной стоят темные сосны. И как же она могла застрять в Атланте так надолго?! – Скарлетт, прежде чем рассказать вам о мистере О’Хара – а я хочу все рассказать вам по дороге домой, – мне надо узнать ваше мнение по одному вопросу. По моему разумению, вы теперь глава этого дома. – О чем, Уилл? Он пристально посмотрел на нее своим спокойным, ясным взглядом: – Я просто хотел вашего одобрения моей женитьбе на Сьюлен. Скарлетт обеими руками вцепилась в сиденье, до того удивленная, что чуть не опрокинулась назад. Жениться на Сьюлен! Вот уж не думала, что кто-то возьмет Сьюлен в жены – ведь Фрэнка Кеннеди она у нее увела. Кому нужна Сьюлен? – Ну и чудеса, Уилл! – Я так понимаю, вы не против? – Против? Нет, но… Уилл, да у меня прямо дух вон! Ты женишься на Сьюлен? Мне всегда казалось, что ты таешь от Кэррин. Уилл уставился на лошадь и ослабил вожжи. В лице вроде ничего не изменилось, но Скарлетт уловила, что он чуть слышно вздохнул. – Может, и таял, – сказал он. – Значит, она не захотела? – Я никогда ее не спрашивал. – Ой, Уилл, ну ты и дурачок. Спроси ее. Она стоит двух Сьюлен! – Скарлетт, вы многого не знаете, как и что тут у нас в «Таре». Последнее время вы не слишком баловали нас своим вниманием. – Это я-то, я? – вскинулась Скарлетт. – Что, по-твоему, я делаю в Атланте? Катаюсь в карете четвериком и пропадаю на балах? Не я ли посылала вам деньги каждый месяц? Не я ли уплатила налоги и сохранила наш кров, купила новый плуг и мулов? Не я ли… – Ну, будет вам, не надо убегать от сути, укоротите свой ирландский нрав, – перебил он невозмутимо. – Если кто-то и знает, что вами сделано, так это я. Вы столько совершили, двум мужикам не под силу. Немного смягчившись, она спросила: – Хорошо, тогда что же ты имел в виду? – Ну, благодаря вам у нас есть крыша над головой и припасы в кладовке, я этого и не отрицаю, но вы не особо задумывались над тем, что творится у нас в головах и в душах. Я вас не виню, не осуждаю, Скарлетт. Просто вы такая. Вас вообще не очень-то интересует, что там у кого в голове. Но я-то пытаюсь о чем вам сказать, Скарлетт? Я потому не спрашивал мисс Кэррин, что знал: это бесполезно. Она мне как сестренка, и я думаю, она ни с кем не бывает откровенней, чем со мной. Но для нее тот погибший парень никогда не уйдет в прошлое, она его не отпустит. И теперь я уж могу вам сказать: она собирается уйти в монастырь в Чарлстоне. – Разыгрываешь меня? – Нет, я говорю сейчас, чтобы это не застало вас врасплох, и хочу только попросить вас, Скарлетт: не спорьте с ней, не убеждайте, не браните и не смейтесь. Пусть идет. Это все, что ей теперь нужно. У нее сердце разбито. – Вот божьи подштанники! У массы людей сердце разбито, однако же они не бегут в монастыри! Посмотри на меня. Я мужа потеряла. – Но у вас-то сердце не разбито, – меланхолично заметил Уилл и, подобрав со дна телеги соломинку, принялся ее покусывать. Этой своей репликой он выбил у нее почву из-под ног. Так всегда бывало: если ей говорили правду в глаза, пусть самую неприятную правду, то природная, изначальная честность заставляла ее признавать, что так оно и есть. Она помолчала, стараясь свыкнуться с мыслью, что Кэррин станет монахиней. – Обещайте не устраивать ей головомойку. – Ой, да ладно, обещаю. Тут она посмотрела на него совсем иным взглядом, открывая в нем нечто новое и поразительное. Уилл любит Кэррин, так любит, что принимает ее сторону и старается сделать легче ее уход. И все-таки хочет жениться на Сьюлен. – Да, но как быть со Сьюлен? Ведь ты равнодушен к ней. Или нет? – Нет, не совсем так. – Он вынул свою соломинку и стал внимательно ее изучать, как будто она крайне его заинтересовала. – Сьюлен не такая дурная, как вам представляется, Скарлетт. Думаю, мы вполне поладим. У Сьюлен одна проблема: ей просто хочется иметь мужа и детей, а это любой женщине нужно. Фургон трясло и болтало на рытвинах дороги, оба примолкли, и Скарлетт погрузилась в размышления. Тут должно быть что-то большее, чем видно на первый взгляд, что-то более глубокое и важное. Иначе наш невозмутимый добряк с тихим голосом никогда бы не взял в жены эту плаксивую ворчунью, настоящую пилу. – Ты не сказал мне действительной причины, Уилл. А если я глава семьи, то имею право знать. – Это верно. И я так думаю, вы меня поймете. Я не могу оставить «Тару». Она стала мне домом, это мой единственный настоящий дом, я здесь каждый камень люблю. Я и работал здесь как на себя. А если вкладываешь во что-то свой труд, то начинаешь это любить. Понимаете, о чем я? Она понимала, еще как понимала, у нее сердце чуть не выскочило наружу в приливе горячей нежности к нему! Ведь он сказал, что любит то, что и ей дороже всего на свете! – Я как рассудил: раз мисс Кэррин станет монахиней, то после ухода вашего отца в «Таре» остаемся только я да Сьюлен. Понятное дело, я не смог бы жить тут, не женившись на ней. Вы же знаете, как народ любит поговорить. – Но… но, Уилл, здесь еще Мелани и Эшли… При имени Эшли он повернулся и посмотрел на нее своими прозрачными, бездонными и непостижимыми глазами. И снова у нее возникло ощущение, что Уилл знает все про них с Эшли, все понимает, но не осуждает и не одобряет. – Они скоро уезжают. – Уезжают? Куда? «Тара» их дом, как и твой. – Нет, это не их дом. Вот что точит Эшли. И дом не его, и он чувствует, что не отрабатывает своего содержания. Фермер из него никудышный, он и сам знает. Бог свидетель, он старается изо всех сил, да только он не того покроя, не фермерства. Начнет дрова колоть на растопку – так и норовит себе ногу оттяпать. За плугом пойдет – борозды ровной не проложит, у малыша Бо и то лучше бы вышло. О том, чего он знать не знает, не умеет и не научится, можно книгу толстенную исписать. Но вины его в том нету. Просто он не для того был воспитан. И его мучает, что он, мужчина, живет в «Таре» милостью женщины, а отдача от него не ахти какая. – Милостью? Он что же, когда-нибудь жаловался?.. – Нет, никогда и ни словом. Это ведь Эшли, вы же понимаете. Но я знаю. Вчера вечером, когда мы пришли посидеть возле вашего покойного отца, я сказал Эшли, что сделал предложение Сьюлен и она согласилась. А Эшли и говорит, мол, для него это большое облегчение, потому что он чувствовал себя в «Таре» дворовой собакой и понимал, что раз мистер О’Хара умер, то придется им с мисс Мелли и дальше тут оставаться, просто чтоб не дать людям языком чесать про меня и Сьюлен. Вот так я и узнал, что он собирается уехать из «Тары» и найти работу. – Работу? Какого рода работу? И где? – Чем он будет заниматься, я точно не знаю, но он сказал, поеду, говорит, на Север. У него в Нью-Йорке есть приятель, янки, вот этот дружок и написал ему насчет работы в каком-то банке. – О нет! – вырвалось у Скарлетт из глубины души, и Уилл опять уставился на нее все тем же непроницаемым взглядом. – А может, так оно будет лучше для всех, если он уедет на Север. – Нет! Нет! Я так не считаю! Голова у нее лихорадочно работала. Нельзя, чтобы Эшли уехал на Север. Она может больше никогда его не встретить. Пусть она месяцами его не видит, пусть даже ей ни разу не удалось поговорить с ним наедине после той роковой сцены в саду, но не проходило и дня, чтобы она не думала о нем, счастливая уж тем, что он живет в тепле и уюте под ее кровом. Не было случая, чтобы, посылая деньги Уиллу, она не испытывала удовольствия от мысли, что таким образом облегчает жизнь Эшли. Конечно, от него как от фермера толку чуть. Эшли создан для лучшего. Он рожден быть господином, жить в большом доме, скакать на прекрасных рысаках, читать поэтические книги и повелевать неграми. И тот факт, что нет больше дворцов, рысаков и рабов, а книг осталось совсем мало, существа дела не меняет. Эшли воспитан не для того, чтобы ходить за плугом и тесать колья ограды. Ничего удивительного, что он хочет уехать из «Тары». Но из Джорджии она ему не даст уехать. Если необходимо, она надавит на Фрэнка, чтобы дал ему работу в магазине, а мальчишку, который сейчас у него за прилавком, пусть выставит. Хотя… Нет, Эшли не место за прилавком, равно как и за плугом. Уилкс – лавочник! Нет, такому не бывать. Но должно же быть что-то… Ну конечно, ее лесопилка! И сразу на душе стало так легко, что она улыбнулась. Только вот примет ли он это предложение от нее? Не сочтет ли очередной милостью? Надо устроить все так, чтобы он подумал, что делает ей одолжение. Она рассчитает мистера Джонсона и поставит Эшли на старую лесопилку, а Хью пусть работает на новой. Она объяснит Эшли, что Фрэнк слаб здоровьем и напряженная работа в лавке не дает ему возможности помогать ей. Можно сослаться на свое состояние – вот еще одна причина, почему она нуждается в его помощи. Она ясно даст ему понять, что не сумеет обойтись без его поддержки в такое время. И выделит ему половину доходов от лесопилки – если он примет. Что угодно отдаст, лишь бы он был рядом, лишь бы видеть, как расцветает улыбкой его прекрасное лицо, что угодно – за шанс перехватить незащищенный взгляд, который покажет ей, что она по-прежнему дорога ему. Но никогда, пообещала она себе, никогда больше не станет она пытаться подтолкнуть его к признаниям в любви, никогда больше не будет заставлять его отбросить эту дурацкую честь, которую он ценит превыше любви. Как-то поделикатней надо донести до него это ее решение. Иначе он может отказаться. Испугавшись повторения той ужасной сцены. – Я могу найти ему занятие в Атланте, – сказала она. – Что ж, это ваше с ним дело, – откликнулся Уилл и опять сунул в рот свою соломинку. – Шевелись, Шерман! А теперь, Скарлетт, я еще кое о чем хочу попросить вас, прежде чем рассказать о вашем папе. Не буду говорить, что хорошо бы вам смягчиться по отношению к Сьюлен, войти в ее положение. Что она сделала, то сделала. И какой толк теперь таскать ее за волосы – мистера О’Хара этим не вернешь. К тому же она честно думала, что поступает как нельзя лучше. – Об этом я и хотела тебя спросить. Что там такое натворила Сьюлен? Алекс говорил загадками, но сказал, что ее следует выпороть. В чем дело-то? – Да, люди здорово на нее разозлились. Все, кто попадался мне сегодня в Джонсборо, грозятся прирезать ее при первой же встрече, но, может быть, со временем они это дело переживут. Пообещайте мне не накидываться на нее. Не хочу я сегодня никаких свар, когда мистер О’Хара лежит в гостиной. «Это он, ОН не хочет никаких свар! – возмутилась в душе Скарлетт. – Так разговорился, словно «Тара» уже его!» Потом подумала о Джералде, лежащем в гостиной, и вдруг расплакалась. Она рыдала горько, в голос, захлебываясь слезами. Уилл обнял ее одной рукой и притянул к себе, утешая без слов. Так они и тащились потихоньку ухабистой дорогой; Скарлетт положила голову ему на плечо, шляпка у нее съехала набок. И постепенно она забыла, каким стал Джералд за последние два года, – забыла старого рассеянного джентльмена, не сводящего глаз с дверей в ожидании женщины, которая уже никогда не войдет в них. Она вспоминала полного жизни, сильного, мужественного человека с гривой жестких белых кудрей, громогласного, энергичного, громко топающего сапогами по дому, любителя глупых шуток, щедрого и великодушного. Когда она была маленькая, он казался ей самым чудесным человеком на свете, ее неистовый, хвастливый, не знающий удержу отец. Он сажал ее впереди себя в седло и брал препятствия, он шлепал ее по попке, если не слушалась, а потом плакал вместе с ней и давал четвертак, чтобы утихомирилась. Она вспоминала, как он приезжал из Атланты или Чарлстона, обвешанный подарками, которые никому не годились; еще припомнила, чуть улыбнувшись сквозь слезы, его полуночные возвращения из Джонсборо после присутственных дней – пьяный как сто чертей, он перемахивал на своем громадном жеребце через все изгороди и пел раскатисто «Увитую плющом». И как потом смущался, увидевшись утром с Эллен. Ну вот, теперь он опять вместе с Эллен. – Почему ты не написал мне, что он заболел? Я бы тут же приехала. – А он и не болел, ни минуты. Ну, довольно плакать, душенька, возьмите вот мой платок, а я буду рассказывать. Она высморкалась в его бандану, потому что умчалась из Атланты даже без носового платка, и устроилась поудобнее в кольце его руки. Какой он все же славный, Уилл! Ничем не выведешь его из равновесия. – Значит, дело было так. Вы посылали нам сюда деньги, а мы с Эшли уплатили налоги, да, и купили мула, семян и всякого такого, а еще кур и поросят. Мисс Мелли отлично управлялась с курами, да-с, господа хорошие, она сумела. Мисс Мелли, доложу я вам, превосходная женщина. Ну и вот, когда мы всего такого накупили для «Тары», то на тряпки и финтифлюшки мало что осталось. Правда, никто не жаловался. Кроме Сьюлен. Мисс Мелли и мисс Кэррин сидят себе дома и носят старую одежду с какой-то даже гордостью, но вы же знаете Сьюлен. Не может она обходиться без нового. Это у нее как кость в горле – что всякий раз, когда я беру ее с собой в Джонсборо или там в Фейетвилл, ей приходится надевать старые платья. Особенно если учесть, что леди саквояжников… их женщины то есть, они вечно трясут оборками. А жены этих чертовых янки, которые заправляют в вольном бюро, – вот кто одевается-то, с ума сойти! Тогда для наших леди из графства стало вроде как делом чести надевать в город самое неприглядное, что у них есть, только ради форсу: дескать, это их не волнует, даже наоборот – они этим гордятся. А Сьюлен – нет. И еще она хочет лошадь и экипаж. Говорит, у вас же есть. – Какой там экипаж, обыкновенная старая бричка, – сказала Скарлетт, начиная сердиться. – А это не имеет значения. Сьюлен не забыла и не простила вам Фрэнка Кеннеди, и, по-моему, ее нельзя винить. Вы ведь понимаете, какую подлую штуку сыграли с сестрой.