– Серьезно? – Конечно! Как вы можете хотя бы допускать подобное? – О, прошу меня извинить, миссис Кеннеди! Я знаю, ваши мотивы всегда безупречны. Однако Джонни Галлегер такая холодная тварь, каких свет не видывал. Присматривайте за ним, а то как бы вам не пришлось разбираться с инспектором, когда он нагрянет. – Занимайтесь своими делами, а я буду своими, – резко ответила Скарлетт. – Я больше не хочу говорить о заключенных. Все так и кипят из-за них. Моя бригада – это мое дело… но вы все же не сказали, чем занимаетесь в Новом Орлеане. Вы так часто наведываетесь туда, что люди уже поговаривают… – Она осеклась: ей вовсе не хотелось заходить так далеко. – И что же они говорят? – Ну… что у вас там возлюбленная. Что вы собираетесь жениться. Это так, Ретт? Любопытство так долго снедало Скарлетт, что она не смогла удержаться и спросила в упор. В ту же секунду она почувствовала странный укол ревности: Ретт – и вдруг женится. Хотя ей было непонятно, почему это должно волновать ее. Он вдруг насторожился и пристально посмотрел на нее, так что она покраснела. Потом спросил: – Для вас это так важно? – Мне было бы жаль лишиться вашей дружбы, – чопорно ответила она, стараясь придать голосу оттенок безразличия, и затем наклонилась, чтобы поправить одеяло у головки дочери. Ретт неожиданно улыбнулся: – Посмотрите на меня, Скарлетт. Она нехотя подняла на него глаза и покраснела еще сильнее. – Вы можете передать вашим любопытным друзьям, что, если я и женюсь, то только потому, что другим путем не смог добиться женщины, которую желал. А я еще ни одной женщины не желал так сильно, чтобы жениться. Теперь Скарлетт уже совсем смутилась и растерялась, потому что вспомнила, как однажды ночью во время осады на этом же самом крыльце он сказал: «Я не из тех, кто женится» – и небрежно предложил ей стать его любовницей… Она также вспомнила тот ужасный день, когда приходила к нему в тюрьму. Ее захлестнуло жгучее чувство стыда. Прочитав все по ее глазам, Ретт злорадно усмехнулся и проговорил: – Но я удовлетворю ваше пошлое любопытство, раз уж вы спросили в лоб. Я не к возлюбленной езжу в Новый Орлеан, а к ребенку, маленькому мальчику. – К мальчику? – Услышанное настолько поразило Скарлетт, что смущение как рукой сняло. – Да. Я его законный опекун и несу ответственность за него. Он учится в школе. Я часто езжу повидаться с ним. – И привозить ему подарки? – Так вот откуда он знает, что должно понравиться Уэйду, сообразила Скарлетт! – Да, – нехотя согласился Ретт. – Ну и ну! Он красивый? – Даже чересчур. Это не очень-то хорошо для него. – И слушается? – Нет. Сущий чертенок. Лучше бы ему вообще не родиться на свет. От мальчиков забот полон рот. Это все или вы что-то еще хотели бы узнать? Он помрачнел, брови сошлись на переносице. Похоже, он пожалел, что сказал лишнее. – Ну, если только вы сами не хотите мне что-то еще сообщить, – сказала Скарлетт надменно, хотя сама прямо сгорала от любопытства. – Однако я никак не могу представить вас в роли опекуна, – улыбнулась она, надеясь выбить его из колеи. – Я и не предполагал, что вы сможете. Ваше воображение весьма ограниченно. Больше он ничего не сказал и какое-то время молча курил. Скарлетт хотела ответить ему такой же колкостью, но не нашлась. – Вы меня очень обяжете, если не станете об этом распространяться, – наконец произнес он. – Хотя, конечно, просить женщину держать рот на замке – это значит просить о невозможном. – Я умею хранить секреты, – заметила Скарлетт с чувством оскорбленного достоинства. – Правда? Как славно открывать незнакомые стороны у своих друзей. Да перестаньте дуться, Скарлетт. Извините меня за грубость, но вы заслужили – не будете совать нос в чужие дела. Подарите мне вашу улыбку, и поговорим пару минут о чем-то приятном, прежде чем я перейду к неприятному. «Боже мой! – ахнула она про себя. – Сейчас он возьмется за Эшли и лесопилку!» Чтобы отдалить этот момент, широко улыбнулась, демонстрируя свои прелестные ямочки на щеках: – Ретт, где вы еще были? Вы же не сидели все время в одном только Новом Орлеане? – В прошлом месяце я был в Чарлстоне. Мой отец умер. – Извините. – Не стоит извиняться. Я уверен, он умер, ни о чем не сожалея, ну и я не сожалею, что он скончался. – Ретт, что за ужас вы говорите. – Было бы гораздо хуже, если бы я притворялся, что сожалею, когда это не так. Мы с ним никогда не любили друг друга. Я не могу припомнить ни одного случая, чтобы старый джентльмен положительно отозвался обо мне. Я пошел по стопам его отца, а своего отца он, мягко выражаясь, осуждал. Со временем это осуждение перешло в неприязнь ко мне, которую, надо признаться, я не пытался развеять. Отец требовал, чтобы я поступал так, как хочет он, но это было исключительно скучно. В конце концов, он выгнал меня из дома, не дав ни цента и научив только тому, что обязан уметь джентльмен из Чарлстона – то есть метко стрелять и отменно играть в покер. Он воспринял как личную обиду, когда узнал, что я не подох с голоду, что покер сослужил мне отличную службу, а игра позволяет мне жить, ни в чем себе не отказывая. Он страшно оскорбился, что кто-то из рода Батлеров стал игроком, и, когда я впервые явился домой, он запретил моей матери видеться со мной. И всю войну, когда я бывал в Чарлстоне по блокадным делам, матери приходилось лгать, чтобы ускользнуть ко мне. Само собой разумеется, это не способствовало усилению моей любви к отцу. – Я ничего этого не знала! – Он являл собой пример так называемого образцового джентльмена старой школы, а это сводится к невежеству, тупоумию, нетерпимости и неспособности мыслить иными категориями, чем те, к которым привыкли другие джентльмены старой школы. Все крайне восхищались им, когда он лишил меня наследства, и сочли, что мне конец. Как сказано в Библии: «Коли твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его». Я был правым глазом, его старшим сыном, и он вырвал меня, не зная жалости. Он чуть усмехнулся, но по глазам было видно, что воспоминания его не забавляют. – Это я мог бы простить, но то, что он сделал с матерью и сестрой после войны, простить не мог. Фактически он обрек их на полную нищету. Усадьба сгорела, рисовые поля превратились в болота. Городской дом ушел за долги, а у них остались лишь две комнаты, в которых не стали бы жить даже негры. Матери я отсылал деньги, но отец возвращал их: грязные деньги, как вы понимаете! Несколько раз я приезжал в Чарлстон и передавал тайком деньги моей сестре. Но отец всегда узнавал об этом и страшно ругал ее, да так, что она, бедняжка, не взвидела света белого. Деньги, конечно, возвращались ко мне обратно. Я не знаю, как они жили… Нет, знаю. Мой брат поддерживал их, как мог, хотя он тоже сильно нуждался. Он тоже ничего не принял бы от меня: видите ли, деньги спекулянта приносят несчастья. Выручали, разумеется, друзья. Ваша тетя Юлалия, она была к ним очень добра. Как вы знаете, она очень близкая подруга моей матери. Она присылала им одежду… Боже милостивый! Моя мать жила на подачки! Он сбросил привычную маску, и Скарлетт увидела, что он горит неприкрытой ненавистью к отцу и болью за мать. – Тетя Лали! Как же так, Ретт! У нее же ничего нет, кроме того, что я ей присылала! – Вот откуда все! Какая вы все-таки, моя дорогая, невоспитанная! Своим хвастовством еще больше унижаете меня. С меня причитается денежная компенсация! – С удовольствием ее приму, – сказала Скарлетт, не сдержав улыбку. – Ох, Скарлетт, как загораются ваши глаза при мысли о долларах. Вы уверены, что, помимо ирландской, в вас не намешана кровь шотландцев и евреев? – Не будьте противным! Я не собиралась вас унижать, говоря о тете Лали. Хотя, если честно, она думает, что я чеканю деньги. Она засыпала меня письмами с просьбами прислать ей еще и еще, но, видит Бог, я не могу содержать всю чарлстонскую родню, когда здесь нужно кормить столько ртов. От чего умер ваш отец? – Льщу себя надеждой, что от благородного истощения. Так ему и надо. Он хотел и мать с Розмари уморить голодом. Теперь, когда он умер, я могу помогать им. Я купил им дом на Бэттери и нанял слуг. Но, конечно, они помалкивают, откуда у них появились деньги. – Почему? – Моя дорогая, кому, как не вам, знать Чарлстон! Вы же бывали в этом городе. Мои родные могут быть бедны, но они обязаны считаться с условностями света. А как им быть, если вскроется, что они живут на деньги азартного игрока и спекулянта? В общем, был пущен слух, будто бы отец оставил огромную страховку, что он разорился и умер голодной смертью, но исправно платил за нее, ради того, чтобы потом его семья не знала нужды. Таким образом, он теперь предстал еще более истинным джентльменом старой школы, чем был прежде. По сути, мучеником, пожертвовавшим собой ради благополучия семьи. Надеюсь, он переворачивается в гробу от сознания того, как хорошо теперь устроились мать с сестрой, несмотря на все его старания… Отчасти мне жаль, что он умер, потому что он желал смерти… был даже ей рад. – Но почему? – Фактически он умер, когда Ли сдался. Знаете, есть такой тип людей. Он никак не мог приспособиться к новым порядкам и тратил свою жизнь, толкуя о добрых старых временах. – Ретт, неужели старики все такие? – спросила Скарлетт, вспоминая отца и то, что о нем говорил Уилл. – Да боже мой, нет, конечно! Посмотрите хотя бы на дядю Генри и этого старого облезлого кота, мистера Мерривезера. Они воспрянули духом, маршируя с ополчением, и мне кажется, что с тех пор у них прибавилось сил и появился блеск в глазах. Сегодня утром я встретил старого Мерривезера – он теперь развозит булочки и так костерит свою конягу, что любой армейский погонщик мулов позавидует. Говорит, что, взяв вожжи, помолодел на десять лет. Еще бы: сбежал из дому, где его допекала сноха. А взять вашего дядю Генри. Его хлебом не корми, дай только выступить в суде в защиту вдов и сирот против саквояжников – думаю, даже бесплатно. А не будь войны, он так бы и доживал век, кляня свой ревматизм. Они обрели вторую молодость, потому что снова приносят людям пользу и чувствуют, что нужны им. И рады, что новая жизнь дала старикам шанс проявить себя. Вместе с тем найдется немало людей, молодых людей, которые чувствуют себя так, как чувствовали наши с вами отцы. Они не могут и не хотят перестроиться, и здесь я вынужден перейти к неприятному вопросу, который хотел обсудить с вами, Скарлетт. Резкая смена темы застала Скарлетт врасплох, и она, запинаясь, проговорила: – А… что такое… – А про себя простонала: «Ну вот, дождалась! И как мне теперь изворачиваться?» – Зная вас, я не должен был бы ожидать от вас ни честности, ни правдивости, ни порядочности в сделке. Но, как ни глупо, я вам поверил. – Не понимаю, о чем это вы? – Думаю, понимаете. Да и вид у вас очень виноватый. Когда я ехал к вам по Плющовой улице, меня окликнула из-за изгороди не кто иная, как миссис Уилкс! Конечно, я остановился поболтать с ней. – Вот как? – Да. Мы мило побеседовали. Она считает, что я поступил геройски, встав за защиту Конфедерации, пусть и в последнюю минуту, и давно хотела мне это сказать. – Какая ерунда! Мелани просто дура. Из-за вашего геройства в ту ночь она могла умереть. – Полагаю, она сочла бы, что отдала свою жизнь за правое дело. Я спросил, что она делает в Атланте. Она удивилась моей неосведомленности и пояснила, что теперь они живут здесь и что вы по доброте душевной взяли себе в партнеры Эшли. – Что из того? – резко бросила Скарлетт. – Когда я давал вам деньги на лесопилку, то поставил перед вами одно условие, с которым вы согласились, и это условие заключалось в том, что вы не будете поддерживать Эшли Уилкса. – Вы невозможный человек. Я вернула вам все ваши деньги. Лесопилка принадлежит мне, и я могу делать с ней все, что мне заблагорассудится. – А не скажете ли мне, каким образом вы сколотили капитал, чтобы расплатиться со мной? – Я сколотила его на продаже лесоматериалов. – То есть с помощью тех денег, которые я вам ссудил, чтобы вы сумели открыть свое предприятие. И теперь мои деньги используются для содержания Эшли. Вы женщина, напрочь лишенная чести, и, если бы вы не расплатились со мной, я с огромным удовольствием потребовал бы заплатить долг сейчас, а если бы вы не смогли, то ваша лесопилка пошла бы с публичных торгов.