– Мне кажется, она меня примет, – послышался из темноты голос Ретта. – Она лежит пластом, капитан Батлер, и не хочет никого видеть. Бедняжка, как ей тяжело. Она… – Мне кажется, она меня примет. Пожалуйста, передайте ей, что завтра я уезжаю, и, возможно, надолго. Это очень важно. – Но как же… – забеспокоилась тетя Питти. Скарлетт ринулась в холл, с удивлением заметив, что ноги у нее дрожат, и, перегнувшись через перила, сказала: – Ретт, я сейчас спущусь. Она мельком увидела пухлое лицо Питтипэт: круглые совиные глаза недоуменно смотрели вверх. «Теперь весь город будет знать, что я вела себя самым неподобающим образом в день похорон мужа», – подумала Скарлетт, поспешно возвращаясь в комнату и приглаживая волосы. Застегнула до самого горла все пуговицы черной баски, заколола ворот траурной брошью Питтипэт. «Я сама на себя не похожа, – подумала она, приблизив лицо к зеркалу. – Слишком бледная и перепуганная». Рука потянулась к коробочке с румянами… и замерла. Бедная Питтипэт совершенно расстроится, если она спустится вниз цветущая и благоухающая. Ничего другого не оставалось, как взять флакон с одеколоном и прополоскать рот. Шурша юбками, Скарлетт спустилась к стоявшим в холле Питтипэт и Ретту. Питти настольно была расстроена поступком Скарлетт, что даже забыла предложить гостю сесть. Ретт был в черном костюме и накрахмаленной плоеной сорочке, он выглядел и держался строго по обычаю: старый друг явился выразить сочувствие тому, кто понес тяжелую утрату. Его безукоризненность даже походила на пародию, но Питти, конечно, ничего такого не заметила. Он должным образом извинился за беспокойство и выразил сожаление в связи с тем, что за срочностью дела покинул город и не смог присутствовать на похоронах. «Чего его сюда принесло? – гадала Скарлетт. – Он же ни одного слова не сказал серьезно». – Мне крайне неприятно беспокоить вас в такой момент, но у меня есть дело, не терпящее отлагательства. О нем мы говорили с мистером Кеннеди… – Я не знала, что у вас с мистером Кеннеди есть дела, – заметила Питти, недовольная тем, что какой-то вид деятельности Фрэнка остался ей неведом. – Мистера Кеннеди отличал весьма широкий круг интересов, – уважительно сказал Ретт. – Не пройти ли нам в гостиную? – Нет! – воскликнула Скарлетт, бросая взгляд на закрытые двери, как будто там все еще стоял гроб. Она зареклась входить в эту комнату. Питти, кажется впервые в жизни, поняла намек и не слишком любезно промолвила: – Проходите в библиотеку. Ну а я… я поднимусь наверх за штопкой. Целую неделю ничего не чинила. Мне кажется… Она стала подниматься по лестнице – воплощенное неодобрение, до которого, однако, не было дела ни Скарлетт, ни Ретту. Он посторонился, пропуская ее в библиотеку. – Что у вас с Фрэнком было общего? – резко спросила Скарлетт. Он подошел ближе и прошептал: – Ничего. Просто надо было избавиться от мисс Питти. – Он помолчал и, нагнувшись к ней, продолжал: – Скарлетт, это никуда не годится. – Что? – Одеколон. – Я определенно вас не понимаю. – Нет, вы определенно понимаете. Вы стали много пить. – И что из того? Вас это не касается! – Вы – сама учтивость даже в скорби. Не пейте в одиночку, Скарлетт. Люди все равно узнают, и вашей репутации конец. Да и вообще это никуда не годится – пить в одиночку. Так в чем же дело, милая? Он подвел ее к дивану розового дерева, она молча села. – Я закрою двери? Скарлетт знала, что, увидев закрытые двери, Мамми поднимет скандал и потом целыми днями будет читать ей нотации, но было бы куда хуже, если бы она услышала их разговор о выпивке, особенно в свете пропавшей бутылки. Скарлетт кивнула, и Ретт сдвинул вместе раздвижные двери. Когда он вернулся и сел рядом с ней, внимательно изучая черными глазами лицо, все вдруг переменилось: гроб с телом исчез из ее сознания, затопленный жизненной силой, которую он излучал, и комната снова показалась приятной и родной, а лампы засветились теплым розоватым светом. – Ну, в чем же дело, милая? Ни один человек на свете не умел произносить это словечко так легко и ласково, как это получалось у Ретта, даже когда он шутил, но кажется, на этот раз он говорил серьезно. Скарлетт подняла на него страдальческие глаза и при виде этого невозмутимого лица почувствовала себя спокойнее. Она не знала, почему это произошло, поскольку перед ней был совершенно непредсказуемый и бессердечный человек. Возможно, это было вызвано тем, что, как он часто говаривал, они были во многом схожи. Порой ей в голову приходила мысль, что все люди, которых она встречала, казались ей чужаками – все, за исключением Ретта. – Вы ничего не хотите мне сказать? – спросил он, как-то странно и осторожно взяв ее руку. – Здесь нечто больше, чем то, что старина Фрэнк оставил вас? Вам нужны деньги? – Деньги? Господи, да нет же! О, Ретт, я так боюсь… – Не будьте дурочкой, Скарлетт. Вы в жизни никогда ничего не боялись. – О, Рэтт, я боюсь. Слова сами собой вырвались из сердца Скарлетт. Ретту можно излить душу. Он сам в жизни натворил много плохого, и не ему судить ее. Какое это утешение – знать, что еще есть кто-то, такой же плохой и бесчестный, кто может обманывать и лгать, в то время как мир прямо-таки напичкан людьми, которые никогда не солгут даже ради спасения своей души и скорее умрут, чем совершат бесчестный поступок. – Я боюсь умереть и попасть в ад. Если бы он поднял ее на смех, она умерла бы прямо на месте. Но Ретт не засмеялся: – Вы совершенно здоровы… и вообще может оказаться, что нет никакого ада. – О нет, Ретт, есть! Сами знаете! – Я знаю, что он есть, но только здесь, на земле. Не после смерти, Скарлетт. После того как мы умрем, уже ничего не будет. Ваш ад перед вами сейчас. – О, Ретт, это же богохульство! – Но необыкновенно утешительное! Теперь он снова начал дразнить ее, Скарлетт это поняла по лукавому блеску его глаз и не была против. От его теплых и сильных рук становилось так спокойно на душе. – Ретт, мне не следовало бы выходить замуж за Фрэнка. Это моя вина. Он ухаживал за Сьюлен и любил ее, а не меня. Но я обманула его: сказала, что сестра хочет выйти за Тони Фонтейна. Как я могла так поступить?! – Ага, вот как оно было! То-то я ничего не понимал. – И потом я принесла ему одни несчастья. Я заставляла его делать то, что он не хотел… чтобы люди платили по счетам, хотя они были не в состоянии. Ему очень не понравилось, что я стала управлять лесопилками, построила салун и наняла заключенных. Он не знал, куда деваться от стыда. Да, Ретт, я убила его. Вот именно убила! Я не знала, что он состоит в клане. Не думала, что у него хватит пороху. А надо было подумать. Да, я убила его. – Как сказал Шекспир: «И смоет ли великий океан Нептуна эту кровь с руки моей?»[9] – Что? – Да так. Дальше. – Дальше? Это все. Разве этого мало? Я вышла за него замуж, я сделала его несчастным, и я убила его. О господи! Не понимаю, как я могла так поступить. Обманом я женила его на себе. Тогда мне казалось, что я поступаю совершенно правильно, но теперь вижу, что была не права. Ретт, я не могу поверить, что все это сделала я. Так подло вести себя с ним… а я ведь не такая вредная по натуре. Меня не так воспитывали. Мама… – Скарлетт замолчала. Весь день она старалась не думать об Эллен, но теперь уже не могла изгнать из памяти облик матери. – Я часто задумывался, что она была за человек, – проговорил Ретт Батлер. – Мне кажется, вы больше похожи на отца. – Мама была… о, Ретт, в первый раз я радуюсь, что ее нет, что она не видит меня. Она учила меня не быть вредной. Она была очень добра ко всем. Она предпочла бы, чтобы я голодала, чем совершила такое. И я хотела во всем походить на нее, но совершенно не похожу. Об этом я никогда раньше не думала, голова была занята совсем другим, но я стремилась походить на нее. Я не хотела походить на отца. Я любила его, но он был… таким… таким бездумным. Знаете, Ретт, время от времени я изо всех сил старалась хорошо относиться к людям и быть доброй к Фрэнку, но потом опять мне снился тот кошмар, который нагонял на меня страх, и мне хотелось выбежать и хватать деньги у всех. По лицу Скарлетт струились слезы, она этого не замечала, ногти впились в его руку. – Что за кошмар? – спокойно и сочувственно спросил он. – О… я забыла, вы же ничего не знаете. Всякий раз, когда я старалась быть доброй и внимательной к людям и говорила себе, что деньги для меня не самое главное, то по ночам меня начинал преследовать один и тот же сон, будто я вернулась в «Тару», сразу после смерти матери, а там похозяйничали янки. Ретт, вы не можете себе представить… я покрываюсь холодным потом, когда вспоминаю те дни. Я вижу, что все вокруг сожжено, стоит гробовая тишина и нечего есть. О, Ретт, во сне голод снова возвращается. – Дальше. – Голодаю не только я. Голодают папа, девочки и негры, и все твердят одно и то же: «Мы хотим есть». От голода мне больно, он нагоняет на меня страх. Потом во сне я оказываюсь в каком-то сером тумане и бегу, бегу в нем; бегу изо всех сил, словно за мной кто-то гонится, и мне кажется, что вот-вот сердце выскочит из груди; я начинаю задыхаться, но говорю себе, что должна туда добраться и там мое спасение. Хотя я не знаю, куда мне надо. Вдруг я просыпаюсь, холодея от страха, и ужасно боюсь снова оказаться голодной. После этого кошмара мне все время кажется, что всех денег мира не хватит, чтобы я перестала бояться. А тут еще Фрэнк вечно мямлит, блеет и сводит меня с ума. Ну, я и срывалась. По-моему, он ничего не понимал, а я и не хотела заставить его понять. Я думала, вот наступит день, у нас появятся деньги, я перестану бояться голода и сделаю так, чтобы ему тоже было хорошо. И вот теперь он умер, и я опоздала. О, тогда мне казалось, что я поступаю совершенно правильно, но все было неправильно. Если бы можно было начать сначала, я стала бы действовать по-другому, и… – Стоп, – остановил ее Ретт, освобождая руку и вынимая из кармана чистый платок. – Вытрите лицо. Нет смысла заниматься самобичеванием. Скарлетт взяла платок и промокнула щеки, чувствуя, что теперь, переложив свой груз на широкие плечи Ретта, можно свободно вздохнуть. Этот человек всегда казался ей всезнающим и спокойным, и даже его легкая усмешка успокаивала нервы, как бы говоря Скарлетт, что так переживать не стоит. – Вам теперь лучше? Тогда перейдем к сути вопроса. Вы говорите, что, если бы можно было начать сначала, стали бы действовать по-другому. Но стали бы? Подумайте. Так стали бы? – Ну… – Нет, вы поступили бы точно таким же образом. У вас был выбор? – Нет. – Тогда о чем сожалеть? – Из-за моей низости погиб человек. – Вы бы остались такой, даже если бы он не погиб. Как я понимаю, на самом деле вы не сожалеете о том, что вышли замуж за Фрэнка, помыкали им и непреднамеренно привели его к гибели. Вы сожалеете лишь о том, что из-за этого можно очутиться в аду. Правильно? – Ну… все так перепуталось. – Путаница также наблюдается в вашей этике. Вы как воришка, которого поймали за руку, но он не сожалеет о том, что украл, зато сожалеет, что ему придется отправиться в тюрьму. – Вор… – Да не воспринимайте меня буквально! Другими словами, не приди вам в голову эта дурацкая идея о вечном мучении в геенне огненной, вы бы сочли, что ловко избавились от Фрэнка.