– Произнеси по буквам. Скарлетт исполнила просьбу мужа, и Ретт только многозначительно потеребил усы. – Гм… – Такая прелесть! – продолжала она. – У него высокая мансардная крыша, по карнизу идет заборчик, а по углам стоят башенки, покрытые шифером. И в башенках окна из красного и голубого стекла. Красота – глаз не оторвешь! – Я полагаю, что перила крыльца ажурные? – Да. – А с крыши крыльца свисают деревянные завитушки? – Да. Ты, наверное, видел такой. – Видел… но не в Швейцарии. Швейцарцы – очень интеллигентный народ и строго следят за архитектурной красотой. Ты и в самом деле хочешь такой дом? – Ну конечно! – Я полагал, что общение со мной разовьет твой вкус. Почему все же не колониальный или креольский стиль? Представь себе: большой дом с шестью белыми колоннами. – Говорят же тебе – я не хочу ничего старомодного и приевшегося. А внутри должны быть красные обои, и на всех раздвижных дверях надо будет повесить портьеры из красного бархата… Да! У нас будет дорогая мебель орехового дерева, а на полу – огромные толстые ковры… О, Ретт, все будут зеленеть от зависти, увидев наш дом! – Так уж важно, чтобы все завидовали? Ну, если тебе очень хочется, пусть все зеленеют. А тебе никогда не приходило в голову, что роскошный дом среди всеобщей нищеты отдает дурным вкусом? – А я так хочу, – упрямо сказала она. – И пусть им теперь будет плохо – тем, кто плохо ко мне относился. Мы будем устраивать такие приемы, что многие в городе пожалеют, зачем говорили о нас всякие гадости. – А кто будет ходить на наши приемы? – Как кто? Все, конечно. – Сомневаюсь. Старая гвардия умирает, но не сдается. – О, Ретт, и ты можешь так говорить? Люди всегда любят тех, у кого есть деньги. – Но не южане. Богатым спекулянтам труднее проникнуть в благородные гостиные, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Что касается иуд, то есть нас с тобой, моя птичка, то дай бог, чтобы нам не плевали в лицо. Впрочем, если ты не боишься, я, дорогая моя, с тобой заодно в этом походе. И раз уж мы заговорили о деньгах, давай решим вот что. На дом со всеми безделушками ты можешь тратить сколько хочешь. Захочешь драгоценности – пожалуйста, но только выбирать их буду я. У тебя, моя птичка, совершенно ужасный вкус. Для Уэйда и Эллы – все, что ни пожелаешь. И если Уилл Бентин не сможет выкрутиться с хлопком, я берусь помочь ему, чтобы этот белый слон по-прежнему стоял в столь любимом тобою графстве Клейтон. Как считаешь, это справедливо? – Конечно. Ты очень щедр. – Слушай дальше. Но ни единого цента на магазин и ни единого цента на эту твою спичечную фабрику. – О, – разочарованно протянула Скарлетт. Весь медовый месяц она прикидывала, как раскошелить мужа на тысячу долларов, которые нужны ей для расширения лесного склада. – Я всегда считала, что ты гордишься своими широкими взглядами и тебе наплевать на то, что говорят люди о моих методах работы. Оказывается, ты такой же, как все: боишься, что скажут, будто я держу мужа под каблуком. – Никогда никто не сможет сомневаться насчет того, кто в семье Батлер главный, – тягуче проговорил Ретт. – А на дураков мне плевать. По правде говоря, я настолько невоспитан, что горжусь своей умной и ловкой женой. Я хочу, чтобы ты продолжала управлять магазином и лесопилками. Все это достанется твоим детям. Когда Уэйд подрастет, он, возможно, не захочет сидеть на шее отчима и возьмет на себя управление. Но на другие дела я не дам ни цента. – Почему? – Потому что я не хочу содержать Эшли Уилкса. – Ты собираешься начать все сначала? – Нет. Но ты спросила о причинах, и я привел их. И вот еще что. Не думай, что тебе удастся вести двойную бухгалтерию и врать, как дорого стоят новые платья и домашнее хозяйство, ради того, чтобы выкраивать деньги на мулов и лесопилку для Эшли. Я буду самым тщательным образом проверять твои расходы, я ведь знаю, что сколько стоит. И не надо делать вид оскорбленной невинности. Я знаю, на что ты способна. На многое. Ради «Тары» и Эшли ты готова на все. Против «Тары» я ничего не имею, но Эшли у меня ничего не получит. Я не натягиваю поводья, моя лошадка, но не забывай, что в любую минуту могу пустить в ход удила и шпоры. Глава 49 Миссис Элсинг внимательно прислушалась к звукам в холле. Когда шаги Мелани замерли в кухне, где, судя по звону посуды, готовились закуски, она вполголоса заговорила с дамами, сидящими кружком в гостиной с корзинками для шитья на коленях. – Лично я не намерена бывать у Скарлетт, ни теперь, ни когда-либо в будущем, – проронила она, и лицо ее окаменело в своей холодной элегантности. Члены дамского швейного кружка для вдов и сирот Конфедерации живо воткнули иголки в ткань и сдвинули кресла-качалки. Все дамы горели желанием промыть косточки Скарлетт и Ретту, но мешало присутствие Мелани. Только вчера молодожены вернулись из Нового Орлеана и заняли номер для новобрачных в «Национале». – Хью говорит, что из простой вежливости я должна нанести им визит, поскольку капитан Батлер спас ему жизнь, – продолжала миссис Элсинг. – Даже бедняжка Фанни встала на его сторону и заявила, что пойдет к ним. Но я ответила ей: «Фанни, не будь этой Скарлетт, Томми сейчас был бы жив. Ты оскорбишь его память». Тогда Фанни ничего лучше не нашла сказать, как: «Мама, я пойду не к Скарлетт, а к капитану Батлеру. Он старался спасти Томми, и не его вина, что ничего не вышло». – Как все-таки глупа молодежь! – подхватила миссис Мерривезер. Полная грудь женщины заколыхалась от гнева при воспоминании о том, как грубо Скарлетт отреагировала на ее совет не выходить за Ретта. – Моя Мейбл так же глупа, как твоя Фанни. Она мне сказала, что пойдет вместе с Рене поздравить их, потому что капитан Батлер спас Рене от виселицы. Я тоже сказала, что, если бы Скарлетт вела себя скромно, с Рене ничего бы не случилось. И папаша Мерривезер собирается к ним! Видно, совсем ума лишился, если говорит, что в отличие от меня благодарен этому человеку, хоть он и негодяй. Представьте себе, после того как папаша Мерривезер побывал в заведении у этой Уотлинг, он ведет себя совершенно недостойно. С визитами, и к кому! Ну, я-то уж не пойду! Скарлетт поставила себя вне закона, выйдя замуж за этого типа. Мало того, что он в войну спекулировал и наживался, когда мы голодали, так теперь еще спелся с саквояжниками, да еще сделался другом – чуть ли не лучшим! – этого мерзавца, губернатора Баллока. С визитами – как же! Миссис Боннел, загорелая, жизнерадостная толстушка, вздохнула и сказала: – Долли, это всего лишь частный визит вежливости. Я даже не могу их осуждать. Я слышала, что все мужчины, которые действовали в ту ночь, готовы выразить капитану Батлеру свою признательность. Думаю, они правы. Хотя иногда у меня в голове не укладывается, что Скарлетт – родная дочь Эллен Робийяр! С Эллен мы вместе ходили в школу в Саванне, все в классе ее очень любили, и ко мне она всегда хорошо относилась. Если бы только отец не был против ее брака с кузеном, Филиппом Робийяром! Парень как парень… каждый парень должен перебеситься. А Эллен почему-то кинулась замуж за старого О’Хара, вот вам и дочечка! Но, откровенно говоря, из уважения к памяти Эллен я к ним схожу. – Сентиментальная чушь! – негодующе фыркнула миссис Мерривезер. – Китти Боннел, вы собираетесь с визитом к женщине, которая выскочила замуж, не выдержав года со смерти мужа? К женщине… – Фактически это она и убила мистера Кеннеди, – вставила Индия. Ее голос прозвучал ровно, но с раздражением. Вспоминая Скарлетт, она всякий раз не могла сдержаться: невольно в этот момент в ее голове всплывал образ Стюарта Тарлтона. – И потом я всегда полагала, что между ней и этим Батлером что-то было до гибели мистера Кеннеди, хотя многие так не считают. От изумления, вызванного столь шокирующим признанием, прозвучавшим к тому же из уст старой девы, дамы даже не заметили, что в дверях стоит Мелани. Увлеченные беседой, они не услышали легких ее шагов и теперь, при внезапном появлении хозяйки дома, стали похожи на школьниц, застигнутых учительницей. Увидев, как переменилось лицо Мелани, все не на шутку струхнули. Такой Мелани они еще не знали: лицо пылает праведным гневом, глаза горят, ноздри трепещут. Они и не предполагали, что Мелани можно вывести из себя. Все любили ее и воспринимали как исключительно милую и самую уступчивую из молодых женщин, уважающую старших и напрочь лишенную собственного мнения. – Как ты смеешь, Индия? – тихо промолвила она дрожащим голосом. – Ты ревнуешь и злишься. Стыдись! Индия побледнела, но головы не опустила. – Я не отступлюсь, – сказала она сухо, хотя внутри у нее все кипело. «Ах, вот как, я ревную! – думала она. – Разве мало причин злиться на Скарлетт, после того как она обошлась со Стюартом, Душечкой и Чарльзом? Да ее надо ненавидеть, особенно сейчас, когда, похоже, и Эшли угодил в расставленные сети? Я много бы могла порассказать об Эшли и твоей драгоценной Скарлетт». Индия не знала, что и делать; она стремилась оградить Эшли, но как? Смолчать или наоборот – поведать Мелани и всему свету о своих подозрениях? Это заставило бы Скарлетт отцепиться от Эшли. Но время еще не пришло. Ничего определенного ведь пока нет, так, одни лишь подозрения. – Я не отказываюсь от своих слов, – повторила Индия. – Тебе повезло, что ты больше не живешь под моей крышей, – отрезала Мелани. Индия вскочила на ноги, землистое лицо залилось краской. – Мелани, ты… моя невестка, и мы не должны ссориться из-за этой вертихвостки. – Скарлетт тоже приходится мне невесткой, – твердо глядя в глаза Индии, заметила Мелани; она говорила как с чужим человеком. – Скарлетт мне ближе родной сестры. Если ты забыла все хорошее, что она сделала для меня, то я – нет. Из-за меня она пережила здесь блокаду, а ведь могла уехать к себе домой, если даже тетя Питти сбежала в Мейкон. Она помогла появиться на свет моему ребенку, когда янки уже рвались в Атланту, а потом тащила меня и Бо в «Тару», хотя могла оставить в госпитале, на милость янки. Она выходила и выкормила меня, а сама валилась с ног и вечно недоедала. Она предоставила мне лучшую в «Таре» постель, потому что я ослабла и болела. А когда я встала, мне была отдана единственная пара туфель, какая нашлась в доме. Ты, Индия, можешь и забыть, что она сделала для меня, но я-то не могу. А когда вернулся Эшли, больной, сломленный, бездомный, ничего не имея за душой, она приняла его, как сестра. И когда мы решили отправиться на Север, хотя очень не хотели покидать Джорджию, Скарлетт устроила его к себе на лесопилку. А капитан Батлер спас жизнь Эшли из душевной доброты. Разумеется, у Эшли нет к нему никаких претензий! И я благодарна Скарлетт и капитану Батлеру. В отличие от тебя, Индия! Как ты могла забыть, что Скарлетт сделала для нас с Эшли? Как ты можешь так дешево ценить жизнь родного брата, если позволяешь себе чернить имя того, кто спас его? Да если ты встанешь перед ними на колени, и то будет мало! – Знаешь, Мелли, – встрепенулась миссис Мерривезер, к которой вернулось прежнее самообладание, – не следует так говорить с Индией. – И то, что вы говорили о Скарлетт, я тоже слышала! – воскликнула Мелани; она резко повернулась к дородной пожилой даме, как заправский дуэлянт, который, едва вытащив клинок из одного распростертого противника, уже готов кинуться на другого. – Вас это тоже касается, миссис Элсинг! Мне глубоко безразличны ваши вздорные мысли о Скарлетт, это ваше личное дело. Но то, что вы говорите о ней в моем доме и в моем присутствии, – это уже мое дело. И как вы вообще можете так думать и тем более произносить вслух подобные вещи? Вы ни во что не ставите жизнь ваших мужчин, да? Вам все равно, будут ли они жить или умрут? Вот какова ваша благодарность человеку, который спас их, причем рискуя своей жизнью! Янки с таким же успехом могли принять и его за члена клана, если бы правда открылась! Его могли повесить. Но он рисковал ради ваших близких. Ради вашего свекра, миссис Мерривезер, ради вашего зятя и племянников. И ради вашего брата, миссис Боннел, и вашего сына и зятя, миссис Элсинг. Неблагодарные, вот вы кто! Я жду от вас извинений. Миссис Элсинг поджала губы и быстро поднялась, запихивая свое шитье в коробку: – Если бы я знала, что вы, Мелли, настолько невоспитанны… Нет, я не собираюсь извиняться. Индия права. Скарлетт самая настоящая вертихвостка. Я никогда не забуду, как она вела себя во время войны. И я никогда не забуду, в кого она превратилась, дорвавшись до денег, – белая оборванка… – Вот уже чего действительно вам не забыть, – перебила Мелани, – так это, что она прогнала вашего Хью, который не сумел управлять лесопилкой. – Мелли! – хором воскликнули дамы. Миссис Элсинг гордо вскинула голову и устремилась к двери. Взявшись за ручку, она обернулась и заговорила неожиданно мягко: – Мелли, дорогая, ты разбиваешь мне сердце. Я была лучшей подругой твоей матери, я помогала доктору Миду, когда ты появилась на свет, я любила тебя, как родную дочь. Если бы ты стояла горой за что-то важное, мне было бы не так больно это слышать. Но печься о Скарлетт О’Хара, которая способна на любую гадость и по отношению к тебе, и к каждому из нас… При первых словах глаза Мелани наполнились слезами, но к концу речи ее лицо посуровело. – Я хочу, чтобы все знали одно, – четко произнесла она. – Та из вас, кто не нанесет визит Скарлетт, может забыть дорогу к моему дому. Раздались громкие возгласы, женщины в смятении поднялись с кресел. Миссис Элсинг уронила свою коробку и вернулась в комнату. Она настолько расстроилась, что не заметила, как ее накладной шиньон съехал набок. – Я этого не вынесу! – вскричала она. – Я этого не вынесу! Ты, Мелли, сама не понимаешь, что говоришь. Мы как были друзьями, так и останемся. Я не допущу, чтобы это встало между нами. Она расплакалась, и Мелани, тоже в слезах, каким-то образом очутилась в ее объятиях, но сквозь рыдания продолжала твердить, что не изменит своего решения. Другие дамы тоже прослезились, а миссис Мерривезер, шумно высморкавшись в носовой платок, обняла миссис Элсинг и Мелани. Тетя Питти, остававшаяся немым свидетелем этой сцены, неожиданно обмякла и соскользнула на пол, причем – редкий случай! – от настоящего обморока. Среди всеобщей суматохи, криков, поцелуев, плача и беготни в поисках бренди и нюхательной соли только одно лицо было бесстрастным, только одни глаза оставались сухими. Индия Уилкс покинула дом, не замеченная никем. Мерривезер, встретив дядю Генри Гамильтона в салоне «Веселая девчонка» несколько часов спустя, пересказал ему утренние события со слов миссис Мерривезер. Он поведал их с явным удовольствием, как человек, довольный тем, что кто-то посмел поставить на место его грозную сноху. Естественно, что у него самого на это никогда не хватало духу. – И что же в конце концов решили эти мокрые курицы? – раздраженно спросил дядя Генри. – Точно не знаю, – ответил дед. – Но сдается мне, что Мелли приструнила их. Хотя бы по разу, но они наведаются к Скарлетт и Батлеру. Люди уважают твою племянницу, Генри. – Мелли – дура, а дамы правы. Скарлетт – самая настоящая вертихвостка, и я не понимаю, почему Чарли на ней женился, – мрачно изрек дядя Генри. – Но Мелли все же отчасти права. Из простого приличия надо пойти и сказать спасибо капитану Батлеру, спасшему столько людей. Если вдуматься, я ничего против него не имею. Он показал себя отличным малым, спасая наши шкуры. Вот Скарлетт – как все равно репей у него под хвостом. Шустрая – жуть, и себе же хуже. Нет, все-таки надо пойти. Иуда она или кто там еще, но ведь она моя родня. Сегодня же схожу к ним. – Я с тобой, Генри. Долли хватит кондрашка, когда узнает, где я был. Подожди, пропущу-ка еще стаканчик. – Не стоит. У капитана Батлера выпьем. Что-что, а выпивка у него всегда отличная.