Возможно, происходило это потому, что ее новые друзья пусть не могли считаться леди и джентльменами, но с ними, как и с друзьями Ретта из Нового Орлеана, было безумно интересно. Куда интересней, чем с подавленными, богомольными, зачитывающимися Шекспиром друзьями ее ранних дней в Атланте. Если не считать короткой интерлюдии медового месяца, так интересно ей еще никогда в жизни не было. К тому же за спиной мужа Скарлетт почувствовала себя как за каменной стеной. Теперь о будущем можно было не беспокоиться, и ей хотелось танцевать, играть, прожигать жизнь, объедаться и опиваться, нарядиться в шелка и атлас, нежиться на пуховых кроватях и мягких диванах. И она ни в чем себе не отказывала. Видя, что Ретта это только забавляет, сбросив с себя путы детства, освободившись, наконец, от страха перед нищетой, которые преследовали ее последний год, Скарлетт добилась того, о чем мечтала всю жизнь, – делать все, что ей хочется, и посылать тех, кому это не нравится, к черту. Она преисполнилась приятным пьянящим чувством, знакомым только тем, кто всегда готов плюнуть в лицо организованному обществу, – картежникам, мошенникам, авантюристам, всем тем, кто преуспел благодаря природному уму. Она говорила и делала именно то, что хотела, и очень скоро ее надменность уже не знала границ. Она, не колеблясь, проявляла высокомерие к своим новым друзьям республиканцам и саквояжникам и крайне заносчиво держалась с гарнизонными офицерами и их семьями. Из всей пестрой людской массы, хлынувшей в Атланту, военных Скарлетт решительно отказывалась принимать и терпеть. В своем пренебрежительном к ним отношении она превзошла самое себя. Мелани была не единственной, кто помнил, что означает синяя форма. Для Скарлетт эта военная форма с золотыми пуговицами навсегда осталась олицетворением испытанного во время осады страха, панического бегства, грабежей и пожаров, безысходной бедности и изнурительной работы в «Таре». Разбогатев и заручившись поддержкой губернатора и многих видных республиканцев, она могла пренебрежительно относиться к любому военному в синей форме, который попадался ей на глаза, что с удовольствием и делала. Ретт как-то лениво заметил ей, что большинство гостей-мужчин, которые собираются под их крышей, не так давно тоже носили синюю форму, но Скарлетт с едким сарказмом ответила, что янки не кажутся ей янки, если на них нет формы. На что Ретт, пожав плечами, заметил: «О последовательность – ты бесценный дар!» Скарлетт, ненавидевшая ярко-синие мундиры, как могла унижала их обладателей, которые терялись в догадках и тем большее удовольствие доставляли ей. Гарнизонные семьи имели полное право удивляться, потому что в большинстве своем это были выдержанные, хорошо воспитанные люди, чувствующие себя одиноко на чужой земле. Им не терпелось поскорее вернуться домой, на Север, ибо они стыдились власти сброда, власти, которую были вынуждены поддерживать. Этих людей можно было уважать, но отнюдь не тех, с кем теперь общалась Скарлетт. Жены офицеров недоумевали, почему великолепная миссис Батлер благоволит рыжей Бриджит Флэгерти, разнузданной и взбалмошной, а их всячески третирует. Даже те дамы, которых Скарлетт к себе приблизила, натерпелись от нее. Впрочем, они не роптали. Для них она олицетворяла не только богатство и элегантность, но еще и старый режим со всеми его старыми именами, старыми семьями, старыми традициями, к которым им нестерпимо хотелось приобщиться. Старые семьи, в которые они страстно хотели проникнуть, дали бы Скарлетт от ворот поворот, но дамы новой аристократии не догадывались об этом. Им было известно только то, что отец Скарлетт имел много рабов, ее мать происходила из знатного рода, жившего в Саванне, и ее муж, Ретт Батлер, раньше жил в Чарлстоне. Этого им было вполне достаточно. С ее помощью они собирались проложить себе путь в прежнее высшее общество, общество тех, кто их презирал, не наносил ответных визитов и холодно раскланивался в церквях. Можно сказать, что они скорее домогались покровительства Скарлетт, которая для них, выплывших из безвестности, воплощала в себе черты этого общества. Сами насквозь фальшивые, эти леди не могли разглядеть бросавшейся в глаза фальши Скарлетт. Они воспринимали ее такой, какой она им казалась, пуская пыль в глаза, терпеливо сносили ее высокомерие, жеманство, раздражительность, надменность, откровенную грубость и прямоту, с которой та бичевала их недостатки. Те, кто был никем, а стал всем, совершенно неуверенные в себе, но страстно желающие произвести впечатление утонченных особ, боялись дать волю чувствам или резко возразить в ответ, чтобы их поведение не было воспринято как неподобающее для дам из высшего общества. Во что бы то ни стало они должны казаться великосветскими дамами. Всем своим видом эти женщины хотели продемонстрировать, как они учтивы, скромны и невинны. Общение с ними невольно наталкивало на мысль о высших существах, лишенных плоти, которым чужд сей порочный мир. Кто бы мог разглядеть в рыжей Бриджит Флэгерти с белоснежной кожей и сильным ирландским акцентом воровку, умыкнувшую у родного отца припрятанные деньги, чтобы добраться до Америки и устроиться горничной в нью-йоркском отеле. А глядя на меланхоличную Сильвию Коннингтон (бывшую Красавицу Сейди) и Мейми Барт, никто не заподозрил бы, что первая выросла над салуном отца в квартале низкопробных кабаков и бездомных бродяг, помогая ему обслуживать нахлынувших посетителей, а вторая, как гласила молва, раньше работала в одном из борделей мужа. Но нет, теперь это были утонченные и вполне уверенные в себе особы. Мужчины при деньгах не так легко приобщались к новому образу жизни или, возможно, не столь терпеливо сносили требования новой знати. Они много, даже слишком много, пили на вечеринках Скарлетт, и обычно после приема кое-кто из них оставался в ее доме, к неудовольствию супруги. Но они пили совсем не так, как мужчины ее детства. Напиваясь, превращались в глупых, безобразных и мерзких животных, и, сколько бы Скарлетт ни ставила плевательниц в самых видных местах, по утрам ковры всегда оказывались загаженными табаком. Скарлетт и презирала этих гостей, и получала от их общества удовольствие. И поскольку они ей нравились, дом был полон ими. Но всякий раз, когда они начинали раздражать ее, она презрительно посылала их к черту. И гости шли. Они терпели даже Ретта, что было гораздо труднее, потому что тот видел их насквозь, и все понимали это. Он рубил им правду в глаза даже в своем в доме, и всегда таким образом, что нечем было крыть. Не стыдясь того, как сколотил свое состояние, Ретт всячески демонстрировал, что им тоже не следует стыдиться своих гешефтов, и редко упускал возможность высказаться там, где, по общему мнению, следовало бы помолчать. Ни с того ни с сего за чашей пунша он мог самым любезным тоном заметить: «Ральф, будь у меня хоть немного здравого смысла, я сделал бы деньги, продавая акции золотых рудников вдовам и сиротам, как ты, а не рисковал бы жизнью, прорываясь сквозь блокаду»; «Билл, я вижу, у тебя новая конная упряжка. Продал еще несколько тысяч облигаций несуществующей железной дороги? Красиво сработано!»; «Поздравляю, Амос, с получением нового контракта от штата. Жаль, что слишком многим пришлось давать на лапу». Дамы считали, что он отвратительно, невыносимо вульгарен. Мужчины за глаза называли его свиньей и ублюдком. Новая Атланта любила Ретта больше старой, но он не предпринимал никаких попыток ужиться и с теми и с другими. Шел своей дорогой, довольный, презрительный, глухой к мнению окружающих, настолько вежливый, что его вежливость сама по себе уже была оскорблением. Для Скарлетт он до сих пор оставался загадкой, загадкой, над решением которой она уже перестала биться. Она была убеждена, что ему вечно чего-то недоставало или будет недоставать; он либо чего-то очень сильно хотел, но не мог получить, либо никогда ничего не хотел, поэтому ему на все наплевать. Он высмеивал все, что она делала; поощрял ее нелепые выходки и оскорбительное высокомерие, глумился над ее претенциозностью… и платил по счетам. Глава 50 Даже в самые интимные моменты жизни Ретт никогда не отступал от невозмутимо спокойной манеры держаться. А Скарлетт никогда не покидало ощущение того, что он тайно наблюдает за ней и стоит ей резко повернуть голову, как она увидит удивление в его глазах, тот задумчивый выжидающий взгляд, тот взгляд почти неимоверного терпения, который был ей непонятен. Порой она совершенно спокойно могла жить с этим человеком, несмотря на его ужасную привычку не позволять никому в его присутствии лгать, притворяться или выражаться напыщенно. Ретт терпеливо выслушивал жену, когда она рассказывала ему, как идут дела в магазине и в салуне, во что обходится питание заключенных, и потом давал дельные советы. Он мог часами танцевать на вечеринках, которые она так любила, и знал несметное количество неприличных анекдотов, которые рассказывал ей, когда редкими вечерами они оставались одни за столом, попивая кофе с коньяком. Скарлетт обнаружила, что он может дать ей все, чего она ни пожелает, ответит на любой ее вопрос, но только если она будет с ним откровенна, в противном случае, как бы она ни старалась, как бы ни намекала, на какие бы женские хитрости ни пускалась, все было напрасно. Он имел неприятную привычку мгновенно уличать ее и потом грубо высмеивать. Размышляя над вежливым безразличием, с которым он обычно к ней относился, Скарлетт часто удивлялась (не слишком, впрочем, утруждая себя нахождением ответа), почему он взял ее в жены. Мужчины вступают в брак ради любви, создания семейного очага, детей или денег, но она подспудно чувствовала, что Реттом руководило нечто другое. Он определенно не любил ее. Он называл ее роскошный дом архитектурным кошмаром и говорил, что предпочел бы жить в хорошем отеле, чем в нем. В отличие от Чарльза и Фрэнка он ни разу не завел разговор о детях. Как-то раз Скарлетт кокетливо спросила Ретта, почему он женился на ней, и пришла в бешенство, когда он весело ответил: «Я женился на тебе потому, что ты, моя дорогая, – мое любимое домашнее животное». Нет, Ретт не женился на ней, руководствуясь обычными причинами, по которым мужчины женятся на женщинах. Он женился на ней, потому что хотел ее и добиться этого не мог никаким другим способом. Он так и заявил в тот вечер, когда делал ей предложение. Он хотел ее, точно так же, как раньше хотел Красотку Уотлинг. Вывод, что и говорить, неприятный, даже оскорбительный. Однако они заключили сделку, и Скарлетт со своей стороны была довольна ею, надеясь, что доволен и Ретт, хотя не так уж важно, доволен он или нет. Однажды, после визита к доктору Миду по поводу несварения желудка, Скарлетт узнала неприятную весть, от которой уже невозможно было отмахнуться. Вечером с горящими ненавистью глазами она влетела в спальную и сообщила мужу, что у нее будет ребенок. Ретт, в шелковом халате, сидел и сквозь облако дыма молча слушал жену, пристально глядя в ее лицо. Судя по его напряженной позе, он ждал от нее чего-то для него важного. Не замечая этого, полная негодования и отчаяния, Скарлетт продолжала: – Ты знаешь, что я больше не хочу заводить детей! И никогда их не хотела. Как только у меня налаживается жизнь, приходится рожать. Да не сиди как истукан и не смейся! Тебе ребенок тоже ни к чему. За что мне такое наказание! Если Ретт и ждал от жены каких-то слов, то определенно не этих. Его лицо помрачнело, а глаза потухли. – Тогда почему не отдать его мисс Мелли? Ты сама говорила, что она настолько дурно воспитана, что хочет завести еще одного ребенка? – О, я готова убить тебя! Я не хочу его, говорят тебе! Не хочу! – Нет? Продолжай, пожалуйста. – О, есть разные способы. Я уже не та деревенская дура, какой была раньше. Теперь я знаю, что, если женщина не хочет иметь детей, она может их не иметь! Есть способы… Ретт резко поднялся и, схватив жену за руку, испуганно сказал: – Скарлетт, ты идиотка! Говори правду! Ты не успела ничего натворить? – Нет, ничего, но собираюсь. Ты думаешь, мне хочется, чтобы меня снова разнесло? Сейчас моя фигура в полном порядке, я прекрасно провожу время и… – Откуда у тебя эта идея? Кто тебя надоумил? – Мейми Барт… она… – О, мадам из дома терпимости знает толк в таких вещах! Ноги ее чтобы больше здесь не было! Тебе ясно? В конце концов, это мой дом, я в нем хозяин. И требую, чтобы ты перестала с ней общаться. – Я поступлю так, как мне заблагорассудится. Оставь меня в покое. Тебе-то что? – Мне все равно, сколько у тебя будет детей – один или двадцать. Просто я не хочу, чтобы ты умерла. – Умерла? Я? – Да, умерла. Я не думаю, что Мейми Барт сообщила тебе, каковы у женщины шансы выжить после того, как она решится на это? – Нет, – неохотно согласилась Скарлетт. – Она лишь сказала, что все устроится лучшим образом. – Проклятье, я убью ее! – вскричал Ретт, и его лицо помрачнело от гнева. Он посмотрел на заплаканное лицо жены, и его суровые черты немного смягчились. Подхватив Скарлетт, он опустился на стул и крепко прижал ее к груди, словно испугавшись, что она убежит. – Слушай, детка, я не позволю тебе играть своей жизнью. Ты меня слышишь? Боже мой, я не меньше твоего не хочу иметь детей, но я смогу их обеспечить. Я больше не желаю слышать эту твою глупость, и если ты посмеешь… Скарлетт, я видел однажды, как умирала девушка. Она была всего лишь… но все равно была очень хорошим человеком. Ее смерть была ужасной. Я… – Господи, Ретт! – воскликнула Скарлетт, испуганная тоном его голоса. Таким взволнованным она еще никогда не видела мужа. – Где… кто… – В Новом Орлеане, давным-давно. Я был молод и впечатлителен. – Он внезапно склонил голову, зарывшись лицом в ее волосы. – У тебя будет ребенок, Скарлетт, даже если мне придется на девять месяцев приковать тебя наручниками к себе. Она чуть отстранилась и с любопытством посмотрела на мужа. Под ее пристальным взглядом его лицо как по волшебству разгладилось, стало доброжелательным, брови поднялись, и уголки губ обмякли. – Я так много для тебя значу? – спросила она, опуская глаза. Ретт взглянул на Скарлетт, как бы стараясь определить, кокетничает с ним жена или нет. Правильно истолковав ее вопрос, он небрежно бросил: – Ну да. Видишь ли, я ухлопал на тебя слишком много денег, и мне не хотелось бы их потерять. Мелани вышла из комнаты Скарлетт, усталая от напряжения, но со слезами умиления на лице, радуясь тому, что у Скарлетт родилась дочь. Ретт, едва сдерживая волнение, стоял в холле и курил одну за другой, швыряя недокуренные сигары на красивый ковер. – Капитан Батлер, теперь вы можете войти, – робко сказала она. Ретт быстро прошел в комнату, и, прежде чем доктор Мид успел закрыть дверь, Мелани заметила, как он склонился над крохотной голенькой девочкой, лежащей на коленях у Мамми. Мелани опустилась в кресло и смущенно зарделась, невольно подглядев интимную семейную сцену. «Ах, как это мило! – подумала она. – Но как же переживал бедный капитал Батлер! И не выпил ни одной рюмки за все это время! Как это мило с его стороны! Многие мужья к моменту появления ребенка изрядно напиваются. Сейчас ему не помешал бы стаканчик. Может, предложить ему выпить? Нет, это было бы очень невежливо с моей стороны». Мелани откинулась в кресле, чувствуя, как ноет спина, не дававшая ей покоя в последние дни. Как повезло Скарлетт, что, пока она рожала, за дверью стоял капитан Батлер! Будь рядом с ней Эшли в тот ужасный день, когда на свет появился Бо, она бы так не мучилась. Если бы только эта крошечная девочка за закрытыми дверями была ее, а не Скарлетт! «Какая я гадкая, – укорила себя Мелани. – Скарлетт была так добра ко мне, а я претендую на ее ребенка. Прости меня, Господи. Честное слово, я не хочу присвоить себе чужого ребенка, просто… просто я очень хотела бы, чтобы он был моим!» Она подложила подушку под ноющую поясницу и снова подумала о том, как хорошо было бы родить девочку. Но доктор Мид оставался непреклонен на этот счет, и, хотя она с готовностью рискнула бы жизнью ради еще одного ребенка, Эшли и слышать не хотел о нем. Дочка! Как бы Эшли любил ее! Дочка! Да что же это такое! Мелани от волнения выпрямилась в кресле. «Я же не сказала капитану Батлеру, что у него девочка! А он конечно же ожидал мальчика. Какой ужас!» Мелани понимала, что для женщины в равной степени желанен и мальчик и девочка, но для мужчины, особенно такого своевольного, как капитан Батлер, появление девочки окажется ударом, упреком его мужественности. Какое счастье, что Бог послал ей мальчика! Будь она женой грозного капитана Батлера, охотнее умерла бы в родах, чем подарила ему первенца-девочку. В эту минуту двери комнаты распахнулись и, переваливаясь с боку на бок и широко улыбаясь, появилась Мамми, при виде которой Мелани сразу успокоилась и одновременно удивилась, когда старая негритянка принялась описывать встречу капитана Батлера с родной дочерью. – Только я принялася омывать ребеночка, как явился мистер Батлер. Ну, я стала извиняться перед ним, ну, что у него не мальчик. Но вы, мисс Мелани, слышали б, чего он сказал: «Помолчи-ка, Мамми! Кому нужен парень? С парнями скучно да одна морока. С девочками гораздо веселее. Я одну девчонку не отдам за дюжину мальчишек». Тут он хотел было взять девочку у меня, а она еще совсем голенькая, так я и дала ему по рукам, говорю: «Ведите себя прилично, мистер Батлер! Даст бог, я доживу до тех пор, когда и у вас появится мальчик. Вот же и насмеюсь, когда вы приметесь голосить от радости». Но он так улыбнулся, покачал головой и говорит: «Глупая ты женщина, мальчишки никому не нужны. Разве я не доказательство тому?» Да, мэм, мисс Мелли, он вел себя как настоящий джитмен, – благосклонно заключила Мамми. От внимания Мелани не ускользнуло, что своим поведением Ретт вернул себе доброе имя в ее глазах. – Пожалуй, я была малость несправедлива к мистеру Ретту. Уж больно радостный день для меня сегодня, мисс Мелли. Поди третье потомство девочек принимаю у Робьяров. Счастье-то какое! – О да, день счастливый, Мамми! Самые счастливые дни – это когда на свет появляются дети! Только одному существу в доме этот день не казался счастливым. Уэйд Хэмптон, после того как взрослые велели ему не мешаться под ногами и перестали обращать на него внимание, принялся слоняться по столовой. Рано утром Мамми разбудила его, поспешно одела и отправила с Эллой в дом тети Питти завтракать. Мама заболела, сказали ему, и его шумная возня может ей повредить. В доме тети Питти поднялась суматоха: узнав о болезни Скарлетт, она слегла под присмотром кухарки, и завтрак детям на скорую руку приготовил Питер. Шло время, и в душу Уэйда стал закрадываться страх. А что, если его мама умерла? Ведь умирали они у других ребят. Он видел, как от домов отъезжают похоронные дроги, и слышал, как плачут его маленькие друзья. Вдруг и его мама умрет? Уэйд очень любил маму, хотя и очень ее боялся, и при мысли, что ее увезут в черных дрогах, запряженных черными лошадьми с перьями в уздечке, в его маленькой груди защемило, перехватило дыхание. В полдень, когда Питер возился на кухне, Уэйд незаметно выскользнул на парадное крыльцо и, подгоняемый страхом, со всех ног помчался домой. Сейчас дядя Ретт, тетя Мелли или Мамми скажут ему всю правду. Но дяди Ретта и тети Мелли нигде не было видно, а Мамми с Дилси носились взад и вперед по лестницам с полотенцами и тазами, наполненными горячей водой, не замечая Уэйда, стоящего в коридоре. Сверху, когда открывалась дверь, до него долетали отрывистые слова доктора Мида. Один раз он даже услышал, как простонала мама, и, испугавшись, что она умирает, заплакал и начал икать. Не зная, чем себя занять, Уэйд принялся играть с рыжим котом, который растянулся на подоконнике, но Том, недовольный тем, что на старости лет ему не дают покоя, сердито махнул хвостом и зашипел. Наконец Мамми в измятом запачканном переднике и сбившейся набок косынке, спускаясь с лестницы, заметила его и нахмурилась. Грозное лицо Мамми, которая всегда была для Уэйда надеждой и опорой, заставило его задрожать. – Хуже мальчишки в жизни не видывала, – проворчала она. – Не я ли отослала тебя к мисс Питти? Марш туда! – Мама… она умрет? – Отродясь не видывала такого шалопута! Умрет! Господи спаси! Нет! Точно от мальчишек одна беда! И почему только Господь посылает нам мальчишек? Ну а теперь убирайся отсюда! Но Уэйд уходить не собирался и только спрятался за портьеры. Мамми он поверил наполовину. Ее слова о том, что от мальчиков одна морока, очень ему не понравились, ведь он всегда старался хорошо вести себя. Через полчаса по лестнице быстро спустилась Мелли, усталая, но улыбающаяся. Она остановилась как вкопанная, заметив горестное лицо Уэйда в тени драпировки. Обычно тетя Мелли хорошо к нему относилась, не то что мама, которая часто бросала на ходу: «Сейчас мне не до тебя. Я спешу» или «Пойди поиграй, Уэйд. Мне некогда». Но в это утро тетя Мелли сказала: – Уэйд, ты несносный мальчишка. Почему ты не остался у тети Питти? – Моя мама умрет? – Боже праведный, нет, Уэйд! Какая глупость. – И уже мягче добавила: – Доктор Мид только что принес ей очень маленькую и хорошенькую девочку, с которой ты будешь играть. Будь умницей и сегодня вечером увидишь ее. А теперь пойди и займись чем-нибудь, но только не шуми.