– Тяни сильнее, Лу. Надо ужаться хотя бы до восемнадцати с половиной, а то я не влезу ни в одно платье. – Шнурки могут лопнуть, – сказала Лу. – Ваша талия, мисс Скарлетт, увеличилась, и тут ничего не поделаешь. «Надо что-то делать, – подумала Скарлетт, зло разрывая платье по швам, чтобы влезть в него. – Хватит с меня детей!» Конечно, Бонни оказалась хорошенькой, что делает ей честь, да и Ретт от дочери без ума, но все равно – больше ни одного ребенка. Как быть с этим, она толком еще не знала, поскольку Реттом не повертишь, как Фрэнком. Ретт ее не боится. С ним могут возникнуть трудности. Сейчас он совсем потерял голову от Бонни, а на следующий год ему захочется сына, хотя он заявил, что если она родит ему мальчишку, то утопит его. Нет, не будет ни мальчишки, ни девчонки. Для любой женщины три ребенка более чем достаточно. Когда Лу зашила разорванные швы, загладила их и помогла хозяйке влезть в платье, Скарлетт вызвала экипаж и отправилась на лесной склад. Настроение у нее заметно поднялось, и в предвкушении встречи с Эшли, с которым они собирались вдвоем просмотреть бухгалтерские отчеты, она даже забыла о своей талии. Если повезет, они могут остаться с глазу на глаз. Она видела Эшли задолго до появления на свет Бонни, но совсем не хотела предстать перед ним, находясь в положении. Как она соскучилась по ежедневным с ним разговорам, даже если вокруг вертелись люди. Находясь в бездействии, Скарлетт истосковалась по работе, и ей хотелось с головой окунуться в лесной бизнес. Конечно, теперь она могла бы не работать и с легким сердцем продать лесопилки, завещав вырученные за них деньги Уэйду и Элле. Но тогда она видела бы Эшли только в официальной обстановке на глазах у всех, а работая с ним бок о бок, она испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие. Подъезжая к лесопилке, она с удовлетворением отметила высокие штабеля распиленного и расколотого леса, многочисленных заказчиков, переговаривающихся с Хью Элсингом, и шесть повозок, запряженных мулами, на которые негры-извозчики грузили доски. «Шесть повозок, – с гордостью подумала Скарлетт. – И всего этого я достигла сама!» Обрадованный Эшли встретил ее у двери конторки, протянул руку, помогая выйти из экипажа, и торжественно, как королеву, провел внутрь. Радость встречи несколько померкла, когда Скарлетт склонилась над бухгалтерскими книгами, сравнивая цифры с теми, которые были у Джонни Галлегера. Лесопилка под управлением Эшли едва окупалась, а при Джонни она приносила очень приличный доход. Она ничего не сказала, но по выражению ее лица Эшли и сам все понял. – Извини, Скарлетт. В свое оправдание я могу сказать лишь то, что мне лучше бы управлять вольными неграми, чем арестантами. Там мне было бы легче. – Неграми! Они бы нас разорили. Арестанты обходятся почти даром. Джонни умел заставить их работать. Эшли отвел глаза, и они больше уже не светились радостью встречи. – Я не могу работать с арестантами, как Джонни Галлегер. Люди – не скотина. – Чтоб мне провалиться! У Джонни это отлично получалось. Эшли, ты слишком мягкотелый. Надо уметь заставлять. Джонни мне сказал, что достаточно любому лодырю прикинуться больным, и ты освобождаешь его от работы. Боже мой, Эшли! Так не делают деньги. Всыпать пару горячих, и вскочит как миленький, если только у него не сломана нога. – Скарлетт! Скарлетт! Прекрати! Я не могу слышать, как ты говоришь такие вещи! – воскликнул Эшли, оборачиваясь и с такой яростью глядя на нее, что Скарлетт смолкла на полуслове. – Как ты не понимаешь, что они тоже люди – больные, некормленные, несчастные. Нет, выше моих сил видеть, что он довел тебя до звероподобного состояния, тебя, которая всегда была такой милой… – Кто довел меня? – Я должен сказать, хотя и не имею права. Но все же скажу – твой Ретт Батлер. Все, к чему бы он ни прикоснулся, становится тлетворным. Он взял тебя в жены, когда ты была такой милой, щедрой и мягкой, пусть немного вспыльчивой, и превратил тебя в то, что ты есть сейчас, рядом с ним ты зачерствела душой, ожесточилась. – О! – облегченно вздохнула Скарлетт, в которой чувство вины боролось с чувством радости: Эшли по-прежнему питает к ней глубокое чувство, если так переживает за нее. Слава богу, ее прижимистость он сваливает на Ретта. Разумеется, Ретт здесь ни при чем, и во всем виновата она одна, но одним темным пятном на репутации Ретта Батлера больше, одним меньше, – какая разница. – Будь это кто-нибудь другой, я бы не переживал, но Ретт Батлер! Я вижу, во что он превратил тебя. Ты не замечаешь, но он заставил тебя думать так, как думает сам. О да, я понимаю, что мне не следовало бы говорить всего этого. Он спас мне жизнь, и я благодарен ему за это, но лучше бы это был кто-то другой, только не он! Я не имею права разговаривать с тобой подобным… – Ах, Эшли, ты имеешь на это право как никто другой! – Мне невыносимо видеть, как ты, такая хрупкая и нежная, огрубела под его влиянием, знать, что твоя красота и твое очарование принесены в жертву тому, кто… При мысли, что он прикасается к тебе, я… «Он хочет поцеловать меня! – с замиранием сердца подумала Скарлетт. – И в этом не будет моей вины!» Она подалась вперед, но Эшли резко отстранился, поняв, что сказал лишнее, сказал то, чего никогда не должен был говорить. – Прошу покорно меня извинить, Скарлетт. Я… я хотел сказать, что твой муж не джентльмен, но мои собственные слова подтверждают, что как раз я не джентльмен. Никому не дано права критиковать мужа перед женой. Мне нет оправдания, если не считать… если не считать… – Эшли замолчал, и его лицо исказила гримаса. Скарлетт ждала, затаив дыхание. – Мне нет никакого оправдания, – наконец добавил он. На обратном пути Скарлетт никак не могла успокоиться. Нет никакого оправдания, если не считать… если не считать, что он любит ее! При мысли, что она спит в объятиях Ретта, он выказал ярость, о которой она даже не подозревала. Это и понятно. Если бы она не знала, что его отношения с Мелани по уважительным причинам больше похожи на отношения брата и сестры, ее личная жизнь превратилась бы в пытку. Значит, в объятиях Ретта она очерствела душой! Ну что ж, если Эшли так считает, вполне можно обойтись и без объятий мужа. Как было бы романтично и прекрасно, если бы они с Эшли хранили физическую верность друг другу, состоя в браке с другими. Эта идея завладела воображением Скарлетт и очень ей понравилась. К тому же в ней виделась и практическая польза – с детьми будет покончено раз и навсегда. Но когда Скарлетт подъехала к своему дому и вышла из кареты, ее экзальтация, вызванная словами Эшли, поумерилась при мысли о том, как же завести с Реттом разговор о раздельных спальнях и о том, что из этого вытекает. Проблема, что и говорить, нешуточная. И как она потом скажет Эшли, что отвергла Ретта на основании его, Эшли, пожеланий? Что толку от жертвы, если никто не узнает о ней? Господи, какая это обуза скромность и деликатность! Вот если бы с Эшли можно было так же откровенно говорить, как с Реттом! Впрочем, ничего страшного. Как-нибудь она выложит всю правду Эшли. Скарлетт поднялась по лестнице и, открыв дверь в детскую, увидела Ретта, который сидел у кроватки Эллы, держа ее на коленях, а Уэйд демонстрировал ему содержимое своих карманов. Какое счастье, что Ретт любит детей и готов часами возиться с ними! Многие отчимы не терпят детей от прежних браков. – Я хочу поговорить с тобой, – сказала она, проходя в общую спальную. Лучше решить все сразу, пока она полна решимости и пока любовь Эшли придает ей силы. – Ретт, – заявила она, когда он закрыл за собой дверь их спальни, – я решила больше не иметь детей. Если муж и был напуган ее неожиданным заявлением, то не подал виду. Он не спеша подошел к креслу, сел и, откинувшись, сказал: – Птичка моя, как я уже говорил тебе до рождения Бонни, мне все равно, сколько у тебя будет детей: двое или двадцать. – Он с дьявольской хитростью уходил от вопроса, как будто совершенно непричастен к их появлению. – Мне кажется, троих вполне достаточно. Я не собираюсь каждый год приносить по ребенку. – Цифра три тоже звучит неплохо. – Тебе прекрасно известно, – начала она, покраснев от смущения. – Ты знаешь, что я имею в виду. – Знаю. А ты понимаешь, что я могу подать на развод в случае твоего отказа выполнять супружеские обязанности? – Какой ты мерзкий, если так считаешь, – возмутилась Скарлетт, раздраженная тем, что задуманный ею план срывается. – Будь в тебе хоть капля благородства, ты вел бы себя по-другому. Посмотри на Эшли Уилкса. Мелани больше не может иметь детей, и он… – Честь и хвала джентльмену Эшли, – усмехнулся Ретт, и его глаза как-то странно заблестели. – Но, пожалуйста, продолжайте ваше выступление. Скарлетт растерянно молчала, больше ей нечего было сказать. Только сейчас она поняла, насколько беспочвенна ее надежда мирно урегулировать очень важный для нее вопрос, особенно с таким эгоистом и свиньей, как Ретт. – Сегодня ты ездила на свой склад, верно? – А при чем здесь склад? – Скарлетт, ты любишь собак, не так ли? Скажи, ты предпочитаешь собаку на сене или в конуре? Охваченная возмущением и разочарованием, Скарлетт не уловила смысла слов Ретта. Он легко встал и, подойдя к жене, резко поднял за подбородок ее голову. – Когда ты только повзрослеешь! Три раза ты выходила замуж, но так и не научилась разбираться в характерах мужчин. Все они представляются тебе старухами, давно пережившими пору расцвета. Ретт игриво ущипнул ее за щеку и убрал руку. Подняв черную бровь, он долго и холодно смотрел на нее, потом сказал: – Скарлетт, пойми одно: пока ты и твоя кровать оставались бы для меня притягательными, никакие замки и никакие мольбы меня бы не остановили. К тому же я не стыжусь того, что делал. Мы с тобой заключили сделку, я держу свое слово, а ты свое хочешь нарушить. Ну что же, храни свое ложе в непорочной чистоте, моя дорогая. – Ты хочешь сказать… – опешила Скарлетт, – что тебе все равно?.. – Признайся, что ты устала от меня. Но мужчины устают быстрее, чем женщины. Храни непорочность, Скарлетт. Эта неприятность – сущий пустяк, я переживу ее. – Ретт пожал плечами и ухмыльнулся: – К счастью, в мире полно кроватей, и по большей части они заняты женщинами. – Ты даешь понять, что… – О святая простота! Ну конечно. Просто удивительно, как долго я нигде не скитался. К твоему сведению, я никогда не считал супружескую верность добродетелью. – Каждую ночь я буду запирать свою дверь! – Не утруждайся. Если я захочу тебя, ни один замок мне не помеха. Ретт повернулся, давая понять, что разговор окончен, и покинул комнату. Скарлетт услышала, как он вошел в детскую, где был встречен радостным визгом детей, и быстро опустилась в кресло. Она добилась своего. Все вышло так, как она хотела и как хотел Эшли. Но ощущение удовлетворения почему-то не приходило. Тщеславие Скарлетт было уязвлено, и ее ужаснула мысль, что Ретт воспринял все слишком легко, что он больше ее не хочет и низвел до уровня других женщин в других постелях. Ей хотелось придумать деликатный способ дать знать Эшли, что они с Реттом больше не муж и жена. Но вместе с тем Скарлетт понимала, что никогда не решится на этот шаг. Все каким-то ужасным образом перепуталось, и она едва ли не сожалела о том, что завела с Реттом этот разговор. Теперь он уже не будет вести с ней долгие беседы в кровати, попыхивая сигарой в темноте, и она больше не ощутит его сильные руки, просыпаясь от кошмаров, в которых она пробиралась сквозь холодный туман, спасаясь от янки. Скарлетт опустила голову на подлокотник кресла и зарыдала. Глава 52 В дождливый полдень, когда только что был отмечен первый день рождения Бонни, Уэйд слонялся без дела по гостиной, изредка подходя к окну и прижимаясь носом к залитому водой стеклу. Мальчик для своих восьми лет был даже щуплый, худой и спокойный почти до пугливости, никогда не заговаривал первым. Он скучал, а поиграть с ним было некому. Элла в углу возилась со своими куклами, Скарлетт сидела за секретером и, бормоча себе под нос, складывала длинные колонки цифр, а Ретт, растянувшись на полу, покачивал часами на цепочке перед носом Бонни, которая пыталась поймать их крохотными ручками. Уэйд взял несколько книг и, тяжело вздохнув, бросил их на пол. Скарлетт повернулась к нему и сердито сказала: – Господи, Уэйд! Сходи на улицу и поиграй. – Не могу. Там дождь. – Правда? Я что-то не заметила. Ну тогда займись чем-нибудь. Твоя суета раздражает меня. Пойди и скажи Порку, чтобы заложил экипаж и отвез тебя к Бо поиграть. – Его нет дома, – снова вздохнул Уэйд. – Он на дне рождения Рауля Пикара. Рауль, первенец Мейбл и Рене Пикара, был сущим чертенком и, по мнению Скарлетт, больше походил на обезьянку, чем на ребенка. – Тогда отправляйся к кому хочешь. Беги и скажи Порку… – Да никто не сидит дома, – заметил Уэйд. – Все на дне рождения. Невысказанное «все, кроме меня» повисло в воздухе, но Скарлетт, погруженная в подсчеты, не обратила на это внимания. Ретт приподнялся на полу и спросил: – Сынок, а почему ты не на дне рождения? Уэйд медленно подошел к нему и с удрученным видом, переминаясь с ноги на ногу, ответил: