– Что такое ты говоришь, Эшли Уилкс! – негодующе воскликнула она. – Ты ничего не должен знать. Мелли очень огорчится, она ведь так старается тебя удивить. – Ничего страшного, я отлично умею притворяться, – смеясь одними глазами, ответил Эшли. – И кто же это, интересно знать, проболтался? – Многие из приглашенных мужчин. Первым оказался генерал Гордон. Он сказал, что по собственному опыту знает: если женщина решила устроить вечеринку с сюрпризом, то она непременно придется на тот вечер, когда мужчина соберется перечистить все свои ружья и пистолеты. Затем последовало предупреждение от дедушки Мерривезера. Он рассказал мне, что миссис Мерривезер тоже как-то собралась устроить для него сюрпризом вечер, но сюрприз-то оказался преподнесен ей, потому что дедушка, тайком лечивший себя от ревматизма бутылкой виски, так напился, что не смог встать с кровати. В общем, меня предупредили все мужчины, которые прошли через такие сюрпризы. – Вот пустомели! – воскликнула Скарлетт, заставляя себя улыбнуться. Когда Эшли вот так улыбался, она видела его прежнего, которого знала еще по «Двенадцати дубам». Но в эти дни улыбался он очень редко. Как все хорошо складывается: и дышится свободно, и ярко светит солнце, и лицо Эшли такое веселое, и говорить им легко. Сердце Скарлетт учащенно забилось, готовое выскочить из груди, и слезы навернулись на глаза. Она вдруг вновь почувствовала себя шестнадцатилетней девушкой, у которой душа поет от избытка чувств. Ее охватило безумное желание сдернуть с головы шляпу и подбросить ее вверх с криком «Ура!», но она тут же подумала, как удивится ее чудачеству Эшли, и неожиданно расхохоталась, да так, что слезы навернулись на глаза. Он тоже рассмеялся, запрокинув голову, считая, что ее веселость вызвана дружеским предательством мужчин, которые выдали секрет Мелли. – Входи, Скарлетт. Я как раз занимался бухгалтерией. Она прошла в небольшую комнату, залитую полуденным солнцем, и села на стул, стоящий у шведского бюро. Эшли вошел следом и устроился на краю грубо сколоченного стола, свесив длинные ноги. – А давай, Эшли, сегодня не будем разбираться в цифрах! Оставим их на потом. Когда у меня на голове новая шляпа, мне уже не до цифр. – Да, цифры пасуют перед красивыми шляпами, – согласился Эшли. – Скарлетт, ты хорошеешь день ото дня. Он встал со стола, смеясь взял ее руки и развел в стороны, рассматривая платье. – Ты очень красивая. Я не представляю тебя старой. Ощутив прикосновение его рук, Скарлетт поймала себя на мысли, что все утро, напоенное счастьем, она надеялась почувствовать тепло его рук, увидеть нежность в его глазах, услышать от него слова, которые не оставят сомнений, что она дорога ему. Эта встреча оказалась первой с того холодного дня в саду «Тары», когда впервые их руки сплелись не в обычном протокольном пожатии, и она все долгие месяцы жила ожиданием повторения. Но почему же теперь… Как странно, что прикосновение его рук ничуть не взволновало! Хотя когда-то при одном приближении Эшли ее охватывала нервная дрожь. Сейчас же она чувствует только дружеское расположение. От прикосновения Эшли ее больше не бросает в жар, и сердце бьется ровно и спокойно. Это открытие озадачило и удивило Скарлетт. Эшли все еще принадлежит ей, она не может жить без него, она любит его больше всего на свете. А тогда почему?.. Нет, об этом лучше не думать. Достаточно того, что она с ним, он держит ее руки и улыбается как старый добрый друг – ни прежней скованности, ни лихорадочного напряжения… Все происходит как-то на удивление странно, а ведь им так много надо сказать друг другу. Его глаза, ясные и сияющие, смотрели на нее, и он улыбался той неотразимой улыбкой, которую она так любила; улыбался, словно, кроме счастья, они ничего и никогда не испытывали. В его глазах уже не было непреодолимого препятствия, не было в них и прежней отрешенности, сбивавшей ее с толку. Скарлетт снова рассмеялась и сказала: – Ох, Эшли, скоро я стану старой и немощной. – Нет, Скарлетт, даже в шестьдесят ты останешься для меня прежней. В моей памяти ты навсегда запечатлелась такой, какой я увидел тебя в день нашего последнего пикника в «Двенадцати дубах», когда ты сидела в окружении молодых людей. Я даже могу сказать, как ты была тогда одета. На тебе было белое платье с крошечными зелеными цветами, и на плечах – белая кружевная шаль. На ногах у тебя были маленькие зеленые туфли с черными шнурочками, а на голове – огромная шляпа из итальянской соломки с длинными зелеными лентами. У меня до сих пор стоит перед глазами то твое платье, оно помогало мне в заключении, когда приходилось особенно туго, и тогда я предавался воспоминаниям, мысленно перебирая каждую складку твоего… – Эшли умолк, и его лицо потухло. Он отпустил руки Скарлетт, но она осталась сидеть, напряженно ожидая продолжения. – Мы оба прошли долгий путь с того дня, разве не так, Скарлетт? Мы шли дорогами, которыми никогда и не собирались пройти. Ты шла прямо и быстро, а я – медленно и нехотя. Эшли снова опустился на стол, посмотрел на Скарлетт, и слабая улыбка опять появилась на его лице. Но это была не та улыбка, которая минуту назад осчастливила Скарлетт, потому что Эшли улыбался печально. – Да, ты летела вперед, волоча меня за своей колесницей. Знаешь, я порой задаюсь вопросом, что бы случилось со мной, не будь тебя. Скарлетт бросилась защищать Эшли от самого себя, припомнив в этой связи слова Ретта, предательски подсказанные памятью. – Но, Эшли, я ничего не сделала для тебя. Не будь меня, ты остался бы таким, каков есть. В один прекрасный день ты разбогатеешь, станешь великим, как тебе на роду написано. – Нет, Скарлетт, семена величия не проросли во мне. Думаю, что без тебя я был бы забыт, как бедная Кэтлин Калверт и многие другие, чьи имена в свое время были у всех на устах. – О, Эшли, не говори так. Мне горько слушать. – В моих словах нет ни капли горечи. Уже нет. Когда-то… когда-то я огорчался. Но теперь… Эшли умолк, и Скарлетт сразу догадалась, о чем он думает. Впервые поняла его, когда задумчивые и кристально прозрачные глаза устремились вдаль. Раньше любовная страсть, полыхавшая в ее сердце, мешала ей проникнуть в ход его мыслей. Теперь, в спокойной и дружеской атмосфере, которая между ними установилась, она сумела разобраться в нем, лучше понять. Нет, Эшли больше не было горько. Ему было горько после того, как Юг капитулировал. Он испытывал чувство горечи, когда она умоляла его перебраться в Атланту. Но теперь Эшли смирился с действительностью. – Эшли, мне тяжело слышать это, – горячо произнесла Скарлетт. – Ты говоришь совсем как Ретт. Он наводит на меня такую скуку своими разговорами о выживании сильнейших, что кричать хочется. Эшли улыбнулся и спросил: – Тебе, Скарлетт, никогда не приходило в голову, что у нас с ним много общего? – Нет, ну что ты! Ты такой деликатный, такой благородный, а он… – И она замолчала смущенно. – А ведь мы с ним одного поля ягоды. Нас одинаково воспитывали, научили одинаково мыслить. Но потом наши жизненные пути разошлись. Мы остались теми же, только действуем каждый по-своему. К примеру, ни один из нас не верил в войну, но я сразу ушел на фронт, а он отправился воевать почти в самом ее конце. Мы оба понимали, что война ничего не решит. Мы оба понимали, что борьба будет напрасной. Но я готов был вести эту борьбу, а он – нет. Порой я думаю, что он оказался прав, но, с другой стороны… – Господи, Эшли, и когда ты перестанешь рассматривать вещи со всех сторон? – спросила она, но теперь уже без прежнего нетерпения, как это не раз бывало. – Так можно ничего и не заметить. – Это верно, но… Скарлетт, чего ты добиваешься? Я не устаю тебе удивляться. Понимаешь, я никогда не стремился пробиться. Мне хотелось только одного – оставаться самим собой. Чего она добивается? Что за глупый вопрос? Денег и положения, конечно. И еще… Мысли Скарлетт спутались. Деньги у нее есть, есть и положение, положение, которое позволяет ей вполне спокойно себя чувствовать в это беспокойное время. Но, может быть, этого мало? Если поразмыслить как следует, то ни деньги, ни положение не сделали ее счастливой, хотя и избавили от мучительного страха перед завтрашним днем. «Будь у меня деньги, положение и ты – больше мне ничего не нужно было бы», – подумала она, тоскливо глядя на Эшли, не решаясь произнести эти слова, чтобы не нарушить очарование, под власть которого они оба подпали, и опасаясь, как бы Эшли снова не замкнулся в себе. – Тебе просто хотелось остаться самим собой? – печально улыбнулась она. – А для меня самым тяжелым испытанием оказалось то, что я никогда не оставалась самой собой!.. Ты спрашиваешь, чего я добиваюсь? Да, кажется, я добилась того, чего хотела. Я хотела быть богатой, уверенной в себе и… – Послушай, Скарлетт, ты никогда не задумывалась над тем, что богатство мне безразлично? Нет, она даже представить себе не могла, чтобы кому-то не хотелось быть богачом. – Тогда чего ты хочешь? – спросила она. – Пока не знаю. Раньше знал, но как-то почти забыл. Больше всего мне хотелось, чтобы меня оставили в покое. Чтобы мне не докучали люди, которых я не люблю. И чтобы меня не заставляли делать все то, что мне не по душе. Возможно, мне хотелось, чтобы вернулось прошлое, но оно не возвращалось, и воспоминания терзали мою душу, когда я видел, как рушится окружающий меня мир. Скарлетт недовольно поджала губы. Нет, не то чтобы она не понимала, что Эшли имеет в виду. Сам тон его голоса, как ничто другое, воскрешал в памяти иные времена, заставляя сильнее биться ее сердце. Но с того самого дня, когда она в отчаянии бросилась на траву в «Двенадцати дубах» и сказала себе: «Я не буду оглядываться», Скарлетт приказала себе не думать о прошлом. – Эти дни мне нравятся больше, – произнесла она, отводя глаза. – Сейчас жизнь гораздо интересней… эти вечеринки, приемы и все такое… Вокруг все блестит и сверкает. А тогда мне было скучно. О да, разве забудешь ту размеренную жизнь и те теплые летние сумерки в «Таре»! Негромкий мягкий смех, долетающий из многочисленных комнат большого дома! Золотистый багрянец лесов и спокойное осознание того, что и завтра ничего не изменится! Как вычеркнуть из памяти эти воспоминания? Нет, эти дни мне все-таки больше нравятся, – дрожащим голосом повторила Скарлетт. Эшли соскользнул со стола и недоверчиво рассмеялся. Взял ее за подбородок, повернул к себе лицо и сказал: – Ах, Скарлетт, ты совсем не умеешь лгать! Да, сейчас все блестит и сверкает… как ты выражаешься. Но в этом-то и беда. В дни нашей юности не было столько блеска, зато они были полны очарования, красоты и неторопливого обаяния. Взволнованная Скарлетт опустила глаза. Звук его голоса, прикосновение его руки неслышно открывали двери, которые она давно и навсегда затворила для себя. За этими дверями была спрятана красота прежних дней, и тоска по ним всколыхнула ее душу. Но как бы ни была притягательна эта красота, она должна там и оставаться. Невозможно двигаться вперед с грузом причиняющих душевную боль воспоминаний. Эшли отпустил подборок Скарлетт и осторожно взял ее ладонь в свои руки. – Так ты все помнишь… – проговорил он, и в ее мозгу зазвучало тревожное предостережение: «Не оглядывайся! Не оглядывайся!» Но Скарлетт отмахнулась от этого предостережения, чувствуя, как волна охватившего вдруг счастья уносит ее в прошлое. Наконец-то она поняла Эшли; наконец-то их взгляды совпали. Это мгновение дорогого стоило, какими бы потом оно ни обернулось для нее новыми страданиями. – Так ты все помнишь, – повторил Эшли, и как по мановению волшебной палочки растаяли стены убогой конторки, время повернуло вспять, вот они с Эшли снова скачут бок о бок по лесу той далекой предвоенной весной. Продолжая говорить, Эшли все крепче сжимал ладонь Скарлетт, и его голос воскрешал печальное волшебство полузабытых песен, и звон уздечки, когда они мчались среди кизиловых деревьев, спеша на пикник к Тарлтонам, и ее беззаботный смех, и отливающие на солнце серебром волосы Эшли, гордо сидящего на коне. В его голосе слышалась музыка, музыка скрипок и банджо, под звуки которых они танцевали в белом особняке, которого уже не существует. В его голосе невозможно было не узнать лай опоссумов на темных болотах холодными осенними вечерами и аромат пунша, приправленного остролистом и подаваемого на Рождество, и мелькание улыбающихся черных и белых лиц. Старые друзья возвращались, смеясь, словно много лет тому назад: длинноногие и рыжеволосые Стюарт и Брент с их вечными проказами; Том и Бойд, точно два необузданных жеребца; Джо Тонтейн с горящими черными глазами; Кейд и Рейфорд Калверты, умевшие двигаться с резким ленивым изяществом. А вот Джон Уилкс, и раскрасневшийся от выпитого коньяка Джералд, и благоухающая Эллен с шуршащими юбками, и все ощущение уверенности, что о завтрашнем дне не стоит беспокоиться и с наступлением нового утра праздник жизни продолжится… Эшли умолк, и они долго смотрели в глаза друг другу, связанные общими воспоминаниями об ушедшей солнечной юности, которую провели так бездумно. «Теперь я знаю, почему ты не можешь быть счастлив, – с горечью подумала Скарлетт. – Раньше я не понимала этого. А еще я не понимала, почему сама могла быть счастливой. Ох, да мы болтаем как два старика, – ужаснулась она. – Старика, вспоминающих, что было пятьдесят лет тому назад. Но мы же совсем не старые! Просто слишком многое переменилось с тех пор. Все так сильно изменилось, что, кажется, минуло полвека. Нет, мы не такие уж и старые!» Но, посмотрев на Эшли, Скарлетт уже не увидела перед собой того светловолосого юношу, каким он был когда-то. Он рассеянно смотрел на ее руку, которую все еще держал в ладони, склонив сильно посеребренную голову. И сразу красота апрельского дня померкла перед глазами Скарлетт, сердце забилось ровнее и печальная сладость воспоминаний обернулась горькой полынью. «Я не должна была позволять ему возвращать меня в прошлое, – в отчаянии продолжала размышлять она. – Я была права, говоря, что нельзя оглядываться. От прошлого слишком больно. Оно иссушает сердце, и ты уже ничего не можешь делать, ни на что не способен, и только смотришь и смотришь в него. В этом беда Эшли. Больше он не способен смотреть в будущее. Он не видит настоящего, он боится будущего и поэтому смотрит назад. Прежде мне это было непонятно. Прежде я никогда не понимала Эшли. О Эшли, мой милый, ты не должен смотреть назад. Какой от этого толк? Напрасно я позволила ему увлечь меня разговорами о прежних днях. Вот что происходит, когда оглядываешься на ушедшее счастье. Это оборачивается страданиями, сердце начинает разрываться от боли, и ты уже не находишь себе места!» Скарлетт поднялась, но Эшли продолжал держать ее руку. Надо уходить. Она больше не может здесь оставаться, предаваясь грезам минувшего, и видеть его лицо, с которого теперь не сходит усталость и грусть. – Мы прошли долгий путь с той поры, Эшли, – заговорила она, стараясь придать голосу уверенность, стараясь преодолеть теснение в груди. – Мы так красиво мечтали, верно? – И неожиданно для себя выпалила: – О, Эшли, вышло совсем не так, как мы хотели! – Так всегда и бывает, – заметил он. – Жизнь не обязана давать нам то, что мы от нее ожидаем. Мы берем, что можем, и с благодарностью говорим себе, что случается и хуже. Его слова тупой болью отозвались в уставшем сердце Скарлетт, когда она подумала о той длинной дороге, которую прошла с тех пор. В ее воображении возникла юная Скарлетт О’Хара, которая любила поклонников и красивые платья и которая намеревалась в будущем превратиться в такую же знатную даму, какой всегда оставалась ее мать. Из глаз Скарлетт сами собой потекли слезы, и она молча, как невинно обиженный ребенок, смотрела на Эшли. Не говоря ни слова, он осторожно обнял ее, положил ее голову на свое плечо и припал к ней щекой. Она сразу успокоилась, и тогда его руки обвили ее стан. Сколько утешения было в этих руках, и слезы у Скарлетт мгновенно высохли. Как было хорошо находиться в его объятиях и не испытывать при этом ни страстного влечения, ни скованности; как будто тебя обнял старый и верный друг. Один только Эшли, с которым ее связывали воспоминания юности и который знал ее прошлое и настоящее, мог ее понять. До слуха Скарлетт донесся звук шагов во дворе, но она, с замиранием прислушиваясь к медленному биению сердца Эшли, не придала этому значения, решив, что рабочие отправились по домам. Но внезапно он отпрянул, приведя Скарлетт в замешательство. Она подняла на него глаза и с удивлением заметила, что Эшли смотрит не на нее, а в сторону двери. Скарлетт обернулась и увидела Индию, бледную, с горящими глазами. Рядом с ней стоял Арчи, злобный, как одноглазый попугай, а за их спинами маячила фигура миссис Элсинг. Все, что произошло впоследствии, Скарлетт помнила смутно. Она как ошпаренная выскочила из конторы, подстегиваемая приказным тоном Эшли, который остался о чем-то мрачно шептаться с Арчи в конторе, и мимо повернувшихся к ней спиной Индии и миссис Элсинг бросилась к своей карете. Ее подгонял страх и стыд перед Арчи с бородой патриарха, представшего в образе ангела-мстителя, сошедшего со страниц Ветхого Завета. Ее дом был пуст в лучах тихого апрельского заката. Все слуги отправились хоронить кого-то из знакомых, а дети играли во дворе у Мелани. Мелани… Мелани! Поднимаясь к себе в комнату, Скарлетт похолодела, подумав о ней. Мелани все узнает. Индия обещала все ей рассказать. Индия с упоением передаст мельчайшие детали, не заботясь о том, что очернит имя Эшли, не заботясь о том, что причинит боль Мелани, – лишь бы досадить Скарлетт! И миссис Элсинг наверняка распустит язык, хотя, стоя позади Индии и Арчи в дверях конторы, мало что заметила. Той только дай предлог поговорить. К ужину эта новость будет на устах у всего города. А завтра утром и негры ее услышат. Уже сегодня в доме Уилксов женщины примутся жадно и злорадно шептаться по углам. Надменная Скарлетт Батлер упала со своего высокого пьедестала! История будет обрастать новыми и новыми подробностями. И ничего не поделаешь. Факты упрямая вещь – трое людей своими собственными глазами видели, как Эшли обнимает плачущую Скарлетт. Вечером только и будет разговоров о ее прелюбодеянии. Но ведь все было так невинно, так мило! В мозгу Скарлетт мелькнула горькая мысль: «Лучше бы нас застали, когда Эшли приезжал в отпуск на Рождество и я поцеловала его на прощание… или когда в саду «Тары» я умоляла его бежать со мной. Как бы это было кстати! Будь мы в самом деле виноватыми… Но только не сейчас! Сейчас, когда он только хотел утешить меня…» Теперь ей никто не поверит, никто не встанет на ее сторону, никто не скажет: «Я не сомневаюсь, что она не могла совершить чего-либо предосудительного». Слишком долго она оскорбляла в лучших чувствах старых друзей, чтобы искать среди них того, кто бы мог встать теперь на ее защиту. Новые друзья, молча проглатывавшие все ее оскорбления, будут только рады облить ее грязью. Ну конечно, все охотно поверят чему угодно, хотя и выразят сожаление, что такой прекрасный человек, как Эшли Уилкс, оказался замешан в столь неблаговидном поступке. Как обычно, всю вину свалят на женщину; что до вины мужчины, то последуют многозначительные пожатия плечами. И в данном случае люди окажутся правы. Она сама бросилась в его объятия. О боже, она готова вынести нападки, неуважение, насмешки, все, что бы ни сказал город, если заслужила, – но только не от Мелани! Только не от Мелани! Не зная почему, но Скарлетт больше всего на свете не хотелось, чтобы грязная сплетня достигла ушей Мелани. Возможно, потому, что над ней довлели страх и вина за прошлые прегрешения, которые мешали понять это. Она расплакалась, подумав о том, какими глазами Мелани будет смотреть на Индию, рассказывающую, как они застали ее мужа, ласкающего Скарлетт. А как поступит Мелани, когда узнает? Оставит Эшли? А что делать женщине, у которой есть еще хоть немного уважения к себе? «В таком случае, что делать нам с Эшли? – глотая слезы, пыталась собраться с мыслями Скарлетт. – О, Эшли умрет от позора и возненавидит меня за то, что я втянула его в эту историю». Она вдруг перестала плакать, чувствуя, как страх закрадывается в ее сердце. Ретт?! А как поступит он? Не исключено, что он ничего не узнает. Как это говорят циники? «Муж всегда узнает последним». Не исключено, что никто ничего ему не расскажет. Нужно быть очень смелым человеком, чтобы сообщить эту новость Ретту, который, как известно, прежде стреляет, а потом задает вопросы. Господи, сделай так, чтобы не нашелся ни один такой смельчак! Тут она вспомнила лицо Арчи, стоявшего в конторе лесного склада. Холодные тусклые глаза, не знающие пощады, полные ненависти к ней и ко всем женщинам в мире. Арчи не боится ни Бога, ни черта, и он всегда ненавидел безнравственных женщин. Настолько их ненавидел, что даже убил одну. И он обещал все рассказать Ретту. Как бы горячо ни разубеждал его Эшли, тот непременно все расскажет Ретту. Если только Эшли не убьет Арчи, тот с радостью поделится с Реттом неслыханной новостью, следуя своему христианскому долгу. Сорвав с себя одежду, Скарлетт легла в постель и попыталась разобраться в кружении мыслей и чувств. Будь ее воля, она заперлась бы в этой комнате, чтобы никогда и никого не видеть. Возможно, к вечеру Ретт все еще будет оставаться в неведении. Тогда она скажет, что у нее разболелась голова, и это станет достойным поводом не пойти к Уилксам. А утром что-нибудь придумает в свое оправдание. «Сейчас я не буду думать об этом, – в отчаянии сказала она себе, зарываясь лицом в подушку. – Сейчас я не буду думать об этом. Я подумаю об этом потом, когда приду в себя». С наступлением сумерек в дом вернулись слуги, и Скарлетт показалось странным, что они не шумят на кухне, готовя ужин. Может быть, это говорит ее нечистая совесть? Мамми подошла к двери и постучалась, но Скарлетт отослала ее прочь, сказав, что не будет ужинать. Время тянулось томительно медленно, пока, наконец, на лестнице не послышались шаги Ретта. Скарлетт сжалась, прислушиваясь к его шагам в коридоре, но он прошел к себе, и она с облегчением перевела дух. Пронесло! Слава богу, он держит слово и не нарушает ее холодную просьбу больше не переступать порог ее комнаты, а то, взглянув на нее, мог бы пристать с расспросами. Надо собраться с духом и сказать ему, что она чувствует себя неважно и поэтому не пойдет на день рождения. Ну что же, времени вполне достаточно, чтобы успокоиться. Ах, время… время. С того ужасного момента оно как будто остановилось. Скарлетт слышала, как Ретт долго расхаживал по своей комнате, изредка что-то говоря Порку. А у нее все не хватало смелости позвать его. Она лежала в темноте, и ее била дрожь. После долгого ожидания Ретт сам постучал в ее дверь, и Скарлетт, стараясь придать голосу уверенный тон, сказала: – Войдите.