– Меня и впрямь приглашают в святая святых? – заметил Ретт, открывая дверь. В сгустившихся сумерках его лица не было видно, а по тону голоса трудно было определить, как он настроен. Войдя в ее спальню, Ретт закрыл дверь и вежливо поинтересовался: – Ты готова? – Извини, но у меня разболелась голова. – Скарлетт и самой показалось странным, что голос ее звучит совершенно естественно. Слава богу, что в комнате темно! – Кажется, мне нездоровится. Ты, Ретт, иди и извинись за меня перед Мелани. После долгой паузы в сгустившихся сумерках раздался его размеренный язвительный голос: – Какая же ты подлая и трусливая сука! Он все знает! Скарлетт лежала, трясясь от страха и потеряв дар речи. Она слышала, как в темноте Ретт нащупал подсвечник, чиркнула спичка, и в комнате вспыхнул свет. Он подошел к кровати, и она увидела, что муж облачен во фрак. – Поднимайся, – спокойно продолжал он. – Мы идем в гости. Поторопись. – О, Ретт. Я не могу. Понимаешь… – Я все понимаю. Вставай. – Ретт, неужели Арчи посмел… – Посмел. Арчи храбрости не занимать. – Ты должен был убить его за… – У меня нет странной привычки убивать тех, кто говорит правду. У нас мало времени, и сейчас не до разговоров. Вставай. Скарлетт села, кутаясь в халат, и изучающее вгляделась в его лицо. Оно оставалось мрачным и бесстрастным. – Я не пойду, Ретт. Я не пойду… пока мы не выясним это недоразумение. – Если ты не покажешься сегодня вечером на людях, то всю жизнь не сможешь никому прямо смотреть в глаза. Я готов терпеть гулящую жену, но не трусливую. Ты пойдешь со мной, даже если все, начиная от Алекса Стивенса и кончая Арчи, будут игнорировать тебя, а миссис Уилкс попросит нас покинуть их дом. – Ретт, позволь мне объяснить… – Я ничего не хочу слышать. Нет времени. Одевайся. – Они не так все поняли… Индия, миссис Элсинг и Арчи. Они меня ненавидят. Индия так сильно меня ненавидит, что готова облить грязью родного брата, лишь бы выставить меня в дурном свете. Если бы ты только позволил мне объяснить… «Боже мой! – ужаснулась Скарлетт. – А вдруг он скажет: «Хорошо, объясни, пожалуйста!» – какие слова я тогда скажу? Как я смогу все ему объяснить?» – Меня станут обливать грязью, никуда я не пойду. – Пойдешь. А будешь стоять на своем, я схвачу тебя за горло и пинками под твой прелестный зад спущу с лестницы. Глаза Ретта холодно сверкнули, он рывком поднял жену с постели и, схватив корсет, бросил ей: – Надевай. Я зашнурую тебя. Не бойся, я знаю, как это делается. Нет, я не пойду звать на помощь Мамми – тогда ты запрешься и будешь трусливо здесь отсиживаться. – Я вовсе не трусиха, – обиделась Скарлетт, забыв о страхе. – Я… – Только избавь меня от твоей саги о пристреленном янки и целом отряде Шермана. Ты труслива… вдобавок ко всему. И дело вовсе не в тебе, сегодня ты обязана идти ради Бонни. На кон поставлено ее будущее. Быстрее влезай в свой корсет! Скарлетт поспешно скинула халат и осталась стоять в одной сорочке. Если бы Ретт видел, как идет ей эта сорочка, выражение его лица не было бы таким ужасным. Все-таки он очень давно не видел ее в ночной сорочке. Но нет, он не оборачивается. Роется в шкафу, выбирая платье. Наконец остановился на новом желтовато-зеленом из муара, с глубоким вырезом и огромным турнюром из нежных роз. – Наденешь его! – приказал он, швыряя платье на постель и направляясь к ней. – Для сегодняшнего вечера ничего скромного и сдержанного, в серых и лиловых тонах. Ваш флаг должен быть гвоздями прибит к мачте, иначе вы его спустите, если уже не спустили. И побольше румян. Я уверен, что та женщина, которую фарисеи поймали на прелюбодеянии, была не так бледна. Повернись. Он взялся за шнуровку корсета и так сильно дернул ее, что Скарлетт испуганно вскрикнула от такой бесцеремонности. – Что, больно? – рассмеялся Ретт. – Жаль, что этот шнурок не на твоей шее. Дом Мелани был залит светом, и звуки музыки, доносившиеся оттуда, оглашали всю улицу. Подъехавшую чету Батлеров встретил возбужденный гул собравшихся гостей, которые расположились на верандах и скамьях, поставленных в освещенном фонариками дворе. «Я не могу идти… не могу… не могу, – твердила про себя Скарлетт, сидя в экипаже и комкая в руке носовой платок. – Не могу и не пойду! Я лучше выпрыгну сейчас и убегу куда-нибудь… Хотя бы обратно в «Тару». Почему Ретт насильно привез меня сюда? Что скажут люди? Как поведет себя Мелани? И какова будет Мелани? О, я не могу смотреть ей в глаза. Надо бежать!» Словно прочитав мысли жены, Ретт грубо схватил ее за руку и проговорил: – Никогда не думал, что ирландцы трусы. Куда девалась твоя хваленая храбрость? – Ретт, прошу тебя, давай уедем и объяснимся. – У тебя вечность для объяснений и только один вечер для того, чтобы побыть мучеником на арене амфитеатра. Вылезай, дорогая. Я с удовольствием посмотрю, как тебя будут терзать голодные львы. Вылезай! Словно во сне, Скарлетт проследовала по дорожке под руку с мужем, обретая от его твердой, как гранит, руки, уверенность в себе. Она должна выдержать это испытание, и она выдержит! Кто эти женщины вокруг нее? Просто визжащие кошки, выпустившие когти из ревности к ней. Она им всем еще покажет! Пусть они думают что хотят. Вот только Мелани… только Мелани… Чета Батлеров поднялась на крыльцо, и Ретт, сняв шляпу, принялся раскланиваться направо и налево, спокойно здороваясь с гостями и отвечая на их приветствия. Когда они вошли в гостиную, музыка смолкла, и гул веселой толпы, как подсказало Скарлетт ее воспаленное воображение, подобно грохочущей океанской волне, окатил ее, чтобы через мгновение, стихнув, отхлынуть. Вот сейчас все набросятся на нее. «Да чтоб мне провалиться! Пускай набрасываются!» Скарлетт гордо откинула голову и улыбнулась с надменным прищуром. Прежде чем она успела заговорить с ближайшим из гостей, стоявшим в дверях, собравшиеся как-то странно стихли, расступаясь, и сердце Скарлетт упало. В образовавшемся проходе она увидела Мелани, которая, торопливо перебирая маленькими ножками, шла навстречу Батлерам, пока никто из собравшихся не успел раскрыть рта. Мелани направлялась к ним, расправив худенькие плечи и решительно выставив подбородок, всем своим видом давая понять, что Скарлетт была и остается для нее самой желанной из гостей. Подойдя к Скарлетт и обняв ее за талию, она тихо, но отчетливо произнесла: – Какое на тебе красивое платье, дорогая. Не будешь ли ты моим ангелом-спасителем, а то Индия не смогла прийти? Пожалуйста, помоги мне встречать гостей. Глава 54 Вернувшись от Уилксов, Скарлетт укрылась в своей комнате и, нисколько не заботясь о муаровом платье, турнюре и розочках, упала на постель. Некоторое время она неподвижно лежала и думала о Мелани и Эшли, встречавших гостей. Какой ужас! Легче было смотреть в лицо солдатам Шермана, чем испытать такое еще раз. Она поднялась и нервно зашагала по комнате, сбрасывая с себя одежду. Напряжение вечера начало сказываться, и Скарлетт охватила дрожь. Заколки выскользнули из ее пальцев и упали на пол, а когда она, как обычно, занялась долгим и тщательным расчесыванием волос, больно задела щеткой висок. Несколько раз она на цыпочках подходила к двери и прислушивалась, но из холла внизу, как из глубокой чернеющей ямы, не доносилось ни звука. По окончании званого вечера Ретт отослал ее домой одну в экипаже, и Скарлетт возблагодарила Бога за передышку. Хвала Всевышнему, мужа не видно. Опозоренная, запуганная, взбудораженная, в эту ночь она просто не выдержала бы второго с ним разговора. Однако куда он отправился? Наверняка к своей Красотке. Впервые в жизни Скарлетт была рада, что на свете существуют женщины вроде Красотки Уотлинг. Рада тому, что, помимо их дома, есть еще одно место, где Ретт может прогнать от себя прочь леденяще-убийственную хандру. Конечно, не годится радоваться тому, что твой муж проводит время с проституткой, но ничего не поделаешь. Она наверняка обрадовалась бы даже внезапной смерти Ретта: лишь бы не видеть его в эту ночь. Вот утром… Недаром говорится, утро вечера мудренее. Утром она придумает себе какое-нибудь оправдание, какое-нибудь обвинение в адрес Ретта, какой-нибудь ловкий ход, который позволит свалить всю вину на него. Завтра от воспоминаний об этом ужасном дне ее уже не будет трясти. Завтра ее уже не будет так сильно пугать лицо Эшли, его уязвленная гордость и его позор – позор, причиной которого явилась она, позор, к которому он был почти непричастен. Возненавидит ли ее теперь милый сердцу и благородный Эшли, потому что она опозорила его? Конечно, возненавидит… Особенно сейчас, когда их обоих спасла Мелани, которая вышла Скарлетт навстречу, негодующе расправив худенькие плечи и открыто заявив о своей любви и доверии, обняла Скарлетт и спокойно встретила любопытные, злобные, косые взгляды окружающих ее людей. Как ловко Мелани сумела погасить скандал, ни на секунду не отходя от Скарлетт в течение всего кошмарного вечера! Гости, ошеломленные поведением Скарлетт, конечно, держались с ней холодно, но достаточно учтиво. Унизительнее всего было чувствовать, что она, Скарлетт О’Хара, спряталась за спину Мелани от тех, кто ее ненавидел, кто готов был оплевать и охаять! И своим спасением быть обязанной слепому доверию Мелани – Мелани, которая отняла у нее Эшли! Скарлетт похолодела при этой мысли. Нет, надо обязательно выпить, и выпить побольше, иначе не заснуть. Она набросила халат на ночную рубашку и быстро вышла в темный, погруженный в тишину коридор, громко стуча каблучками шлепанцев по полу. Спускаясь по лестнице, Скарлетт заметила, что полоска света пробивается из-под закрытой двери столовой, и сердце екнуло. Горел ли там свет, когда она вернулась домой? Она была слишком расстроена и ничего не заметила. А может, Ретт давно пришел, неслышно проскользнув через черный ход? Если Ретт дома, она тихо вернется в свою комнату и ляжет в кровать, пусть и без желанного виски, но зато не столкнется с мужем. Там, наверху, запершись на ключ, она уже никого не будет бояться. Она нагнулась, чтобы стащить с ног шлепанцы и тихо удалиться, как дверь столовой вдруг распахнулась, и в неясном мерцании свечи, горевшей за его спиной, возникла страшно большая, черная и безликая фигура Ретта, нетвердо стоявшего на ногах. – Миссис Батлер, прошу вас присоединиться ко мне, – слегка заплетаясь, произнес он. Он был пьян и не пытался этого скрывать. Такого за Реттом прежде не водилось: сколько бы он ни выпил, всегда умел контролировать себя. Скарлетт молчала, нерешительно застыв на месте. Тогда он махнул рукой и скомандовал: – Заходи же, черт тебя возьми! «Да он совсем пьяный», – подумала Скарлетт, и сердце ее затрепетало. Обычно чем сильнее Ретт напивался, тем изящнее становились его манеры. Ухмылка все чаще появлялась на его лице, слова звучали все резче, но при этом вел он себя сдержанно… слишком сдержанно. «Я не должна показывать, что боюсь его», – решила Скарлетт и, кутаясь в халат, спустилась по лестнице, гордо подняв голову и звонко стуча каблуками. Ретт посторонился, пропуская ее в комнату, и отвесил шутовской поклон, от которого Скарлетт передернуло. Ей бросилось в глаза, что на нем нет фрака, развязанный галстук неряшливо болтается, а из распахнутой на груди сорочки торчат густые черные волосы. Голова Ретта была взлохмачена, глаза сузились и налились кровью. Горящая на столе свеча отбрасывала на высокий потолок страшные тени от буфета и серванта, похожие на изготовившихся к прыжку зверей. На серебряном подносе стоял хрустальный графин с вынутой пробкой в окружении нескольких бокалов. – Садись, – бросил Ретт, следуя за женой. Неведомый доселе страх овладел Скарлетт, страх, перед которым меркли все ее прежние страхи. Он выглядел, говорил и действовал как совершенно чужой человек. Никогда прежде она не видела невоспитанного Ретта. Никогда, даже в самые интимные моменты их жизни, он не был таким, – в крайнем случае казался безразличным. Даже в гневе он всегда оставался вежлив и язвителен, и виски обычно только обостряло эти качества. На первых порах это раздражало Скарлетт, и она пыталась сломить его безразличие, но вскоре поняла, что такая его манера держаться – очень удобная вещь. Все эти годы она считала, что его глубоко ничто не волнует, что он все в жизни, включая ее, воспринимает как шутку, полную иронии. Но сейчас, глядя на стоящего перед ней мужа, она с чувством горечи осознала, что наконец и он взволнован, глубоко взволнован. – С какой стати тебе отказываться от своего бокала на ночь, даже если я по своей невоспитанности оказался дома? – произнес Ретт. – Так тебе налить? – Я пришла не за этим, – холодно ответила Скарлетт. – Услышала шум и спустилась… – Ничего ты не слышала! И ни за что ты не спустилась бы, зная, что я дома. Я сидел здесь и слышал, как ты мечешься по комнате из угла в угол. Тебе обязательно надо выпить. Бери бокал! – Я не… Ретт взял графин и, расплескивая вино на стол, налил полный бокал. – Держи! – Он насильно сунул бокал в ее руку. – Ты дрожишь как осиновый лист. Только не строй из себя важную персону. Я прекрасно знаю, что ты пьешь втихаря, знаю и сколько выпиваешь. Одно время я хотел сказать тебе, чтобы ты перестала притворяться и пила, если захочешь, в открытую. Думаешь, я стал бы ругать тебя за коньяк? Черта с два! Скарлетт взяла бокал, в сердцах проклиная Ретта. Он читал ее как раскрытую книгу. Он всегда видел ее насквозь и оставался единственным в мире мужчиной, от которого ей хотелось скрыть сокровенные мысли. – Говорят тебе – пей! Она поднесла бокал к губам и залпом его опустошила, держа руку так, как это делал ее отец, когда прикладывался к бутылке с чистым коньяком, и только потом сообразила, что со стороны выглядит беспросветной пьяницей. Ее жест не ускользнул от Ретта, который скривился презрительно и сказал: