– Садись и давай, милая, по-семейному обсудим прекрасный прием, на котором только что имели честь присутствовать. – Ты пьян, – холодно заметила Скарлетт. – Я иду спать! – Да, я пьян и собираюсь упиться в этот вечер. Но спать ты не пойдешь… пока… Садись! Его голос звучал по обыкновению ровно и медленно, но за произносимыми словами она ощутила ярость, готовую вырваться наружу, сметая все на своем пути. Скарлетт заколебалась, не зная, что делать, и в следующее мгновение Ретт резко схватил ее руку. Он чуть сжал пальцы, и она, вскрикнув от боли, поспешно села, опасаясь, как бы не было хуже. В следующую секунду Ретт наклонился, и Скарлетт увидела его потемневшее разгоряченное лицо и страшные глаза, которые выражали нечто более глубокое, чем гнев, нечто более сильное, чем боль, нечто такое, что заставляло пылать их, как два раскаленных угля. Он долго смотрел на нее, так долго, что от ее вызывающего вида не осталось и следа, потом рухнул в кресло напротив и наполнил свой бокал. Скарлетт лихорадочно принялась соображать, какой способ обороны ей избрать. Но Ретт молчал, и она не представляла, что сказать, так как не знала, какие обвинения он предъявит ей на сей раз. Ретт пил медленно, глядя на нее сквозь стекло бокала, и Скарлетт сидела как на иголках в ожидании развития событий. Выражение лица Ретта долго оставалось непроницаемым, пока, наконец, он, не спуская с жены глаз, не рассмеялся, но от этого у нее не стало легче на душе. – Согласись, что сегодняшний вечер больше походил на забавную комедию? Скарлетт предпочла смолчать и только пошевелила пальцами ног, пытаясь унять дрожь. – Приятную комедию, в которой все персонажи были налицо: жители села, собравшиеся, чтобы до смерти забить камнями падшую женщину; опозоренный муж, содержащий жену, как и положено джентльмену; опозоренная жена, ступающая с несгибаемой волей христианина и широко раскинувшая свои одежды незапятнанной репутации, дабы прикрыть ими совершенный грех, а также любовник… – Прошу тебя! – Не надо меня просить. Нет, только не сейчас. Я просто в восторге от такого представления… А также любовник, представленный сущим дураком и готовый провалиться сквозь землю от стыда. Моя милая, может быть, вы опишете мне, какие чувства испытывали вы, когда стояли рядом с женщиной, столь ненавидимой вами, которая старалась вас же выгородить? Да сядь ты! Скарлетт опустилась в кресло. – Я полагаю, теперь ты не стала любить ее еще больше. Ты не можешь не терзаться вопросом, а что, собственно говоря, известно Мелани о ваших с Эшли отношениях… и почему, если она все знала, пошла на это? Возможно, ради того, чтобы спасти свое доброе имя? Вы, верно, думаете, какая же она дура, если решила поступить подобным образом, пусть даже ради спасения твоей шкуры, но… – Я не хочу слушать… – Нет уж послушай! Я говорю это для того, чтобы облегчить твои страдания. Мисс Мелли – дура, но не в том смысле, в каком ты это себе представляешь. Очевидно, кто-то ей все рассказал, но она не поверила в это. Она бы не поверила, даже если бы увидала эту сцену своими глазами. Она слишком горда, чтобы заподозрить в чем-то плохом тех, кого она любит. Мне неизвестно, что за ложь ей преподнес Эшли Уилкс… впрочем, сгодилась бы самая неуклюжая, потому что она любит Эшли и любит тебя. Я не понимаю, почему она любит тебя, но тем не менее это так. И пусть это будет для тебя еще одним крестом. – Если бы ты не напился и не стал оскорблять меня, я бы все объяснила, – сказала Скарлетт, к которой вернулось самообладание. – Но теперь… – Меня не интересуют твои оправдания. Мне известно больше, чем тебе. Господи, если ты хоть раз еще встанешь с этого кресла… Меня гораздо больше, чем сегодняшняя комедия, забавляет тот факт, что, лишая меня радости разделить с тобой постель, вследствие моих многочисленных грехов, ты сама в душе вожделеешь Эшли Уилкса. «Вожделеешь в душе». Неплохо сказано, признайся? В той книге есть много хороших фраз, разве не так? «В какой книге? В какой книге?» – некстати завертелось в голове Скарлетт, и она принялась лихорадочно озираться, отмечая и мрачный блеск тяжелого серебра, и пугающую темноту углов. – И я, – продолжал Ретт, – оказался изгнан, поскольку мои грубые страсти вступили в явное противоречие с твоим благонравием… поскольку ты не захотела больше иметь детей. Как сильно ты меня огорчила, моя дорогая! Я буквально не находил себе места! Мне не оставалось ничего другого, как отправиться налево и поискать там приятное утешение, оставив тебя наедине с твоим благонравием. А ты тем временем выслеживала многострадального мистера Уилкса. Черт возьми, что его гложет? Мыслями он не может оставаться верным жене, зато в плотском отношении сохраняет ей верность. Почему он никак не решится сделать выбор? Ты не возражала бы против детей от него, не правда ли, выдав их за моих? Вскрикнув, Скарлетт вскочила, но Ретт усадил ее обратно со смехом, от которого она похолодела. Он вжал ее в кресло, наклонился и, пошевелив пальцами перед ее глазами, сказал: – Посмотри на мои руки, дорогая. Я легко мог бы ими разорвать тебя на кусочки, чтобы заставить не думать об Эшли. Но есть иное решение. Я просто сожму твою голову, как грецкий орех, и буду жать до тех пор, пока из нее не улетучатся все мысли об Эшли. Он взял голову жены в ладони, осторожно погрузил пальцы в ее распущенные волосы, и вдруг резко приподнял ее лицо к себе. Скарлетт видела глаза совершенно незнакомого человека, пьяного и говорящего с нарочитой медлительностью. Животной смелости в ней всегда хватало, и в минуты опасности это чувство всегда возрастало стократно. – Ты пьяный кретин! – сузив глаза и сжавшись, прошипела она. – Убери руки! К ее удивлению, Ретт послушно сел на край стола и снова наполнил бокал. – Я всегда восхищался твоим боевым духом, моя дорогая. А сейчас, когда ты оказалась загнанной в угол, он восхищает меня еще больше. Скарлетт стянула полы халата, соображая, как бы поскорее оказаться в своей комнате, запереть прочную дверь и остаться одной. Она должна как-то осадить Ретта, заставить его подчиниться; такой Ретт ей был совершенно незнаком. Она медленно, борясь с дрожью в коленях, поднялась, поплотнее запахнула халат и, откинув с лица волосы, резко сказала: – Я не загнана в угол. Тебе, Ретт Батлер, никогда не загнать меня туда и не запугать. Ты всего лишь пьяное животное, которое привыкло плохо обращаться с женщинами и уже не может вести себя иначе. Тебе не дано понять ни Эшли, ни меня. Ты слишком долго жил в грязи и ничего, кроме грязи, не знаешь. Ты ревнуешь к тому, чего тебе никогда не понять. Спокойной ночи. Скарлетт небрежно повернулась и направилась к двери, но взрыв смеха за спиной остановил ее. Она обернулась и увидела, как Ретт, пошатываясь, направляется к ней. Проклятье, только бы он перестал так ужасно смеяться! Что смешного он нашел во всем этом? Пятясь, она уперлась спиной в стену. Подойдя к жене, Ретт тяжело опустил руки на ее плечи, прижав к стене. – Перестань смеяться! – Я смеюсь, потому что мне жаль тебя. – Жаль… меня? Себя пожалей. – Да, моя очаровательная дурочка, мне жаль тебя, и Бог тому свидетель. Мой смех тебе неприятен, не так ли? Признайся, ты не можешь терпеть ни когда над тобой смеются, ни когда тебя жалеют? Ретт перестал смеяться и, до боли сдавив плечи Скарлетт, приблизил к ней перекошенное лицо, и она, ощутив тяжелый запах коньяка, отвернулась. – Думаешь, что я ревную? – спросил он. – А почему бы и нет? О да, я ревную к Эшли Уилксу. Почему бы нет? Только ничего не надо мне объяснять. Я знаю, что физически все эти годы ты оставалась мне верна. Ты это хотела мне сказать? Я и без тебя знал. Все эти годы. Как мне удалось узнать? К твоему сведению, мне знакома порода, к которой принадлежат Эшли и ему подобные. Я знаю, что он порядочный человек. Чего, моя прелесть, я не могу сказать о тебе… равно как и о себе, между прочим. Мы с тобой люди непорядочные, у которых нет чести, ведь так? Потому-то мы и цветем, подобно вечнозеленому лавру. – Отпусти меня. Я не хочу стоять тут и выслушивать твои оскорбления. – Я не оскорбляю тебя. Наоборот, я восхваляю твою плотскую добродетель. И меня не обведешь вокруг пальца. Ты, Скарлетт, принимаешь мужчин за дураков. А это всегда опасно – недооценивать силу и ум противника. Я не дурак. Ты думаешь, я не догадывался, что, лежа в моих объятиях, ты в это время думала об Эшли Уилксе? От удивления и испуга Скарлетт даже открыла рот. – Приятная штука… да. Хотя на самом деле – ужасная. Все равно что лежать втроем в кровати, где место только двоим. – Ретт встряхнул ее за плечи, икнул и насмешливо улыбнулся. – Ну конечно, ты была мне верна, потому что не принадлежала Эшли. Но, черт возьми, я не против того, чтобы он обладал твоим телом. Я знаю, как мало значат тела… особенно женские. Но я совершенно против того, чтобы ему принадлежало твое сердце, моя милая, и твоя глупая, упрямая, бессовестная душа. Твоя глупая душа ему, дураку, не нужна, а мне не нужно твое тело. Женщины дешево мне обходятся. А мне нужно твое сердце вместе с душой, хотя они никогда не будут моими, точно так же, как душа Эшли никогда не достанется тебе. Вот почему мне жаль тебя. Эти слова Ретта так больно задели Скарлетт, что она забыла о своем изумлении и страхе. – Жаль… меня? – Да, жаль, поскольку ты, Скарлетт, сущий ребенок. Ребенок, который плачет, потому что ему не могут достать луну. А что ребенок делал бы с луной, окажись она у него в руках? И что бы ты делала с Эшли? Да, мне жаль тебя… больно наблюдать за тем, как ты обеими руками отмахиваешься от своего счастья и тянешь их к тому, что никогда не сделает тебя счастливой. Еще мне жаль тебя, потому что по своей глупости ты не в состоянии понять, что счастье возможно только между двумя родственными душами. Умри я, умри мисс Мелли и окажись драгоценный и благородный возлюбленный в твоем распоряжении, думаешь, ты была бы с ним счастлива? Черта с два! Тебе никогда не понять его, тебе никогда не узнать, о чем он думает, никогда не проникнуть в его душу, поскольку ты мало что смыслишь в музыке, поэзии, книгах и во всем том, что не имеет отношения к долларам и центам. В то же время ты, моя дражайшая половина, могла бы быть совершенно счастлива, предоставь ты себе и мне хоть полшанса, – ведь мы так похожи друг на друга. Мы оба, Скарлетт, подлецы, и, когда чего-нибудь захотим, нас уже ничто не остановит. Мы могли бы быть счастливы, потому что я люблю тебя и понимаю тебя, Скарлетт, как самого себя, а Эшли никогда бы не понял. А если бы понял, то стал бы презирать… Но нет, ты готова всю жизнь страдать по тому, кого тебе не дано понять. Ну а я, моя драгоценная, продолжал бы бегать по шлюхам. Уверяю тебя, мы оказались бы лучше многих супружеских пар. Ретт резко развернулся и, шатаясь из стороны в сторону, направился к графину. Скарлетт стояла как вкопанная, пытаясь разобраться в вихре мыслей, проносившихся в ее голове. Муж сказал, что любит ее. Говорил ли он серьезно? Или спьяну? Или это одна из его новых и ужасных шуток? А Эшли… ребенок… плачущий по луне. Она выскочила в темный коридор и побежала, словно все демоны ада гнались за ней. Только бы успеть добежать до своей комнаты! Внезапно ее нога подвернулась, и одна туфля соскочила. Пришлось остановиться, чтобы сбросить вторую, но в ту же секунду ее настиг Ретт, бесшумно, словно индеец, возникший из темноты. Его горячее дыхание обожгло лицо Скарлетт, а руки, распахнув халат, грубо обхватили обнаженное тело. – Гоняясь за ним, ты выгнала меня из города. Ей-богу, сегодня ночью в моей постели окажутся двое! Ретт подхватил Скарлетт и стал подниматься по лестнице. Ее голова оказалась прижата к его груди, и Скарлетт услышала, как сильно стучит его сердце. От боли и испуга она вскрикнула. Не церемонясь, Ретт в кромешной темноте тащил ее наверх, и безумный страх охватил Скарлетт. Она в руках сумасшедшего! Пришел ее смертный час! Скарлетт закричала, но крик застрял в горле. Тогда Ретт остановился на площадке, повернул ее лицом к себе, наклонился и поцеловал с такой дикой яростью, что она перестала что-либо соображать и провалилась в чернеющую бездну. Дрожа с головы до ног, как будто на сильном ветру, Ретт губами впился в ее рот, руки заскользили вниз, туда, где трепетала обнаженная грудь. Словно во сне она слышала его голос, не понимая, о чем он говорит, испытывая неведомые ранее ощущения. Тьма поглотила ее, но она поглотила и его; в этой неведомой ей до сих пор черной бездне не существовало ничего, кроме его жадных губ, ласкающих ее тело. Скарлетт хотела было что-то сказать, но своим страстным поцелуем Ретт не позволил ей открыть рот. От этого поцелуя она испытала неведомое прежде волнение, в котором смешалось все: радость, страх, безумие, желание подчиниться этим слишком сильным рукам, этим губам, до боли обольстительным, этому стремительному напору. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что наконец-то она столкнулась с тем, что кто-то или что-то сильнее ее; что нашелся тот, кого не запугаешь и не подчинишь себе; что этот человек сам способен запугать и подчинить. Невольно ее руки обняли шею Ретта, она ответила ему поцелуем, и супруги продолжили свой путь в сладостно-кружащей темноте, которая обволакивала их. Когда утром Скарлетт проснулась, Ретта рядом не было, и, если бы не смятая вторая подушка, она решила бы, что бурные фантастические события минувшей ночи ей приснились. Покраснев от этих воспоминаний, Скарлетт натянула одеяло до подбородка и, нежась в солнечных лучах, попыталась разобраться в своих впечатлениях. Две вещи поразили ее. Она прожила с Реттом несколько лет, ела с ним за одним столом, спала с ним, ссорилась с ним, родила ему ребенка… но так и не разобралась в нем. Мужчина, несший ее на руках вверх по темной лестнице, оказался совершенно незнакомым человеком, о существовании которого она даже не подозревала. И теперь, как ни старалась она заставить себя возненавидеть Ретта, как ни старалась вызвать в себе негодование к нему, у нее ничего не получалось. Да, он унизил ее, причинил ей боль, жестоко использовал ее в эту безумную, но и упоительную ночь. Ей следовало бы устыдиться, ужаснуться, припоминая ту вертящуюся перед ее глазами чернеющую бездну, в которую она оказалась ввергнута. Женщина, уважающая себя женщина, после подобной ночи не посмела бы поднять голову. Но воспоминание о пережитом восторге, о восхитительном чувстве подчинения чужой воле было сильнее стыда. Впервые в жизни Скарлетт остро почувствовала жажду жизни, ощутила страсть, поглотившую ее целиком, без остатка, страсть, сродни тому паническому страху, который охватил ее во время побега из Атланты, и сродни тому пьянящему чувству мести, когда она с холодной ненавистью убила солдата янки. Ретт любил и любит ее! По крайней мере, он так сказал, да и как она может сомневаться теперь? Как это странно, неожиданно и невероятно… он любит ее, этот дикарь-незнакомец, к которому она всегда холодно относилась. Она не была полностью уверена в своем откровении, но следующая пришедшая в голову идея заставила Скарлетт рассмеяться. Он любит ее, а значит, в конце концов, попался в расставленные сети. Странно, но она почти забыла о своем стремлении обманным путем увлечь его, добиться, чтобы чересчур гордая спина Ретта согнулась под ее хлыстом. Это желание вернулось к ней снова, и Скарлетт почувствовала полное удовлетворение. Одну ночь она была в его власти, но теперь ей ведомо его слабое место. С этого дня он будет делать все так, как она захочет. Его издевательствам пришел конец, отныне он запрыгает у нее через горящие кольца. При мысли о предстоящей встрече с мужем, лицом к лицу и днем, Скарлетт охватило нервное смущение с привкусом приятного возбуждения. «Я взвинчена, как невеста, – подумала она. – И из-за кого? Из-за собственного мужа!» – и глупо хихикнула. Но Ретт не появился к обеду, и за ужином его место пустовало. Прошла ночь, долгая ночь, заставившая Скарлетт уснуть только под утро, в ожидании, когда звякнет ключ в замочной скважине. Ретт все не шел. Когда минул второй день и от него не было ни весточки, ее охватил страх и разочарование. Она направилась в банк, но там его не было. Придя в свой магазин, она была резка со всеми, кто в тот день открывал дверь, с замиранием сердца надеясь в каждом посетителе увидеть долгожданного мужа. На лесном складе она довела Хью до такого состояния, что бедному парню пришлось прятаться в досках. Однако и туда Ретт не явился за ней. Унижаться до расспросов друзей Ретта Скарлетт не могла. Также не могла она и наводить справки у слуг, не известно ли им, где он скрывается, хотя догадывалась, что они знают нечто такое, чего не знает она. Негры всегда все знают. Вот и Мамми последние два дня как в рот воды набрала, следит краешком глаза за Скарлетт и ничего не говорит. Когда миновала вторая ночь, Скарлетт решила обратиться в полицию. Не исключено, что с Реттом случилась беда, не исключено, что его сбросила лошадь, и он, беспомощный, лежит в канаве. Не исключено – о, что за ужасное предположение! – он даже мертв. На следующее утро, когда Скарлетт, кончив завтракать, в своей комнате надевала шляпу, на лестнице послышались быстрые шаги, и она, утратив силы от радости, села на кровать. В комнату вошел Ретт. Он был чисто выбрит, подстрижен и трезв, но по воспаленным глазам и одутловатому лицу было видно, что накануне сильно пил. Взмахнув рукой, он бросил: – Привет! Как может муж небрежно говорить «Привет!», не объясняя, где он пропадал два дня? Как можно с такой беспечностью относиться к тому, что произошло между ними три дня назад? Это невозможно, если только… если только… Страшная догадка мелькнула в голове Скарлетт. Если только эти ночи не вошли для него в привычку. Скарлетт онемела, мгновенно забыв обо всех ужимках, которые собиралась пустить в ход. Он даже не удосужился подойти и по обыкновению чмокнуть ее в щеку, а остался стоять, держа сигару и усмехаясь. – Где… где ты был? – Только не говори, что ты не догадываешься! Я уверен, что весь город уже знает. Весь город, кроме тебя. Как говорится: «Жена всегда узнает последней». – Что это значит? – Я решил, что после того, как полиция явилась с визитом в дом Красотки… – В дом Красотки… этой… этой женщины! Ты был с… – Конечно. Где еще мне быть? Надеюсь, ты не очень переживала за меня? – От меня ты отправился к… Господи! – Перестать, Скарлетт. Не разыгрывай из себя обманутую жену. О Красотке тебе было известно давным-давно. – От меня ты отправился к ней после того… того… – Ах, это… – небрежно пожал плечами Ретт. – Я начинаю забывать о хороших манерах. Прошу меня извинить за неподобающее поведение во время нашего последнего свидания. Я перебрал, как вы, несомненно, поняли, и не устоял перед вашими чарами… мне их перечислить? От обиды у Скарлетт появилось непреодолимое желание упасть на кровать и дать волю слезам. Ретт не изменился, ничто не изменилось, а она – дура, круглая дура, решила, что он любит ее. Ретт опять отпускает свои мерзкие шуточки. Он взял ее силой и, напоив, использовал, как использует тех, кто находится в доме Красотки. А вернулся, чтобы оскорблять и зло выясмеять. И такой… такой далекий. Она проглотила слезы и овладела собой. Ретт никогда, никогда не должен узнать, что у нее на уме. Вот бы он смеялся, если бы узнал! Но не дождется! Бросив на мужа взгляд, Скарлетт увидела в его настороженных глазах такой знакомый и ставящий в тупик блеск. Он словно ожидал от нее каких-то слов… надеялся… на что же он надеется? Что она снова поставит себя в смешное положение, разревется и даст ему новый повод для насмешек? Дудки! Скарлетт нахмурила тонкие брови и холодно произнесла: – Я, разумеется, догадывалась о твоих отношениях с этой дрянью. – Только догадывалась? Почему же ты не спросила меня, чтобы удовлетворить свое любопытство? Я бы просветил тебя. Я начал жить с ней с того самого дня, как вы с Эшли решили, что нам следует спать порознь. – У тебя хватает наглости стоять здесь, перед законной женой, и хвастаться… – Избавь меня от своего негодования. Тебе было в высшей степени наплевать, чем я занимался, пока я оплачивал счета. Ты также знала, что мое поведение последнее время было далеко не ангельским. А что касается статуса законной жены… разве с появлением Бонни ты не перестала быть ею? Ты, Скарлетт, оказалась плохим капиталовложением. В отличие от Красотки.