– Капиталовложением? Ты хочешь сказать, что дал ей… – Помог создать бизнес – так будет правильнее сказать. Красотка – деловая женщина. Я хотел видеть, как она достигнет успеха, а чтобы открыть свой дом, ей нужны были только деньги. Тебе следовало бы знать, какие чудеса способна творить женщина, располагающая пусть даже небольшой суммой наличных. Взгляни на себя. – Ты сравниваешь меня… – Ну… вы обе женщины практичные и обе преуспели в жизни. Но у Красотки, конечно, есть одно преимущество перед тобой. Она добрая, отзывчивая душа… – Ты не уберешься из моей комнаты? Ретт ленивой походкой направился к двери, удивленно подняв бровь. Как этот человек смеет оскорблять ее! – в душе негодовала обиженная Скарлетт. Он из кожи вон лезет, чтобы посильнее ее унизить. Она, идиотка, так ждала его, а он в это время пьянствовал и дрался с полицейскими в доме терпимости. – Убирайся из моей комнаты и не смей больше никогда в ней показываться. Раз я уже предупреждала, и джентльмен это сразу бы понял. Отныне моя дверь будет всегда закрыта. – Можешь не беспокоиться. – И будет закрыта на ключ. После того, как ты повел себя в ту ночь… напился… как это было отвратительно… – Да что ты, милая! Определенно, не так уж отвратительно! – Вон! – Можешь не волноваться. Я ухожу. И обещаю, что впредь ни разу не побеспокою тебя. Бал окончен. Мне только что пришла в голову одна мысль… Если мое постыдное поведение тебе слишком тяжело, я охотно дам развод. Только отдай мне Бонни, и я не буду возражать. – Я не собираюсь позорить семью разводом. – Ты бы быстро опозорила ее, если бы мисс Мелли умерла, разве не так? У меня голова идет кругом при мысли, как бы стремительно ты развелась со мной. – Может, ты наконец уйдешь? – Да. Я ухожу. Я вернулся домой, чтобы сообщить тебе это. Я отправляюсь в Чарлстон и Новый Орлеан и… да, поездка предстоит весьма продолжительная. Я еду сегодня же. – О! – И Бонни поедет со мной. Вели этой глупой Присси собрать ее вещи. Я забираю Присси тоже. – Я не отдам тебе моего ребенка. – Это и мой ребенок, миссис Батлер. Вы, разумеется, не можете запретить дочери навестить родную бабушку? – Родную бабушку! Ври больше! Я не позволю, чтобы ребенок видел, как ты напиваешься каждый вечер и водишь ее по домам вроде дома Красотки… Ретт зло швырнул сигару на пол, и она задымила на ковре, распространяя едкий запах. С разъяренным лицом он подскочил к жене и раздельно произнес: – Будь ты мужчиной, за такие слова я свернул бы тебе шею! Но ограничусь тем, что скажу, чтобы ты заткнула свой поганый рот. По-твоему, я так не люблю Бонни, что поведу ее туда, где… поведу мою дочь! Какая ты все-таки дура! А ведь с таким набожным видом изображаешь из себя хорошую мать. Да из кошки мать лучше, чем из тебя! Что ты вообще сделала для своих детей? Уэйд с Бонни до смерти тебя боятся, и, не будь Мелани Уилкс, они так никогда не узнали бы, что на свете существует любовь и нежность. Но Бонни, моя Бонни! Ты думаешь, я не способен заботиться о ней лучше, чем ты? Ты думаешь, что я позволю тебе запугать и сломить ее, как ты запугала и сломила Уэйда и Эллу? Ну уж нет! Собери ее в дорогу за час, или предупреждаю: небо покажется с овчинку тебе. Я всегда считал, что хорошая порка пойдет тебе только на пользу. Ретт развернулся на каблуках и, прежде чем Скарлетт успела что-либо сообразить, быстро вышел. Она слышала, как он пересек коридор, подошел к детской комнате и открыл дверь. Его встретил радостный визг, и Скарлетт услыхала, как Бонни, стараясь перекричать Эллу, спросила: – Папочка, а где ты был? – Охотился на зайчика, чтобы из него сделать шубку для моей маленькой Бонни. Подари мне свой самый сладкий поцелуй, Бонни… и ты тоже, Элла. Глава 55 – Дорогая, я не хочу никаких объяснений и не стану их выслушивать, – решительно сказала Мелани, осторожно касаясь тонкими пальцами искусанных губ Скарлетт и не давая ей говорить. – Ты оскорбляешь нас с Эшли и себя, даже предполагая, что нам с тобой надо объясниться. Зачем! Мы трое были… были солдатами, которые бок о бок много лет сражались против всего мира, и ты обижаешь меня, полагая, что пересуды досужих сплетников могут разлучить нас. Неужели ты могла подумать, что я поверю, будто бы между тобой и Эшли… Что за вздор! Да пойми же, я знаю тебя лучше всех на свете! Ты думаешь, я забыла, как ты, не щадя себя, помогала Эшли, Бо и мне… не дала мне умереть и спасла нас от голодной смерти! Ты думаешь, я забыла, как ты шла по борозде за лошадью янки чуть ли не босая и с волдырями на руках… чтобы прокормить меня и моего маленького… и потом поверила во все те гадости, которые рассказывают о тебе? Нет, Скарлетт О’Хара, я ничего не хочу слышать. Больше ни слова. – Но… – промямлила Скарлетт и осеклась. Час назад Ретт с Бонни и Присси покинули город, и к стыду и негодованию Скарлетт прибавилось чувство одиночества. К тому же невыносимо тяжело было осознавать свою вину перед Эшли и слушать, как его жена пыталась ее выгородить. Если бы Мелани поверила Индии и Арчи, не желала ее замечать или хотя бы холодно с ней держась на дне рождения, Скарлетт могла бы ходить с гордо поднятой головой и пустить в ответ любое оружие из своего богатого арсенала. Но теперь, вспоминая, как хрупкая Мелани, словно Жанна д’Арк, веря в справедливость творимого ею дела и с обнаженным мечом храбро бросившая спасать ее от бесчестия, Скарлетт ничего иного не оставалось, как честно во всем признаться. Да, выложить все, начиная с того далекого дня, когда она стояла на освещенном солнцем крыльце «Тары». Скарлетт мучила совесть, которую она так старательно заглушала, но которая, как у каждой истинной католички, могла заговорить в любую минуту. «Покайся в грехах своих и понеси расплату за них со смиренной печалью», – сотни раз повторяла ей мать, и в тяжелую минуту наставления Эллен всплывали в сознании, проникая в самое сердце. Она покается… да, во всем, в каждом взгляде и слове, тех редких проявлениях нежности… и тогда Бог облегчит ее страдания и дарует ей покой. А расплатой явится лицо Мелани, когда с него исчезнет выражение кроткой любви и отразится недоверие, ужас и отвращение. О, это будет горькая расплата, горестно подумала Скарлетт, ведь потом всю жизнь ее будет преследовать изумленное лицо Мелани, которой открылась вся низость и двуличность той, которую она знала с детских лет. Когда-то Скарлетт пьянила мысль, как дерзко она выскажет чистую правду в глаза Мелани и упьется, рискуя потерять все, крушением ее призрачного счастья. Но после того жуткого вечера Скарлетт меньше всего хотелось говорить о правде. Почему – она и сама не могла объяснить. Ее голова была забита противоречивыми представлениями, в которых невозможно было разобраться. Скарлетт знала только то, что когда-то очень хотела, чтобы мать считала ее скромной, доброй, чистосердечной, вот и теперь ей страстно хотелось, чтобы Мелани сохранила о ней высокое мнение. Она понимала, что не очень дорожит мнением всего света, даже не очень дорожит мнением Эшли или Ретта, но Мелани не должна думать о ней иначе, как думала всегда. Скарлетт страшилась говорить Мелани правду, но сегодня наступил один из тех редких моментов, когда в ней возобладал инстинкт честности, инстинкт, не позволяющий рядиться в фальшивые одежды перед женщиной, которая выиграла для нее не одну битву. Поэтому в это утро, как только Ретт и Бонни покинули дом, она поспешила к Мелани. Однако после первой сбивчивой фразы: «Мелли, я… должна… объяснить тебе…» – Мелани решительно остановила ее, и, когда Скарлетт, сгорая от стыда, посмотрела в ее темные глаза, светящиеся любовью и гневом, она с упавшим сердцем осознала, что мир и покой, которые, как грезилось ей, должны воцариться после признания, никогда не наступят. Мелани раз и навсегда пресекла все ее попытки оправдаться, и Скарлетт, умевшая порой хладнокровно разбираться в своих чувствах, поняла, что если сейчас отведет душу, то это будет проявлением крайнего эгоизма с ее стороны. Она переложит свою безмерно тяжелую ношу на плечи доверчивого и невинного человека. Она в неоплатном долгу перед Мелани за ее заступничество, и этот долг может быть оплачен только молчанием. Было бы жестоко разрушить жизнь Мелани, сообщив ей малоприятную весть о неверности мужа, с которым связалась ее самая близкая подруга. «Я не могу ей сказать, – тяжело вздохнула Скарлетт. – И никогда не скажу, даже если совесть изведет меня». Некстати ей вспомились слова, брошенные пьяным Реттом: «Она слишком горда, чтобы подозревать плохое в тех, кого любит… Пусть это будет твоим крестом». Да, на этот крест она обречена до самой смерти. В молчании и страданиях, с позором будет носить свою власяницу, чувствуя, как из года в год все сильнее сжимается сердце от каждого нежного взгляда и жеста Мелани, когда душа вопиет: «Да не будь такой доброй! Не защищай меня! Я не стою того!» «Если бы ты не была дурочкой, милой, доверчивой и простодушной дурочкой, тогда мне было бы не так тяжело, – полная отчаяния, рассуждала Скарлетт. – Я много всего перенесла, но это будет моя самая тяжелая ноша, и она изведет меня». Мелани сидела напротив нее в низком кресле, поставив на скамеечку ноги с острыми, как у ребенка, коленями. В такой позе, при гостях раньше ее невозможно было представить, но бушевавшая в душе Мелани ярость заставила забыть ее о приличиях. В руках она держала плетеное кружево и стремительно, как рапирист, дерущийся на дуэли, орудовала иглой. Вспыхни такая ярость в душе Скарлетт, она, по примеру родного отца в его лучшие годы, принялась бы топать ногами и бушевать, призывая Бога в свидетели перед проклятой двуличностью и подлостью рода человеческого и исторгая леденящие душу угрозы неминуемого возмездия. Но только мелькающая игла и сведенные брови выдавали душевное волнение Мелани. Непривычно холодно и сухо звучал ее голос. Экспрессия в словах была чужда Мелани, которая редко высказывала свое мнение, а худого слова от нее и вообще невозможно было услышать. Однако Скарлетт пришла к неожиданному выводу, что Уилксы и Гамильтоны по силе страсти не уступают семейству О’Хара, если даже не превосходят его. – Дорогая, я устала слышать, как люди ругают тебя, – сказала Мелани, – и моему терпению пришел конец. Я собираюсь кое-что предпринять. Все дело в том, что люди завидуют тебе, твоей расторопности и деловитости. Ты преуспела там, где многие, и тем более мужчины, потерпели неудачу. Не сердись на меня, дорогая, за эти слова. Я не стану утверждать, что ты, по мнению многих, занимаешься не женским делом. Все это совсем не так. Люди просто не понимают тебя, они вообще не выносят расторопных женщин. Но твоя расторопность и твой успех не дают им права утверждать, что ты и Эшли… Вот окаянные! Сдержанный пыл последнего восклицания, сорвавшегося с губ мужчины, означал бы легкий укор, не более, но Скарлетт удивленно уставилась на Мелани, встревоженная прежде невиданным проявлением чувств с ее стороны. – И они являются ко мне со своими грязными выдумками… Арчи, Индия, миссис Элсинг! Да как они посмели? Нет, миссис Элсинг здесь, конечно, не было. Разумеется, она струсила. Оно и понятно. Она всегда ненавидела тебя, дорогая, потому что ты пользуешься большим успехом, чем ее Фанни. К тому же она пришла в бешенство, когда ты отстранила Хью от управления лесопилкой, хотя ты поступила абсолютно правильно. Он разгильдяй и бездельник! – Мелани быстро разделалась со своим другом детства и бывшим поклонником. – Что касается Арчи, то я во всем виню себя. Напрасно я приютила этого старого негодяя. Мне все на это указывали, но я не слушала. Он невзлюбил тебя, милая, из-за осужденных, но кто он такой, чтобы тебя критиковать? Убийца, и к тому же убийца женщины! И после того, что я для него сделала, он приходит ко мне и выкладывает… Я ничуть не жалела бы, если Эшли его пристрелил. Ну, я и устроила ему разнос, доложу тебе! И он покинул город. А что до Индии… сколько в ней злобы! Дорогая, в первый раз, когда я увидела вас вдвоем, я сразу заметила, как она завидует тебе, потому что ты очень хорошенькая и вокруг тебя вьются кавалеры. А возненавидела она тебя из-за Стюарта Тарлтона. Индия так долго страдала по Стюарту, что… знаешь, не хочется говорить подобные вещи о сестре Эшли, но от переживания она тронулась умом! Другого объяснения ее поступку я не нахожу… Я сказала ей, чтобы ноги ее больше не было в моем доме, и если я еще раз услышу, что она решилась на подобные гнусные инсинуации… я публично назову ее лгуньей! Мелани замолчала, и на ее лице, пылавшем гневом, отразилась грусть. Как у всех уроженцев Джорджии, накрепко связанных родственными отношениями, от семейных ссор ее сердце разрывалось на части. Молчание Мелани было непродолжительным, ведь Скарлетт оставалась самым дорогим для нее человеком, поэтому Мелани продолжала: – Она всегда ревновала к тебе, милая, потому что тебя я любила больше. Теперь она не покажется в моем доме, и моей ноги тоже не будет там, где ее принимают. Эшли согласен со мной, хотя ему очень неприятно, что родная сестра разносит… Едва прозвучало имя любимого человека, натянутые нервы Скарлетт сдали, и она залилась слезами. Перестанет ли она когда-нибудь терзать его? Думая о том, как сделать Эшли счастливым, она только всякий раз причиняла ему боль. Она исковеркала ему жизнь, заставила поступиться своим самолюбием и гордостью, разрушила его внутренний мир, его спокойствие, которое основано на честности. А теперь еще и разлучила его с любимой сестрой. Для спасения репутации Скарлетт и счастья жены он принесет в жертву Индию, представив ее в образе полоумной, лживой и ревнивой старой девы… Индию, которая имела все основания подозревать Скарлетт и была права в каждом обвиняющем слове. Отныне Эшли, глядя в глаза сестры, увидит в них, сияющих чистотой, правду – правду, укор и холодное презрение, которое было в крови у всех Уилксов. Эшли превыше жизни ценит свою честь, и, зная это, Скарлетт понимала, что сейчас творится у него в душе. Ему, как и ей самой, пришлось, спасаясь, спрятаться за спиной Мелани. Хотя Скарлетт понимала, что это был единственный выход и что вина в его двусмысленном положении целиком лежит на ней, тем не менее… тем не менее… Как женщина она больше уважала бы Эшли, если бы он разделался с Арчи и чистосердечно все рассказал Мелани и окружающим. Она отдавала себе отчет в том, что несправедлива к нему, но, чувствуя себя глубоко несчастной, не вдавалась в такие тонкости. Она припомнила презрительные слова Ретта и с удивлением подумала: а так ли уж по-мужски вел себя Эшли в этой неприглядной истории? С этого мгновения сиявший над головой Эшли ореол, вспыхнувший в тот самый день, когда она влюбилась в него, стал незаметно меркнуть. Тень позора и вины, упавшая на Скарлетт, задела и его. Чем старательней она гнала эту мысль, тем сильнее лились слезы из ее глаз. – Не надо! Не надо! – отбросив рукоделье, воскликнула Мелани и, пересев на диван, прижала голову Скарлетт к своему плечу. – Мне не надо было говорить об этом и расстраивать тебя. Я знаю, как тебе тяжело, и мы никогда больше не будем говорить про это, не только между собой, но и с другими. Как будто вообще ничего не было. Но, – прибавила Мелани с тихой злобой, – я покажу Индии и миссис Элсинг, где раки зимуют. Пусть не думают, что могут безнаказанно поливать грязью моего мужа и невестку. Я так устрою, что в Атланте ни одна из них не посмеет поднять голову. И каждый, кто поверит им и станет их принимать у себя, – отныне мой враг. Скарлетт, печально представив себе долгую череду лет, поняла, что стала причиной вражды, которая расколет надвое город и семью Уилкс на многие поколения. Мелани сдержала слово. Она ни разу в разговоре со Скарлетт и Эшли не коснулась болезненной темы. В общении с людьми она также ее не затрагивала, сохраняя холодное безразличие, которое всегда оборачивалось ледяной вежливостью, если кто-то осмеливался хотя бы мимоходом задеть щекотливую тему. В последующие недели, минувшие с устроенного ею вечера с сюрпризом, в течение которых Ретт таинственным образом отсутствовал, а весь город гудел от противоречивых слухов, она ни разу не приняла у себя клеветников на Скарлетт, будь то старинные друзья или родные. Мелани умела не только говорить, но и действовать. В Скарлетт она вцепилась железной хваткой, заставляя ту вместе с ней каждое утро появляться в магазине и на лесном складе. Мелани настаивала, чтобы Скарлетт вместе с ней ездила в карете по городу, насколько бы той ни претило ловить на себе любопытные взгляды прохожих, и брала ее с собой, отправляясь с официальными визитами, и осторожно подталкивала Скарлетт в спину на пороге тех гостиных, в которых та перестала бывать два года тому назад. И Мелани с решительным выражением лица, означавшим что-то вроде «любишь меня, люби и мою собачку», заводила разговор с потрясенными хозяйками. Нанося эти визиты, Мелани заставляла Скарлетт прибывать пораньше и оставаться до тех пор, пока не разъедутся последние гости, дабы не предоставлять дамам (к некоторому их неудовольствию) возможность почесать языки. Эти визиты особенно мучили Скарлетт, которая терпеть не могла сидеть среди женщин, втайне гадавших, действительно ли она изменила мужу, но она не смела отказать Мелани. Она ненавидела этих женщин, которые не заговорили бы с ней, если бы они не любили Мелани и не боялись лишиться ее дружбы. Но Скарлетт знала, что, если однажды ее приняли в доме, дверь перед ней в следующий раз уже не захлопнут. Скарлетт поставила себя таким образом, что немногие готовы были держать ее сторону или критиковали исходя из ее личных качеств. «От такой можно ожидать чего угодно», – гласил вердикт, вынесенный обществом. Слишком много врагов нажила себе Скарлетт, поэтому ее защитников можно было пересчитать по пальцам. Ее слова и поступки вызывали горькие чувства у слишком многих людей, и всем было безразлично, как отзовется на ней разразившийся скандал. Зато чуть ли не каждый пекся о судьбах Мелани и Индии и хотел знать, действительно ли Индия сказала неправду, которая привела к невиданному взрыву страстей. Те, кто выгораживал Мелани, торжествующе указывали на тот факт, что в последнее время она повсюду появляется со Скарлетт. Будет ли женщина с высокими, как у Мелани, принципами брать под защиту виновную женщину, особенно женщину, виновную в связи с собственным мужем? Как можно! Индия – это просто выжившая из ума старая дева, которая из ненависти оболгала Скарлетт, заставив поверить в свою ложь Арчи и миссис Элсинг. Позвольте, возражали сторонники Индии, если Скарлетт не виновата, куда делся капитан Батлер? Почему он не рядом с женой, чтобы поддержать ее в трудную минуту? Вопрос повисал в воздухе, и по мере того, как текли недели и ширились слухи о беременности Скарлетт, группа поддержки Индии удовлетворенно кивала, утверждая, что к этому ребенку капитан Батлер не причастен. Слишком долго их холодные отношения являлись достоянием общества, слишком долго общество шокировали их раздельные спальные комнаты. Сплетни разрастались, разделяя город пополам и также пополам разрывая связанные тесными узами семьи Гамильтонов, Уилксов, Бэрров, Уайтменов и Уинфильдов. Так или иначе, но каждый член этих семей был вынужден занимать ту или иную позицию – третьего было не дано. Мелани следила за происходящим со сдержанным чувством собственного достоинства, а Индия – с горьким злопыхательством. Независимо от позиции, занятой любым из родственников, все были единодушны в том, что причиной разлада в семьях явилась Скарлетт и она не заслуживает того, чтобы о ней так много говорили. И независимо от позиции, занятой любым из родственников, все открыто сожалели о решении Индии заняться стиркой грязного семейного белья у людей на глазах, вовлекая Эшли в мерзкие пересуды. После откровенных признаний Индии многие бросились на ее защиту, единым фронтом выступая против Скарлетт, однако другие, любя Мелани, заняли сторону ее и Скарлетт. Половина жителей Атланты состояла, или по крайней мере утверждала, что состоит, в кровном родстве с Мелани и Индией. Родственные связи между двоюродными и троюродными братьями и сестрами, свойственниками и свойственницами, прочими близкими и дальними родственниками были настолько запутанными и сложными, что никто, кроме потомственного жителя Джорджии, не мог в них разобраться. Эти люди всегда были прочно спаяны между собой, выступая монолитной фалангой и прикрываясь щитами перед всем миром в тревожное время, когда отдельное мнение воина уже ничего не значило. За исключением партизанской борьбы, которую вела тетя Питти против дяди Генри у себя в семье, – что в течение многих лет служило предметом постоянных насмешек, – открыто миролюбивые отношения никто не рвал. Это были мягкие, спокойные, сдержанные люди, которые даже дружески не судили ближних, в отличие от большинства семей, живших в Атланте. И вот наступило время, когда и эта семья раскололась надвое; Атланта не без злорадства наблюдала за тем, как происходит разделение родственников в шестом и седьмом колене на два лагеря в столь громком скандале, какого город еще не знал. Эта затяжная борьба между Мелани и Индией не могла не отразиться на второй половине города, не связанной с ними родственными отношениями, заставляя его население проявлять предельный такт и терпение, учитывая, что разгорающаяся вражда привела к развалу практически всех общественных организаций. Любители талии, Кружок белошвеек для вдов и сирот Конфедерации, Ассоциация по уходу за могилами павших героев, Музыкальный кружок субботнего вечера, Дамское общество любителей котильона, Библиотека молодых людей – все оказались втянуты в некрасивое разбирательство, равно как и четыре церкви с их обществами миссионеров и дам-попечительниц. И не дай бог, чтобы сторонники воинствующих фракций вошли в состав одного комитета или комиссии. Матроны Атланты, привыкшие с четырех до шести часов пополудни принимать у себя гостей, пребывали в страхе, опасаясь, что в одно и то же время к ним в гостиную могут нагрянуть Мелани со Скарлетт и Индия со своими сторонниками. Из всей семьи, обитавшей на Персиковой улице, наибольшие страдания выпали на долю бедной тети Питти. Питти, которая ничего не желала так сильно, как спокойно жить среди любящих ее людей, всегда придерживаясь принципа, что волки должны быть сыты и овцы целы. Но ни волки, ни овцы не хотели ее слушать. Индия жила с тетей Питти, и если Питти займет сторону Мелани, а она хотела занять ее сторону, то Индия уйдет. Но если Индия от нее уйдет, что, в таком случае, делать старой женщине? Жить в одиночестве она не могла, тогда пришлось бы брать незнакомого человека или запирать дом и перебираться на житье к Скарлетт. А тетя Питти смутно догадывалась, что капитану Батлеру она не по нутру. Правда, еще можно было переехать к Мелани и спать в закутке, отведенном под детскую Бо. Питти недолюбливала Индию, страшась ее сухих чопорных манер и страстных убеждений. Однако Индия не вторгалась в спокойный мирок тети Питти, для которой соображения личного благополучия всегда значили больше, чем нравственные критерии, поэтому они и жили вместе. Но теперь присутствие Индии в доме тети Питти послужило источником разногласий, поскольку Скарлетт с Мелани решили, что старушка переметнулась к врагу. Скарлетт сухо отказалась увеличить содержание Питти, пока та живет под одной с Индией крышей. Каждую неделю Эшли посылал Индии деньги, и каждую неделю Индия гордо и молчаливо отсылала их обратно, к большому огорчению и сожалению старой женщины. Финансовое положение в доме из красного кирпича оказалось бы в плачевном состоянии, если бы не помощь дяди Генри, хотя Питти чувствовала себя оскорбленной, принимая от него деньги. Питти любила Мелани больше всех на свете, исключая, возможно, себя, и вот Мелани с недавних пор превратилась в холодно-вежливого и постороннего человека. Хотя дворы Мелли и Питти граничили, она ни разу не перешла на ее территорию, тогда как прежде по десяти раз на дню навещала соседку. Питти сама приходила к ней и со слезами на глазах уверяла, что продолжает ее любить, но Мелани решительно отказывалась говорить и не наносила ответные визиты. Питти никогда не забывала, чем она обязана Скарлетт, – в сущности, своим существованием. Да и как забыть послевоенные черные дни, когда пришлось выбирать между братом Генри и голодной смертью, – не кто иной, как Скарлетт, тогда приютила ее, кормила, одевала и помогла сохранять положение в светском обществе Атланты. И даже после того, как Скарлетт вышла замуж и переехала в свой дом, она оставалась воплощением щедрости. А взять этого ужасного, но такого очаровательного капитана Батлера… частенько после его визитов с супругой Питти обнаруживала на столике совершенно новые кошельки, набитые купюрами, или кружевные платочки с завернутыми в них золотыми монетами, незаметно сунутые в коробку с шитьем. Ретт всегда клялся, что не имеет к ним никакого отношения, и открыто заявлял, что у нее завелся тайный обожатель, которым обычно оказывался бородатый дедушка Мерривезер. Да, Питти была обязана Мелани любовью, уверенностью в завтрашнем дне – Скарлетт, а чем она обязана Индии? Ничем, если не считать, что присутствие Индии обеспечивало приятную жизнь и исключало возможность самой принимать решения. Все это было ужасно и слишком, слишком вульгарно, и Питти, которая за всю жизнь сама не предприняла ни одного важного шага, ничего другого не оставалось, как махнуть на все рукой и подолгу безутешно рыдать.