И все-таки кое-кто искренне верил в невиновность Скарлетт, не по причине ее личной добродетели, конечно, а потому, что так считала Мелани. Другие, правда, верили с оговорками, вежливо вели себя со Скарлетт и даже заходили к ней в гости, поскольку любили Мелани и дорожили ее вниманием. Сторонники же Индии холодно кланялись, а некоторые открыто не замечали Скарлетт. Эти последние ставили ее в неудобное положение и бесили, хотя она понимала, что без своевременной поддержки Мелани, которая пользовалась безоговорочным авторитетом в городе, все отвернулись бы от нее, как от прокаженной. Глава 56 Ретт отсутствовал три месяца, и за все это время Скарлетт не получила от него ни одного письма. Она не знала, где он находится, как долго будет в отъезде и собирается ли вообще вернуться. Все это время она занималась своими делами, высоко подняв голову, хотя на душе у нее скребли кошки. Чувствовала она себя неважно, но, понукаемая Мелани, каждый день заезжала в магазин и делала вид, что интересуется лесопилкой. Впервые магазин ей наскучил, и, хотя он приносил втрое больше против того, что давал год назад, и деньги текли рекой, Скарлетт охладела к нему, вымещая недовольство на служащих. Лесопилка, где управлял Джонни Галлегер, тоже процветала, и на лесном складе готовый лес расходился моментально, вместе с тем все, что бы ни сделал или ни сказал Джонни, ее не устраивало. Терпение Джонни, который, как и его хозяйка, был ирландцем, лопнуло, и он, устав от ее колкостей, пригрозил уходом, произнеся длинную тираду, закончившуюся словами: «…Так и знайте, мэм, и пусть на вас ляжет проклятье Кромвеля». Скарлетт не оставалось ничего другого, как успокоить его, принеся самые унизительные извинения. На лесопилке, где работал Эшли, Скарлетт появляться перестала. И в его конторе на лесном складе тоже, полагая, что может там с ним столкнуться. Она видела, что Эшли избегает ее общества, видела, что ее постоянное пребывание в его доме (а от приглашений Мелани невозможно было отказаться) причиняет ему страдания. Оставаясь наедине, они молчали, хотя Скарлетт очень хотелось узнать, продолжает ли он ее ненавидеть и что именно он сказал Мелани, но к Эшли было не подступиться, и всем своим видом он давал понять, чтобы она ни о чем его не спрашивала. Его постаревшее и осунувшееся лицо, измученное угрызениями совести, тяготило Скарлетт, но она ничего не говорила. Не говорила она и о том, что от его работы одни убытки. В свете создавшейся ситуации его беспомощность раздражала Скарлетт. Она не знала, как он мог бы ее исправить, но чувствовала, что ему надо что-то предпринять. Вот Ретт обязательно что-нибудь сделал бы. Ретт всегда что-то делал, даже если принимал ошибочные решения, она его невольно за это уважала. Немного отойдя после бурной сцены с мужем, Скарлетт почувствовала, что ей не хватает его, и в отсутствие известий от Ретта с каждым днем эта грусть усиливалась. В смятении чувств, когда самым причудливым образом перемешались восторг, гнев, разбитое сердце и уязвленная от того, что он бросил ее, гордость, она почувствовала, как депрессия, точно стервятник, опустилась ей на плечо. Сейчас ей очень недоставало Ретта, недоставало его фривольных анекдотов, от которых она взрывалась смехом; его насмешливой улыбки, делающей неприятности не такими уж страшными; недоставало даже его издевок, которые больно жалили и заставляли ее огрызаться. Но самое главное, рядом не было человека, который умел так хорошо ее понимать. В этом Ретт был незаменим. Она могла без зазрения совести и даже с гордостью говорить ему, как ловко обобрала дочиста какого-нибудь клиента, а он только аплодировал бы ей. А намекни она другим людям о вещах такого рода, те пришли бы в ужас. Без мужа и Бонни было очень одиноко. Скарлетт даже не предполагала, что может так сильно скучать по дочке. Помня резкие слова Ретта, брошенные по поводу того, что она плохая мать, теперь она старалась каждую свободную минуту побыть с Уэйдом и Эллой. Увы! Скарлетт открылась пугающе горькая правда. Когда дети были совсем маленькими, ей было не до них. Тогда она носилась по городу, добывала деньги, раздражалась по любому поводу и ругала детей за любую провинность, не сумев снискать ни их доверия, ни любви. А теперь было слишком поздно, или ей не хватало терпения и мудрости проникнуть в маленькие потаенные сердца. Элла! Скарлетт пришла к неутешительному выводу, что ее дочь – глупенькая, и ничего тут не поделаешь. В ее головке мысли не задерживались, перескакивая с одного на другое, подобно птичке, порхающей с ветки на ветку; когда же Скарлетт пыталась рассказывать дочери сказки, Элла вела себя довольно странно, начинала задавать вопросы, которые не имели никакого отношения к сказкам, а через мгновение девочка забывала, о чем спрашивала, когда мать принималась объяснять ей, что к чему. Что касается Уэйда… пожалуй, Ретт оказался прав, мальчик боялся матери. Ей это было странно и обидно. Почему ее сын, ее единственный мальчик боится матери? Когда же она пыталась поговорить с ним по душам, он глядел на нее мягкими карими, как у отца, глазами и принимался смущенно переминаться с ноги на ногу. Зато рядом с Мелани без умолку тараторил и показывал, что лежит у него в карманах: от червяков для рыбалки до старых шнурков. Мелани умела обращаться с этими паршивцами, надо отдать ей должное. Ее сын был самым воспитанным и обожаемым ребенком Атланты. Вот с ним, а не с родным сыном Скарлетт быстро нашла общий язык, потому что маленький Бо, в отличие от взрослых, не умел смущаться и всякий раз, когда тетя Скарлетт оказывалась рядом, без приглашения забирался к ней на колени. Красивый белокурый мальчик удивительно походил на отца! Ах, если бы Уэйд был бы таким же, как Бо… Впрочем, оно и понятно: у Мелани один ребенок, и ей не нужно было надрываться ради куска хлеба. Таким образом Скарлетт пыталась оправдаться перед собой, в душе признавая, что Мелани была без ума от детей и охотно завела бы их с десяток. Переполнявшая ее любовь к детям изливалась на Уэйда и соседских сорванцов. Скарлетт долго будет помнить тот шок, который испытала, заехав к Мелани, чтобы забрать сына домой. Когда она направлялась по дорожке к дому, раздался крик Уэйда, почти неотличимый от боевого клича конфедератов… крик Уэйда, который у нее сидел тихо как мышка. Тут же крик ее сына отважно подхватил писклявый голосок Бо. Войдя в гостиную, она увидела, как мальчишки, вооружившись деревянными саблями, атакуют диван. Заметив Скарлетт, они сконфузились, и Мелани, поднявшись из-за дивана, за которым пряталась, смеясь и поправляя шпильки в волосах, пояснила: – У нас сражение под Геттисбургом. Я – янки, и мне, конечно, досталось на орехи. Это генерал Ли, – указала она на Бо, – а это генерал Пикетт, – прибавила Мелани, обнимая Уэйда за плечи. Способность Мелани понимать детей так и осталась навсегда тайной для Скарлетт. «По крайней мере, – утешала она себя, – Бонни любит меня и играет со мной». Но, говоря откровенно, признавалась самой себе Скарлетт, Бонни больше нравилось играть с отцом. И возможно, что она больше не увидит свою дочь. Кто знает, вдруг Ретт отправится с дочерью в Персию или Египет и останется там навсегда. Когда доктор Мид сообщил ей, что она беременна, Скарлетт была поражена: она-то свое плохое самочувствие объясняла раздражительностью и расшатанными нервами. Вот, оказывается, чем обернулась бурно проведенная ночь с ее ужасными последствиями. От стыда она покраснела и одновременно обрадовалась, что у нее родится ребенок. Хорошо, если бы это был мальчик! Красивый и не похожий на мямлю Уэйда. Как бы она его холила, нежила и лелеяла! Теперь, когда у нее появилось больше свободного времени и завелись деньги, с какой бы радостью она занялась его воспитанием! У Скарлетт возникло непреодолимое желание написать Ретту в Чарлстон на имя его матери и сообщить радостную весть. Конечно, он примчится домой! А если муж приедет после того, как ребенок появится на свет? Как потом все объяснять? Но если ему написать, Ретт решит, что она просит его вернуться, и ее письмо только его позабавит. А он не должен думать, что она хочет его видеть или нуждается в нем. Скарлетт была очень рада, что не поддалась первому порыву, когда получила письмо от тети Полин из Чарлстона, где Ретт, судя по всему, остановился у своей матери. Она с облегчением вздохнула, узнав, что муж не выехал из Соединенных Штатов, хотя в целом полученное письмо сильно ее разозлило. После визита Ретта с дочкой к ней и к тете Юлайлии первая не могла нарадоваться маленькой гостьей. «…Девочка просто прелесть! – писала тетя Полин. – Когда она подрастет, станет настоящей красавицей. Я полагаю, тебе известно, что любому молодому человеку, который примется ухаживать за ней, придется схватиться с капитаном Батлером, потому что более преданного отца я в жизни не встречала. Дорогая, разреши мне признаться тебе кое в чем. До знакомства с капитаном Батлером я считала твой союз с ним ужасным мезальянсом, потому что никто в Чарлстоне не мог о нем слова хорошего сказать и все только глубоко сочувствовали его семье. По правде говоря, мы с Юлайлией сомневались, следует ли принимать его… Но что ни говори, а милая девочка приходится нам внучатой племянницей. Когда же он появился, мы были удивлены, приятно удивлены, и уяснили, что христианам не подобает верить вздорным сплетням. Он – само очарование. К тому же это очень красивый мужчина, такой серьезный и вежливый. А как он любит своего ребенка. Ну а теперь, моя дорогая, я должна коснуться того, что дошло до наших ушей… и чему мы с Юлайлией вначале отказывались верить. Мы слышали, конечно, что ты работаешь в магазине, который мистер Кеннеди оставил тебе. До нас доходили какие-то слухи, но мы им не верили. Мы понимали, что в первые годы после войны это было необходимо, учитывая тогдашние условия жизни. Но теперь в этом нет никакой надобности, так как, насколько я могу судить, капитан Батлер материально вполне обеспечен. Он мог бы легко управлять твоими предприятиями и распоряжаться собственностью, которой ты располагаешь. Нам хотелось развеять эти слухи, поэтому мы были вынуждены говорить с капитаном Батлером начистоту, прибегнув к расспросам, которые всем нам были весьма неприятны. Он с неохотой сообщил нам, что по утрам ты пропадаешь в своем в магазине и никого не подпускаешь к бухгалтерским книгам. Он также подтвердил, что у тебя есть лесопилка или лесопилки (мы не стали наседать на него, поскольку расстроились от этой новости) и туда тебе приходится ездить одной или в сопровождении какого-то бандита, который, как уверял нас капитан Батлер, является самым настоящим убийцей. Мы не могли не заметить, как он переживал, говоря все это, и я думаю, что он очень снисходительный… точнее говоря, слишком снисходительный муж. Скарлетт, этому надо положить конец. Твоей матери больше нет на этом свете, и только я одна могу наставить тебя. Подумай о том, что скажут твои дети, когда повзрослеют и узнают, что ты занималась торговлей! Они ужаснутся, когда поймут, чего только о тебе не говорили грубые люди и какие только не распускали сплетни, связанные с твоими поездками на лесопилки. Не подобает женщине…» Чертыхнувшись, Скарлетт отбросила недочитанное письмо. Она живо представила себе тетю Полин и тетю Юлайлию, сурово осуждающих ее в своем ветхом доме на Бэттери; обе тетки ничего не имеют за душой и живут на подачки, которые она, Скарлетт, высылает им каждый месяц. «Не подобает женщине?..» Да если бы она вела себя так, как подобает женщине, они в этот самый момент оказались бы без крыши над головой. А проклятый Ретт еще растрепал им о магазине, бухгалтерии и лесопилках! «С неохотой им сообщил?..» Как бы не так! Кому, как не ей, знать, с каким наслаждением он преподнес себя старым дамам в образе серьезного, вежливого и очаровательного мужчины, а также преданного мужа и отца! Наверняка разбередил их раны, расписывая, как она мотается между магазином, лесопилками и салуном. Это дьявол, а не человек! Что хорошего он находит в своих извращенных понятиях? Но вскоре даже злость на Ретта перешла в апатию. В последнее время у нее почти пропал вкус к жизни. Если бы только вернуть тот восторг, который охватывал ее при встрече с Эшли… если бы поскорее вернулся Ретт и заставил ее смеяться. Вернулись Ретт и Бонни неожиданно. Скарлетт поняла это по глухому шуму выгружаемого багажа в холле и звонкому крику дочки: «Мама!» Скарлетт выбежала из своей комнаты на лестничную площадку и увидела, как девочка, перебирая короткими пухлыми ножками, карабкается по ступенькам, прижимая к груди покорного полосатого котенка. – Его мне подарила бабушка, – радостно сообщила Бонни, поднимая котенка за шкирку. Скарлетт подхватила девочку на руки, радуясь тому, что присутствие ребенка избавляет ее от разговора с Реттом наедине. Взглянув поверх головки Бонни, внизу, в холле она увидела мужа, который расплачивался с извозчиком. Ретт поднял голову, снял шляпу и привычным широким жестом поприветствовал жену. Когда глаза их встретились, сердце Скарлетт радостно забилось. Каким бы он ни был, что бы он ни делал, муж вернулся, и она была рада этому. – Где Мамми? – спросила Бонни, вертясь на руках матери. Та неохотно опустила дочку на пол. Кажется, будет труднее, чем она предполагала. Скарлетт хотела встретить мужа довольно сдержанно и вскользь сообщить ему о ребенке! Вглядываясь в лицо Ретта, поднимающегося по лестнице, в его смуглое непроницаемое лицо, на котором ничего невозможно прочесть, Скарлетт решила, что сразу не стоит говорить о сокровенном. Конечно, мужьям полагается поскорее сообщать о таком радостном для них событии. Но судя по выражению его лица, оно вряд ли его обрадует. Прислонившись к перилам, Скарлетт стояла наверху лестницы и гадала, поцелует ее Ретт или нет. Но он не поцеловал, а только сказал: – Вы бледны, миссис Батлер. У вас кончились румяна? Ни слова о том, что он скучал в разлуке, пусть даже для приличия. Хотя бы поцеловал ее перед Мамми, которая, неуклюже присев в реверансе, увела Бонни в детскую. Ретт остановился рядом и смерил жену небрежным взглядом. – Не означает ли эта бледность, что ты скучала по мне? – спросил он улыбаясь. Значит, он решил держаться так, быть по-прежнему ненавистным. Внезапно ребенок, которого она носила под сердцем, вместо желанного превратился в обузу, а этот в небрежной позе стоящий перед ней мужчина с широкополой шляпой в руке – в злейшего врага, причину всех ее несчастий. Глаза Скарлетт злобно сверкнули, что не ускользнуло от внимания Ретта, и улыбка сползла с его лица. – Если я бледна, то по твоей вине, а не потому, что по тебе скучала. Можешь не обольщаться. Дело в том… – О, она не хотела говорить подобным образом, но слова сами слетели с ее губ. И, не думая о том, что их могут услышать слуги, она громко продолжала: – Дело в том, что я жду ребенка! Ретт шумно вздохнул и скользнул взглядом по ее фигуре. Затем сделал шаг вперед, собираясь коснуться руки жены, но она отшатнулась, с ненавистью глядя на мужа. – Вот как! – холодно сказал он, лицо его было непроницаемое. – Ну и кто же счастливый отец? Эшли? Скарлетт вцепилась в стойку перил так, что уши резного льва больно вонзились в ее ладонь. Даже зная Ретта, она не ожидала от него такого чудовищного оскорбления. Конечно, он сказал это в шутку, но есть шутки, которые нельзя прощать. Ей захотелось броситься на него и выцарапать острыми ногтями его бесстыжие глаза. – Будь ты проклят! – выдохнула она, обезумев от ярости. – Сам… сам знаешь, что твой. И я хочу его не больше твоего. Ни… ни одна женщина не захочет детей от такого, как ты, негодяя. От кого… о боже, от кого угодно, но только не от тебя! Лицо Ретта потемнело, передернулось, точно от нервного тика. «Получай! – злорадно подумала она. – Получай! Теперь тебе тоже больно!» Но через секунду он нацепил привычную непроницаемую маску и, поднимаясь по лестнице, бросил через плечо: – Не унывай. Не исключено, что у тебя случится выкидыш. Сначала до сознания Скарлетт не дошел смысл слов. Предстоящие месяцы были для нее уже связаны с тошнотой, томительным ожиданием, растолстевшей фигурой и многочасовыми страданиями, которых не понять ни одному мужчине. И он еще смеет шутить? Скарлетт была готова вцепиться ему в горло. Только вид крови на этом темном лице может облегчить боль в сердце. Она бросилась на мужа, но тот увернулся и, обороняясь, выставил руку. Скарлетт, которая оказалась на краю натертой воском верхней ступеньки, налетела на выставленную руку Ретта, поскользнулась, попыталась было ухватиться за перила, но промахнулась и покатилась вниз по лестнице, чувствуя страшную резь в боку. Скарлетт впервые серьезно заболела, если не считать дней, связанных с появлением на свет детей, но тогда было легче. Если раньше она не испытывала ни страха, ни одиночества, то теперь, истерзанная болью, была совершенно слаба и сбита с толку. Близкие боялись говорить ей правду, но Скарлетт догадывалась, что чуть было не умерла. Сломанное ребро мешало дышать, разбитое лицо и голова болели, а все тело ныло, как будто демоны раскаленными клещами рвали его на части и резали тупыми ножами, оставляли ее на короткое время и снова принимались за истязания. Нет, рожать детей было куда легче. После появления Уэйда, Эллы и Бонни уже через два часа она набросилась на еду, но сейчас могла только пить холодную воду, а от съестного ее воротило. Как легко завести ребенка и как тяжело лишиться его! Странно, но мучительнее физической боли было сознание того, что у нее не будет ребенка. Еще горше оказалось то, что у нее не будет ребенка, которого она действительно хотела. Скарлетт пыталась разобраться в этом, но усталый мозг отказывался работать. В ее подсознании прочно засел страх смерти. Смерть витала в комнате, и у нее не осталось сил бороться с ней, прогнать ее прочь, и Скарлетт была напугана. Ей хотелось, чтобы кто-то сильный стоял рядом, держал ее руку и отгонял смерть до тех пор, пока она не окрепнет и сама не прогонит ее. Бессильная ярость растворялась в боли, и Скарлетт хотела видеть Ретта, но мужа не было рядом, а послать за ним у нее не хватало духу. Она смутно помнила, как Ретт смотрел на нее, поднимая с пола в темном холле, и как бросилось ей в глаза его побелевшее лицо, на котором был один лишь страх. Помнила, как он хрипло звал на помощь Мамми. Еще в ее сознании запечатлелся момент, как ее несли наверх, а затем она куда-то провалилась. Очнувшись, Скарлетт почувствовала нестерпимую боль и в приглушенном шуме взволнованных голосов уловила плач тети Питти, отрывистые команды доктора Мида, топот на лестнице и осторожные шаги в холле наверху. Затем мелькнувший ослепительно-яркой молнией страх смерти заставил ее испустить крик, обращенный к одному человеку, крик, обернувшийся шепотом. Ее сдавленный шепот был мгновенно услышан в темноте, и голос того человека, к кому она взывала, мягко и умиротворяющее прозвучал над ее ухом: «Я здесь, дорогая. Я не отхожу от тебя». Смерть и страх отступали, когда Мелани брала ее руку и осторожно подносила к своей холодной щеке. Скарлетт пыталась повернуться на бок, чтобы увидеть ее лицо, но не могла. Мелли вот-вот должна была родить, а янки того и гляди ворвутся в город. Город охвачен огнем, и они должны бежать, бежать. Но Мелли с минуту на минуту родит, и ей нельзя бежать. Она должна остаться с ней, пока не появится ребенок, и быть сильной, чтобы облегчить мучения Мелли… Раскаленные клещи и тупые ножи опять впились в тело Скарлетт, но она не должна выпускать руку Мелани. Наконец появился доктор Мид, хотя в нем очень нуждались солдаты, лежащие у железнодорожной станции. Потом до нее донеслось: – Горячка. Где капитан Батлер? В кромешной тьме перед Скарлетт вдруг вспыхивал свет, и тогда ей казалось, что у нее появился ребенок, потом выяснилось, что это вскрикивает Мелани, которая не отходила от нее ни на шаг, успокаивая ее своими холодными руками, а не всплескивая ими понапрасну, как это делала рыдающая тетя Питти. Всякий раз, открывая глаза, Скарлетт окликала: «Мелли?» – и слышала в ответ знакомый голос. Но, принимаясь шептать: «Ретт… я хочу видеть Ретта», она припоминала, что Ретт не хочет видеть ее, и тогда перед ней представало лицо Ретта, темное, как у индейца, и его белые зубы скалятся в усмешке. Она хочет видеть его, и он ее нет… Однажды, позвав Мелли, Скарлетт услышала в ответ: «Это я, моя девочка», и Мамми положила холодный компресс ей на лоб, но она продолжала возбужденно звать: «Мелли… Мелани!» – снова и снова, но та долго не появлялась. Мелани в это время сидела на краю кровати Ретта, и пьяный Ретт, сидя на полу, рыдал, положив голову ей на колени. Каждый раз, выходя из комнаты Скарлетт, Мелани видела, что Ретт сидит на кровати в своей комнате с широко распахнутой дверью и не сводит глаз с двери напротив. Его комната была не убрана, повсюду валялись недокуренные сигары и стояли тарелки с нетронутой едой. Сидя на смятой постели, небритый и исхудавший, он курил одну сигару за другой и только молча смотрел на нее. Мелани на минуту останавливалась в дверях и сообщала: «Извините, но ей хуже», или «Нет, вас она пока еще не звала. Понимаете, у нее горячка», или «Вы не должны отчаиваться, капитан Батлер. Позвольте, я приготовлю вам кофе и что-нибудь поесть. Вы совсем изведете себя». Доброе сердце Мелани разрывалось от сочувствия к нему, хотя сама она, полусонная, от усталости валилась с ног. Как люди могут рассказывать всякие гадости про Ретта… утверждать, что он бессердечный, испорченный и изменяет жене, когда она видит, как он тает на ее глазах, видит по его лицу, как он мучается. И валившаяся с ног Мелани спешила сообщить капитану Батлеру о состоянии Скарлетт. Он совсем осунулся, являя собой пропащую душу в ожидании Божьей кары… или маленького мальчика, столкнувшегося с враждебным ему миром. Впрочем, в глазах Мелани все представали детьми. Но когда, наконец, Мелани с легкой душой остановилась в дверях Ретта, желая сообщить ему, что Скарлетт очнулась, она была поражена увиденным. На столе у его кровати стояла полупустая бутылка коньяку, и от спертого воздуха трудно было дышать. Ретт поднял на нее тусклые глаза и, стиснув зубы, попытался овладеть собой. – Она умерла? – Нет, нет. Ей гораздо лучше. – Боже мой, – простонал он, обхватывая голову руками, и Мелани увидела, как его широкие плечи затряслись, точно от нервного озноба. Она с жалостью смотрела на этого молодого и сильного мужчину, пока, к своему ужасу, не поняла, что он плачет. Мелани никогда не видела, чтобы мужчины плакали, и меньше всего ожидала это от Ретта, такого обходительного, такого насмешливого, всегда уверенного в себе. Мелани испуганно вздрогнула, когда он закашлялся. У нее мелькнула страшная мысль, что Ретт пьян, а Мелани не терпела пьяных. Но когда он поднял голову, она, взглянув ему в глаза, решительно вошла в комнату и быстро закрыла за собой дверь. Да, она ни разу не видела плачущего мужчину, зато не раз смахивала слезы у ревущих детей. Когда она осторожно положила руку на плечо Ретту, он неожиданно обхватил ноги Мелани. Не понимая, как это могло случиться, она опустилась на кровать, а Ретт, сидящий на полу, уронил голову ей на колени, до боли сжав их руками. – Все будет хорошо! Все будет хорошо! – принялась успокаивать Мелани, поглаживая черные волосы Ретта. – Все будет хорошо! Она поправится. От ее слов пальцы Ретта еще сильнее сжали колени Мелани, и его словно прорвало. Он заговорил хриплым голосом, торопясь, как будто стоит на краю могилы и стремится излить свою душу, зная, что она никогда не выдаст его тайны; торопясь впервые в жизни рассказать правду, безжалостно обнажая себя перед Мелани, которая, вначале этого не понимая, предстала перед ним в ипостаси матери. Он говорил не останавливаясь, не поднимая головы, дергая складки ее юбок. Время от времени его слова звучали нечленораздельно, а порой она отчетливо слышала грубые резкие слова признания и самоуничижения, слова, выражающие такое, чего она не слышала ни от одной женщины, сокровенные признания, от которых кровь ударяла в голову, и она была благодарна судьбе, что не видит его глаза в это время. Мелани водила рукой по волосам Ретта, как водила ею по головке маленького Бо, приговаривая: – Замолчите, капитан Батлер! Подобное вы не должны мне говорить! Вы забылись! Перестаньте! Он, не останавливаясь ни на секунду, продолжал изливать душу, вцепившись в ее платье, как будто от этого зависела его жизнь. Ретт винил себя в том, чего она не могла понять; наконец, он произнес имя Красотки Уотлинг и, тряхнув Мелани, воскликнул: