– Ну а если я перешлю деньги мистеру Уилксу по почте анонимно, вы проследите за тем, чтобы они пошли на оплату лесопилок, а не… разошлись бы среди сильно нуждающихся бывших конфедератов? Ретту показалось, что его слова обидели Мелани, как будто в них сквозил упрек в адрес Эшли, но он так понимающе и сочувственно улыбнулся, что Мелани не могла не улыбнуться ему в ответ. – Конечно, прослежу. – Значит, решено? Сей секрет останется между нами? – Но у меня нет секретов от мужа! – Нисколько не сомневаюсь в этом, мисс Мелли. Глядя на Ретта, она убеждалась, что всегда правильно судила о нем и что многие люди относительно его ошибаются. По их отзывам, это жестокий, презрительный, плохо воспитанный и даже нечестный человек. Хотя теперь многие порядочные граждане Атланты признаются, что ошибались на его счет. Но не она! Мелани с самого начала поняла, какой он замечательный. С ней он всегда был исключительно обходителен, внимателен и чуток. И потом, как он любит Скарлетт! Как хорошо он это придумал – избавить жену от непосильного бремени! Помимо своей воли Мелани воскликнула: – Как повезло Скарлетт с таким милым мужем! – Вы так думаете? А мне кажется, она не согласилась бы, если бы слышала вас. Кроме того, я хочу быть милым к вам тоже, мисс Мелли. Вам я собираюсь дать больше, чем Скарлетт. – Мне? – удивилась она. – О, это ради Бо… Ретт взял шляпу и поднялся. Несколько секунд он смотрел на простое в форме сердца лицо с предвещающим раннее вдовство мыском волос на лбу, над серьезными темными глазами. Какое необыкновенное лицо, лицо человека, мало приспособленного для жизненных битв. – Нет, не ради Бо. Я постараюсь дать вам нечто больше, чем Бо, если вы в состоянии представить это. – Нет, я не в состоянии, – недоумевая, сказала Мелани. – Для меня в мире нет ничего более ценного, чем Бо, кроме Эша… кроме мистера Уилкса. Ретт молча смотрел на Мелани, и по его непроницаемому лицу нельзя было понять, о чем он думает. – Спасибо вам, капитан Батлер, за заботу, но, честное слово, я вполне счастлива. У меня есть все, о чем только может мечтать женщина. – Вот и отлично, – внезапно помрачнев, произнес Ретт. – Я хочу сделать так, чтобы все это осталось при вас. Когда Скарлетт вернулась из «Тары», на ее лице уже не было нездоровой бледности, щеки округлились и порозовели, а зеленые глаза снова искрились; впервые за много недель она громко и недовольно рассмеялась, увидев на вокзале встречающих ее Ретта и Бонни. Шляпу Ретта украшали два индюшачьих пера, торчащие в разные стороны, а на Бонни было порванное выходное платье, щечки украшали две синих полосы, а в кудряшках красовалось длинное перо павлина. Очевидно, игра в индейцев была у них в самом разгаре, когда пришел поезд, и по озадаченному лицу мужа и плохо скрываемому негодованию Мамми Скарлетт поняла, что дочь наотрез отказалась переодеваться к приезду матери. Поцеловав ребенка со словами «Что за оборванка!», Скарлетт подставила щеку для поцелуя мужу. Если бы не толпившийся на перроне народ, она ни за что не позволила бы себе подобного проявления нежности. Стыдясь за внешний вид девочки, она при этом не могла не заметить, что взгляды людей устремлены на отца с дочкой и что смотрят они на них доброжелательно, нисколько не осуждая. Всем было известно, что младшая дочь Скарлетт вертит отцом как хочет, и Атланта, путь и изумленная, ничего против этого не имела. Столь сильная любовь Ретта к дочке переменила общественное мнение, прежде негативное отношение к нему общества. По дороге домой Скарлетт, не останавливаясь, рассказывала, что интересного произошло в «Таре» за последнее время. От жаркой сухой погоды хлопок стремительно пошел в рост, но Уилл считает, что цены на него этой осенью окажутся низкими. У Сьюлен должен скоро появиться второй ребенок (Скарлетт сказала это так, чтобы дети ничего не поняли). Элла ни с того ни с сего взяла и укусила старшую девочку Сьюлен. Впрочем, добавила Скарлетт, так маленькой Сюзи и надо, – вылитая мать. Но Сьюлен очень рассердилась, и матери всласть поругались, как в прежние времена. Уэйд своими руками убил ужа. Ранда с Камиллой Тарлтон преподают в школе, ну разве это не смешно? Прежде никто из Тарлтонов не мог даже слово «погода» правильно написать! Бетси Тарлтон вышла за толстого однорукого парня из Лавджоя, и теперь они с Хетти и Джимом Тарлтонами выращивают отличный хлопок в Фэйерхилле. Миссис Тарлтон обзавелась хорошей кобылой и жеребцом и теперь совершенно счастлива, словно ее озолотили. В старом доме Калвертов поселились негры! Их там несметное количество, и дом теперь принадлежит им! Они купили его на торгах. Усадьба, конечно, в таком запустении, что на нее даже страшно смотреть. Никто не знает, где Кэтлин и ее непутевый муж. Алекс собирается жениться на вдове своего брата! И это после того, как они столько лет прожили в одном доме! Ходят слухи, что это брак по расчету. Люди уже давно сплетничают по поводу того, что они, после смерти старой хозяйки и молодой хозяйки, остались в доме одни. Их брак чуть было не разбил сердце Димити Манро. Ну и поделом ей! Будь она посмелее, давно бы отхватила себе мужа и не мучалась в ожидании, когда Алекс раздобудет деньги, чтобы жениться на ней. Скарлетт весело болтала, предпочитая не касаться того, о чем ей было тяжело думать. С Уиллом она объехала почти все плантации графства, с горечью обозревая обширные некогда плодородные и зеленеющие земли, которые мало-помалу уступали место мрачным зарослям ракитника, дубовым рощам и карликовым соснам, наступавшим со всех сторон на безмолвные руины и заброшенные хлопковые поля. В «Таре» теперь возделывают всего лишь акр земли, а раньше под плугом их было сто, не меньше. Она словно побывала в загробных пределах. «Этот край возродится лет через пятьдесят, а то и вовсе не возродится, – сказал Уилл. – «Тара» – лучшая ферма в округе, благодаря вам и мне, Скарлетт, но это только ферма, ферма с двумя мулами, но не плантация. Следом идут Фонтейны, а за ними – Тарлтоны. Доходы у них небольшие, но они стараются, не жалея себя. Ну а большая часть людей… большая часть ферм…» Нет, Скарлетт не хотелось вспоминать разоренную «Тару» и окрестные поместья. После бурлящей процветающей Атланты вспоминать о ней было еще горше. – А что у вас слышно? – спросила она, когда они, наконец, оказались дома и уселись на парадном крыльце. Скарлетт не закрывала рта, пока они не доехали до Персиковой улицы, так как боялась, что возникнет гнетущее молчание. С того самого дня, когда она упала с лестницы, супруги Батлер не разговаривали, оставаясь вдвоем, и теперь очутиться с Реттом с глазу на глаз у нее не было ни малейшего желания. Она не знала, как Ретт к ней отнесется. Когда она, страдая, лежала в постели, он был само воплощение доброты, но это была доброта безразличного и незнакомого ей человека. Он старался предугадать все ее желания, следил за тем, чтобы дети не беспокоили больную мать, сам отправлялся в магазин и на лесопилки. И ни разу она не услышала от него: «Прости». Ну что ж, возможно, он и не считает себя виновным. Возможно, по-прежнему полагает, что ребенок, которому не суждено было появиться не свет, не его. Как узнать, о чем думает этот человек, прикрываясь маской изысканной вежливости? Похоже, он настроен вести себя вежливо, чего за время их супружеской жизни за ним никогда не водилось, и выражал желание жить дальше так, словно ничего неприятного между ними никогда не было… словно, безрадостно подумала Скарлетт, между ними вообще ничего не было. Ну что же, если он так хочет, она сумеет ему подыграть. – Так что у вас слышно? – повторила она. – Ты обшил новой дранкой магазин? А мулов обменял? Господи, Ретт, да вынь ты, наконец, из шляпы эти перья. В ней ты похож на клоуна. Забудешь и станешь разъезжать в ней по городу. – Нет, не надо, – встала на защиту отца Бонни, забирая у него шляпу. – У нас все идет очень хорошо, – ответил Ретт. – Мы с Бонни прекрасно проводили время, и боюсь, со дня твоего отъезда ей не расчесывали волосы. Не соси перья, милая, они грязные. Да, дранка у нас новая, и мулов я выгодно обменял. А так, по правде говоря, никаких новостей. Скука и однообразие… – Немного помолчав, он как бы невзначай добавил: – Вчера вечером здесь побывал достопочтенный Эшли. Он пришел справиться, не продашь ли ты ему свою лесопилку и свою долю в его заведении. Скарлетт, которая тихо покачивалась в кресле, обмахиваясь веером из перьев индюшки, замерла. – Продать? Черт возьми, откуда у Эшли деньги? Сам знаешь, они беднее монастырской мыши. Мелани мигом тратит все, что он зарабатывает. – Я всегда считал ее женщиной бережливой, – пожав плечами, ответил Ретт, – но, видимо, мне, в отличие от тебя, известны не все интимные подробности из жизни семейства Уилкс. Пущенная шпилька была в духе Ретта, и Скарлетт разозлилась. – Пойди поиграй, милая, – сказала она дочери. – Мама хочет поговорить с папой. – Нет, – решительно заявила Бонни, залезая к отцу на колени. Скарлетт сердито посмотрела на ребенка, но дочь ответила ей недовольным взглядом точно так, как это делал Джералд О’Хара, и Скарлетт едва удержалась от смеха. – Разреши ей остаться, – спокойно попросил Ретт. – Что касается происхождения его денег, мне кажется, их ему прислал тот парень, которого он спас от оспы, когда они сидели на Скалистом острове. Моя вера в людей возрождается, когда я узнаю, что на свете все еще существует благодарность. – Кто он? Мы его знаем? – Письмо пришло из Вашингтона и не было подписано. Эшли терялся в догадках, кто бы это мог быть. Ведь Эшли бескорыстен; он стольким помогал везде и всюду, что всех мог и не упомнить. Если бы Скарлетт не была поражена свалившейся на Эшли удачей, она обязательно подняла бы брошенную перчатку, хотя, находясь в «Таре», решила, что больше не будет вступать в перепалку с Реттом из-за Эшли. Сейчас в первую очередь надо определиться, как вести себя с тем и другим, и самое главное – ни во что не впутываться. – Он хочет купить мои лесопилки? – Да. Разумеется, я сказал ему, что они не продаются. – Я сама хотела бы вести свои дела. – Но я был уверен, что ты ни за что не расстанешься с ними. Я сказал ему, что мы оба знаем, как ты любишь вникать во все мелочи, а если лишишься своих лесопилок, кто же тогда будет указывать ему, что делать? – Ты посмел так обо мне отозваться? – А что? Разве я не прав? Я уверен, что он целиком оказался на моей стороне, но, конечно, будучи джентльменом, открыто не мог сказать этого. – Вранье! Я продам их ему! – рассердилась Скарлетт. До последней минуты она не собиралась расставаться с плодами своих трудов. У нее было несколько причин не продавать их, и уж менее всего она решилась бы на это из-за денег. В последние несколько лет она могла бы с большой выгодой продать их, но отвергла все предложения. Ее лесопилки служили весомым доказательством того, чего она сумела достичь без посторонней помощи и почти без надежды на успех; и Скарлетт по праву гордилась ими и собой. Нежелание продавать лесопилки главным образом объяснялось тем, что они служили единственной дорожкой, которую она могла бы проторить к сердцу Эшли. Потеряв над нами контроль, она сможет лишь изредка видеться с Эшли, да и то на людях. А ей еще многое надо сказать ему. Невозможно больше гадать, как он теперь относится к ней… мучиться сознанием того, что его любовь умерла, покрытая позором, в тот злосчастный день его рождения. Лесопилка предоставляла массу предлогов для откровенного разговора, и никто не заподозрил бы, что она домогается встреч с Эшли. Со временем она сумела бы снова завоевать его сердце, но, лишившись лесопилок… Нет, она не хотела их продавать, но, поняв, что Ретт выставил ее перед Эшли в истинном и неприглядном свете, Скарлетт быстро сообразила, что ей надо делать. Эшли получит эти лесопилки, и они обойдутся ему так дешево, что он не сможет не оценить ее щедрость. – Я продам их! – яростно воскликнула она. – Ну, что ты на это скажешь? В глазах Ретта, наклонившегося, чтобы завязать шнурок Бонни, мелькнула искра торжества. – Я думаю, ты будешь жалеть, – сказал он. Скарлетт уже и впрямь жалела о вырвавшихся словах. Выскажи она их кому-нибудь другому, без зазрения совести взяла бы обратно. И кто ее дернул за язык? Она хмуро посмотрела на мужа и увидела, что он наблюдает за ней. Как хорошо ей был знаком этот взгляд, взгляд кошки, притаившейся у мышиной норки. Глядя на ее рассерженное лицо, Ретт от души рассмеялся, а у Скарлетт мелькнуло подозрение, что ее облапошили. – Ты здесь не замешан? – резко спросила она. – Я? – Брови Ретта удивленно поползли вверх. – Я полагал, ты хорошо меня изучила. Не в моем характере творить добро везде и всюду без особой на то надобности. В тот же вечер обе лесопилки целиком и полностью перешли к Эшли. Скарлетт на этом ничего не потеряла, потому что Эшли отказался от предложенной очень низкой цены и приобрел их за самую высокую сумму из тех, что ей раньше называли. После того как она подписала документы, безвозвратно лишившись лесопилок, и Мелани поднесла небольшие бокалы вина Эшли и Ретту, чтобы обмыть сделку, Скарлетт почувствовала себя так, как будто продала одного из своих детей. Лесопилки были ее детищем, ее гордостью, результатом цепкости ее рук. Она начала с маленького лесопильного заводика в те черные дни, когда Атланта только стала подниматься из руин и нужда схватила ее за горло. Она отчаянно боролась, пускалась во все тяжкие и лелеяла их в то мрачное время, когда янки грозили конфискацией, когда невозможно было достать деньги и когда многие деловые люди разорялись. И вот теперь, когда Атланта залечила свои шрамы, повсюду вырастают новые дома, каждый день в город прибывают толпы народа, она располагала двумя большими лесопилками, двумя лесными складами, дюжиной мулов и арестантами, которые ей почти ничего не стоили. Прощание с ними было равносильно отказу от прожитых лет, горьких, тяжелых лет, но тех, о которых потом вспоминаешь с ностальгическим удовлетворением. Она создала свое дело и теперь продала его, предчувствуя, что кормчий из Эшли окажется никудышный и корабль, который она так успешно вела долгие годы, пойдет ко дну. Эшли доверяет всем и даже не может отличить кругляк от доски. И она уже ничем не сможет ему помочь – а все потому, что Ретт сказал ему, что она любит командовать. «Проклятый Ретт!» – подумала она, все больше и больше убеждаясь, что за всем этим стоит он. Но каким образом ему удалось это устроить и для чего? Прислушавшись к разговору мужчин, она вдруг услышала, как Ретт спросил Эшли: – Надо думать, вы откажетесь от заключенных? Отказаться от заключенных? С какой это стати отказываться от них? Ретт прекрасно знал, что своей огромной прибылью лесопилки обязаны дешевому труду каторжников. И почему он с такой уверенностью говорит о том, как поступит Эшли? Что ему известно о нем? – Да, и немедленно, – ответил Эшли, стараясь не смотреть в изумленные глаза Скарлетт. – Ты в своем уме?! – воскликнула она. – Аренда съест все деньги, да и потом… а кто будет работать? – Я найму вольных негров. – Вольных негров! Чепуха! Сам знаешь, сколько им придется платить. Каждую минуту тебя будут дергать янки, проверяя, кормишь ли ты их три раза в день курятиной и спят ли они у тебя под одеялами на гагачьем пуху. А если ты дашь пару затрещин черному лентяю, янки примутся орать во все горло и ты окончишь свои дни в тюрьме. Только на каторжниках… Мелани смотрела на свои сплетенные руки. Эшли выглядел грустным, но непреклонным. Помолчав, он посмотрел на Ретта и, словно прочитав в его глазах понимание и поддержку (что не ускользнуло от внимания Скарлетт), спокойно произнес: – Скарлетт, у меня не будут работать заключенные. – Однако, сэр! – опешила она. – Почему не будут? Ты боишься, что люди примутся осуждать тебя, как они в свое время осуждали меня?