Эшли поднял голову и ответил: – Я не боюсь людской молвы, пока считаю себя правым. И я никогда не считал, что использовать труд заключенных – это правильно. – Тогда почему… – Я не могу строить счастье на принудительном труде и несчастье других. – Но у тебя самого были рабы! – Они не были несчастными. И потом я их всех освободил бы после смерти отца, если бы война не освободила их раньше. Не надо путать разные вещи, Скарлетт. При твоем управлении было много злоупотреблений. Возможно, ты о них не знаешь, но я знаю. Мне очень хорошо известно, что в своем лагере Джонни Галлегер убил человека… может, не одного. Но кому какое дело? Одним заключенным больше, одним меньше. Он сказал, что тот человек пытался бежать, но я слышал другое. Мне также известно, что он заставляет работать больных. Можешь назвать это предрассудком, но я не верю, что деньги, заработанные на чужих страданиях, кого-то осчастливят. – Чтоб мне провалиться! Ты хочешь сказать… вот те на, Эшли, ты наслушался разглагольствований преподобного Уоллеса, в которых он клеймит грязные деньги? – Я никого не наслушался. К этому я пришел задолго до его проповедей. – В таком случае ты, должно быть, думаешь, что все мои деньги грязные, – вскричала Скарлетт, начиная выходить из себя, – потому что я привлекла к работе заключенных, у меня есть салун и… – Она замолчала, заметив, что Уилксы смутились, а Ретт широко улыбается. «Черт с ним, – зло подумала она. – Пусть они с Эшли считают, что я опять лезу туда, куда меня не просят. Чихала я на них!» Проглотив обиду, она без особого успеха приняла гордый вид и заявила: – Впрочем, мне все равно. – Скарлетт, не думай, что я порицаю тебя! Вовсе нет. Просто мы смотрим на вещи под разными углами, и то, что хорошо для тебя, мне может не подходить. Скарлетт охватило непреодолимое желание остаться с Эшли вдвоем, и чтобы Ретт с Мелани оказались на другом краю земли, и тогда она заявила бы ему: «Но я хочу смотреть на вещи под твоим углом! Лишь скажи мне, что ты хочешь, чтобы я поняла это и была такой, как ты!» Но в присутствии Мелани, явно огорченной происходящим, и Ретта, небрежно стоящего и ухмыляющегося, Скарлетт, призвав на помощь все свое умение изображать холодность и оскорбленную добродетель, проговорила: – Конечно, не мне тебя учить уму-разуму, Эшли, но я должна сказать, что не понимаю твоего отношения и твоих выпадов. Господи, окажись они одни, ей не пришлось бы произносить эти холодные слова, слова, которые не могут его не расстроить. – Я не хотел оскорбить тебя, Скарлетт. Ты должна мне поверить и простить меня. В том, что я сказал, нет ничего загадочного. Просто я верю, что деньги, заработанные определенными способами, редко приносят счастье. – Ты ошибаешься! – повысила она голос, выходя из себя. – Взгляни на меня! Тебе известно, откуда у меня деньги. Тебе известно, откуда у меня деньги! Тебе известно, что было с нами до того, как они у меня появились! Ты ведь не забыл ту зиму в «Таре», когда было так холодно, что мы пустили на обувь ковры, было почти нечего есть, и как мы ломали голову над тем, где получат образование Бо с Уэйдом. Ты должен помнить… – Я помню, – устало отозвался Эшли, – но предпочел бы забыть. – Ты не станешь утверждать, что любой из нас был счастлив в то время, разве не так? А взгляни на нас сейчас! У вас приличный дом и хорошие перспективы. Разве есть у кого-нибудь такой красивый дом, как у меня, или такие красивые платья и такие красивые лошади? У меня самый богатый стол, самые роскошные приемы, и у моих детей есть все, что они пожелают. Ну и откуда, по-твоему, у меня взялись деньги на все это? Свалились с неба? Как бы не так! Арестанты, салун плюс… – Не забывай убитого янки, – тихо заметил Ретт. – С него все началось. Скарлетт резко повернулась, и злые слова уже готовы были сорваться с ее губ. – И деньги сделали тебя очень, очень счастливой, разве не так, дорогая? – спросил он, гадко улыбаясь. Скарлетт замерла с открытым ртом, попеременно глядя в глаза каждому из троицы, стоящей перед ней. Мелани от смущения едва не плакала, Эшли обмяк и ушел в себя, и только Ретт сквозь дым сигары следил за ней с отрешенным любопытством. Она хотела было крикнуть: «Конечно, они сделали меня счастливой!», но слова почему-то застряли в горле. Глава 58 Выздоровев, Скарлетт заметила, что поведение Ретта изменилось, но не была уверена, что это ей нравится. С некоторых пор муж оставался трезв, спокоен и чем-то озабочен. Теперь он чаще ужинал дома, хорошо относился к слугам и больше времени проводил с Уэйдом и Эллой. О прошлом он не вспоминал, будь то приятное событие или не очень, как бы молча давая понять жене, чтобы и она не ворошила былого. Скарлетт соблюдала предложенные им правила, поскольку ее это вполне устраивало, и семейная жизнь супругов Батлер внешне текла тихо и мирно. Отстраненная вежливость Ретта к Скарлетт, проявившаяся в период ее выздоровления, осталась неизменной, он перестал задевать ее за живое язвительными шутками. Только сейчас до нее дошло, что, отпуская злые шутки, приводящие ее в ярость и заставляющие отвечать колкостью на колкость, он хотел знать, что она делает и думает. В последнее время Скарлетт часто задумывалась, интересно ли ему вообще то, чем она занимается. Ретт оставался вежлив, но безучастен, а Скарлетт хотелось, чтобы муж, как в прежние дни, проявлял к ней интерес, пусть даже превратный; она чувствовала, как ей недостает прежних их разговоров, полных пререканий и дерзостей. Ретт продолжал держаться с ней неизменно вежливо, как держатся с незнакомым человеком. И если раньше его глаза следили за ней, то теперь они следили только за Бонни. Бурный темперамент Ретта словно устремился по одному узкому руслу. Порой Скарлетт думала, что, удели он ей половину того внимания и нежности, которыми так щедро одаривал дочку, жизнь была бы другой. Она заставляла себя улыбаться, когда слышала, как люди говорили: «Капитан Батлер просто боготворит своего ребенка!» А не улыбаться она не могла, чтобы люди не сочли ее странной. И как неприятно Скарлетт было признаваться самой себе в том, что она испытывала чувство ревности к маленькой девочке, особенно если эта маленькая девочка – ее любимый ребенок. Скарлетт, всегда стремившейся овладевать сердцами тех, кто окружал ее, теперь стало ясно, что отныне Ретт и Бонни навсегда овладели сердцами друг друга. Ретт часто возвращался поздно вечером, всегда оставаясь трезвым. Не раз она слышала, как он, тихо насвистывая, идет к себе по коридору мимо ее закрытой двери. Время от времени он приходил ночью с компанией мужчин, и они за графином с коньяком подолгу беседовали в гостиной. Это были не те мужчины, с которыми он пил в первый год их совместной жизни. Среди его гостей уже не было саквояжников и республиканцев. Скарлетт, не раз подкрадывавшаяся на цыпочках к перилам лестницы, с удивлением узнавала голоса Рене Пикара, Хью Элсинга, братьев Симонсов и Энди Боннела. Среди них обязательно присутствовали дедушка Мерривезер и дядя Генри. Однажды, к своему изумлению, она услышала голос доктора Мида. А в свое время все они говорили, что такого человека, как Ретт Батлер, повесить мало! Эта группа людей в воображении Скарлетт всегда была связана со смертью Фрэнка, и то, что в последнее время Ретт где-то подолгу задерживался, невольно напоминало ей дни накануне набега ку-клукс-клана, в ходе которого погиб Фрэнк. Она не забыла, как Рэтт говорил, что для завоевания авторитета среди граждан города даже вступит в эту тайную организацию, правда, потом добавил, что, возможно, Бог не возложит на него столь тяжелую кару. Предположим, Ретт, как и Фрэнк… В один из вечеров он задержался особенно долго, и Скарлетт уже больше не могла переносить напряжение. Услышав, как в замке его двери звякнул ключ, она набросила халат и, выйдя в освещенный газом коридор, увидела мужа наверху лестницы. При виде жены на задумчивом и рассеянном лице Ретта отразилось удивление. – Ретт, я должна знать! Я должна знать, если ты… если ты в клане… Почему ты приходишь так поздно? Ты состоишь… В свете ярко горящих газовых ламп он безо всякого удивления взглянул на нее и, улыбнувшись, ответил: – Ты отстала от жизни. В Атланте давно нет ку-клукс-клана. А возможно, нет и во всей Джорджии. Ты наслушалась рассказов своих друзей из числа саквояжников. – Нет клана? Ты лжешь, чтобы успокоить меня? – Моя дорогая, разве я когда-либо старался тебя успокоить? Да, клан перестал существовать. Мы решили, что от него больше вреда, чем пользы, потому что он будоражил янки и лил воду на мельницу его превосходительства губернатора Баллока, давая ему повод для клеветы. Он понимает, что будет находиться у власти только до тех пор, если сможет убеждать федеральное правительство и прессу северян, что Джорджия кишит смутьянами и куклуксклановцы прячутся за каждым углом. Для того чтобы оставаться у власти, ему отчаянно нужно выдумывать небылицы о злодеяниях куклуксклановцев, которые подвешивают верных республиканцев за большие пальцы и линчуют честных негров за изнасилования. Но он палит по несуществующей цели и прекрасно знает это. Спасибо за заботу обо мне, но активность клана пошла на убыль сразу после того, как я из перевертыша превратился в скромного демократа. Большая часть сказанного мужем о губернаторе Баллоке влетала в одно ухо Скарлетт и вылетала из другого, но она с облегчением узнала, что ку-клукс-клана больше нет. Ретта не убьют, как убили Фрэнка, и, значит, она не лишится ни своего магазина, ни его денег. Все же одно слово застряло в ее голове. Он произнес слово «мы», причисляя себя к тем, кого когда-то называл «старой гвардией». – Ретт, – резко спросила Скарлетт, – а ты не приложил руку к роспуску клана? Он пристально посмотрел на нее, и глаза его блеснули. – Любовь моя, приложил. Эшли Уилкс и я – главные виновники этого. – Эшли… и ты? – Да. Как это ни банально звучит, хотя и абсолютно верно, но в политике с кем только не приходится водить дружбу. Ни я, ни Эшли не питаем друг к другу дружеских чувств, но… Эшли никогда не верил в ку-клукс-клан, так как он против любого насилия. А я не верил в него, поскольку все это – явная глупость и не даст нам получить то, к чему мы стремимся. Клан означал бы, что янки будут сидеть на нашей шее до второго пришествия. Тогда мы с Эшли решили убедить горячие головы, что, если наблюдать, выжидать и работать как надо, то можно достичь большего, чем прибегая к белым балахонам и пылающим крестам. – Не хочешь ли ты сказать, что ребята вняли совету бывшего… – …Спекулянта? Прихлебателя янки? Вы, миссис Батлер, забываете, что отныне я – занимающий видное положение демократ, который до последней капли крови предан идее вырвать дорогой нашему сердцу штат из рук тех, кто его грабит. Мой совет оказался дельным, и они воспользовались им. Мои советы по другим политическим вопросам в равной степени оказались дельными. Мы располагаем демократическим большинством в законодательном собрании, разве не так? И вскоре, любовь моя, кое-кто из наших добрых друзей-республиканцев окажется за решеткой. Последнее время они стали чересчур жадными, хапают в открытую. – Ты поможешь упрятать их в тюрьму? Они же были твоими друзьями! Они дали тебе заработать тысячи на железнодорожных акциях! На лице Ретта мелькнула прежняя хитрая улыбка. – О, я не держу на них зла. Но я уже по другую сторону баррикады, и, если я хоть как-то смогу способствовать тому, чтобы они оказались там, где им положено быть, очень этому порадуюсь. Представляешь, как возрастет доверие ко мне! Кухня этих темных дел мне хорошо знакома, и я окажу неоценимую услугу прокуратуре, когда она начнет копать… а это произойдет очень скоро, судя по тому, как все зашевелились. Расследование коснется также губернатора, и его постараются упрятать за решетку. Ты бы поскорее предупредила своих друзей, Гелертов и Хандонов, чтобы готовились в любую минуту покинуть город, ведь если схватят губернатора, то и им крышка. Много лет Скарлетт была свидетелем того, как республиканцы, за спинами которых стояла армия янки, хозяйничают в Джорджии, и вскользь брошенным словам Ретта не поверила. Никакое законодательное собрание не сможет скинуть губернатора, не говоря уже о том, чтобы отправить его в тюрьму. – Очень во всем этом сомневаюсь, – сказала она. – Если его не засадят, то все равно провалят на выборах. Для разнообразия неплохо иметь губернатора из демократов. – Надо полагать, и здесь не обойдется без твоего участия? – с сарказмом спросила Скарлетт. – Обязательно, птичка моя. И я уже действую. Потому-то вечерами и появляюсь поздно, помогая организовывать выборы. Так тяжело я не орудовал лопатой даже на золотых приисках. Знаете… миссис Батлер, с огорчением вынужден вам сообщить, что на эту организацию я тоже ухлопал кучу денег. Помните, в свое время в магазине Фрэнка вы говорили мне, что некрасиво хранить у себя золото Конфедерации? Наконец-то я вынужден согласиться с вами, и теперь золото Конфедерации идет на то, чтобы Конфедерация снова пришла к власти. – Ты выбрасываешь деньги на ветер! – Что я слышу? Негоже так отзываться о демократической партии, – усмехнулся Ретт, но сразу его лицо приняло спокойное, даже равнодушное выражение. – Мне наплевать, кто там выиграет выборы. Главное, чтобы все знали, что я работал на них и потратил свои деньги. А в будущем это зачтется Бонни. – Я почти испугалась, слушая твою проникновенную речь о демократах, и решила, что ты изменился к лучшему, но теперь вижу: остался таким, каким ты был. – Я ничуть не изменился. Возможно, моя шкура приобрела иную окраску. Леопарда, наверное, можно перекрасить, но он все равно останется леопардом. Бонни, разбуженная громкими голосами родителей, стоявших в коридоре, сонно, но требовательно позвала: – Папочка! Ретт, не теряя ни секунды, повернулся, чтобы идти на зов дочери, но Скарлетт остановила его: – Ретт, вот еще что. Прекрати таскать с собой Бонни на политические совещания. Это никуда не годится. Маленькая девочка – и в таких местах! Да и ты выглядишь глупо. Я и не предполагала, куда ты ее возишь, пока дядя Генри не просветил меня. Он, видно, считал, что я в курсе… Ретт сурово посмотрел на жену и спросил: – Что дурного в том, если маленькая девочка сидит на коленях отца, когда он разговаривает с друзьями? Ты можешь считать, что это глупо, но я ничего глупого не вижу. Пройдут года, и люди вспомнят, что Бонни сидела на коленях у отца, который помогал выгнать республиканцев из нашего штата. Они долго будут помнить… – С его лица исчезло жестокое выражение, и глаза хитро сверкнули. – А тебе известно, что она отвечает, когда ее спрашивают, кого она больше всего любит? «Папочку и декратов». А кого больше всего ненавидит? «Юд». Люди, слава богу, такие вещи не забывают. Кипя от негодования, Скарлетт потребовала: – И надо думать, ты говоришь ей, что я иуда? – Папочка! – послышался возмущенный тонкий голосок, и Ретт, продолжая улыбаться, заспешил к дочери. В октябре того же года губернатор Баллок оставил свой пост и бежал из Джорджии. Манипуляции с государственными ценными бумагами, растраты и коррупция при его правлении достигли таких огромных размеров, что величественное знание администрации рухнуло под собственной тяжестью. Негодование общественности было столь велико, что даже в его партии произошел раскол. В результате всех потрясений законодательная власть перешла к демократам, и это имело одно весьма существенное последствие. Понимая, что ему грозит расследование с неизбежной отставкой, Баллок не стал мешкать. Он пустился наутек, обставив дело так, чтобы его отставка получила огласку только после того, как он оказался на Севере. Когда через неделю было объявлено о его уходе с занимаемого поста, Атланта пришла в необузданное возбуждение. Народ высыпал на улицу, мужчины улыбались и пожимали друг другу руки, женщины целовались и плакали. В знак знаменательного события повсюду устраивались вечеринки, и пожарные сбились с ног, гася языки пламени от костров, разведенных ребятишками. Трудности почти миновали! С Реконструкцией почти покончено! Правда, исполняющим обязанности губернатора поставили республиканца, но в декабре предстояли выборы, и никто не сомневался, какими окажутся результаты голосования. И когда прошли выборы, несмотря на отчаянные усилия республиканцев, Джорджия снова обрела губернатора-демократа.