Опять волна радостного возбуждения охватила весь город, но это уже была радость другого рода, и толпы людей не сходили с ума, как это было после бегства Баллока. На этот раз они выражали свою радость более сдержанно, с глубоким чувством благодарности, и в переполненных церквах священники истово воздавали хвалу Богу за спасение штата. Теперь уже чувство радости и всеобщего ликования было неотделимо от гордости за Джорджию, которая вновь оказалась в руках тех, кому она по праву принадлежала, несмотря на все происки Вашингтона, несмотря на его армию, саквояжников, иуд и коренных республиканцев. Семь раз конгресс принимал сокрушительные законы против мятежного штата, стараясь навязать ему статус покоренной провинции; трижды армия отменяла гражданский закон. Если раньше негры валяли дурака в законодательном собрании, жадные отщепенцы вставляли палки в колеса административной машины, частные лица обогащались за счет государственных средств и Джорджия казалась беспомощной, истерзанной, униженной, раздавленной, то теперь, несмотря ни на что, она возродилась, и этим была обязана только своему народу. Внезапное падение республиканцев не всем пришлось по душе: саквояжники и республиканцы испугались не на шутку. Гелерты и Хадсоны, очевидно предупрежденные о побеге Баллока за несколько дней до его официальной отставки, спешно покинули город, канув в забвение, из которого возникли. Те саквояжники и перевертыши, которые остались в городе, не знали, что делать, и пребывали в страхе, сбиваясь в кучки и гадая, к чему приведет законодательное расследование их личных дел. С них мигом слетела спесь. Они были напуганы, обескуражены и сбиты с толку. И дамы, которые наезжали к Скарлетт, не уставали повторять: «Кто мог предположить, что все так обернется? Нам казалось, что губернатор всесилен. Мы думали, он здесь надолго. Мы думали…» Скарлетт тоже была ошеломлена неожиданным поворотом событий, хотя Ретт и предупреждал ее, в каком направлении они могут развиваться. Нет, она не сожалела о бегстве Баллока и возвращении демократов. Никто в Атланте не поверил бы, но она с яростной радостью восприняла известие о долгожданном падении режима янки. Еще слишком свежи были воспоминания о мытарствах, которые выпали на ее долю в первые дни Реконструкции, о страхе, который она пережила, когда солдаты и саквояжники были готовы отнять у нее и деньги и имущество. Как забыть страх, бессилие и ненависть к янки, которые ввели унизительные для Юга порядки. Она не переставала ненавидеть их все это время. Тем не менее нужно было как-то выжить, обеспечить себя и семью, и ей пришлось пойти на поклон к завоевателям. Всей душой их ненавидя, она окружила себя ими, порвала все связи со старыми друзьями, распрощалась с прежним образом жизни. Теперь правлению завоевателей пришел конец. Она поставила на то, что режим Баллока надолго останется у власти, и проиграла. Оглядываясь назад и вспоминая Рождество 1871 года, самое счастливое Рождество, которое штат знал за последние десять лет, Скарлетт не находила себе места. Она не могла не заметить, что Ретт, некогда едва ли не самый ненавистный человек в Атланте, превратился в одного из ее идолов, когда отрекся от республиканской ереси и помог Джорджии, используя свои деньги, ум и связи, возродиться. Когда он проезжал по улице, улыбкой приветствуя прохожих, с голубым комочком – Бонни, уверенно державшейся у луки седла, все улыбались в ответ и с умилением глядели на маленькую девочку. Тогда как она, Скарлетт… Глава 59 Никто не сомневался, что Бонни Батлер сверх меры избалована и нуждается в твердой руке, но все так ее любили, что ни у кого не хватало характера проявить необходимую твердость. Впервые она проявила своеволие во время долгого путешествия с отцом. Когда они с дочерью находились в Новом Орлеане и Чарлстоне, отец позволял ей засиживаться допоздна, и она часто засыпала у него на руках в театрах, ресторанах и за карточным столом. Впоследствии ее только насильно можно было уложить спать в одно время с послушной Эллой. Вдали от родного дома Ретт позволял дочери носить любое платье, какое она только пожелает, и с тех пор девочка каждый раз принималась капризничать, когда Мамми пыталась надеть на нее хлопчатобумажные платья и передники, а не платья из голубой тафты с кружевными воротниками. Перевоспитать Бонни после ее длительного отсутствия, болезни и отъезда Скарлетт в «Тару» уже не представлялось возможным. Мать пыталась держать в руках подраставшую избалованную Бонни, но, как она ни старалась умерить своеволие девочки, у нее мало что получалось. Ретт всегда вставал на защиту ребенка, как бы возмутительно девочка себя ни вела и какие бы глупые желания ни высказывала. Он развивал в ней способность говорить и действовать по-взрослому, внимательно выслушивал ее и делал вид, что поступает так, как говорит она. И Бонни встревала в разговор взрослых, когда ей заблагорассудится, часто перечила отцу и пыталась поставить его на место. Он же только смеялся и не позволял Скарлетт шлепать маленькую девочку по рукам даже в виде символического наказания. «Не будь она такой хорошенькой, я сошла бы с ума, – сетовала Скарлетт, отмечая, что упрямством дочь пошла в нее. – Она обожает отца, и он, если захочет, заставит ее вести себя хорошо». Но Ретт не имел ни малейшего желания переделывать характер Бонни. Что бы она ни вытворяла, ей все сходило с рук, и, пожелай она луну, отец, если сумел бы до нее дотянуться, достал бы и луну. Он безгранично гордился красотой дочери, ее локонами, ее ямочками на щеках, ее исполненными грации жестами. Ему нравилось ее озорство, непоседливость и своеобразная манера выражать свою любовь к отцу. Сколько бы Бонни ни капризничала и ни упрямилась, Ретт видел перед собой очаровательного ребенка, и у него просто не поворачивался язык прикрикнуть на нее. На отца, который служил для нее богом и центром ее маленького мира, дочка молилась, и Ретт не хотел лишиться бесценного сокровища из-за пары резких и необдуманных слов. Бонни повсюду тенью следовала за отцом. Она будила его ни свет ни заря, сидела с ним за столом, попеременно орудуя то в его, то в своей тарелке, располагалась впереди него в седле и никому, кроме отца, не позволяла раздевать и укладывать себя спать в небольшую кроватку, стоявшую рядом с его постелью. Скарлетт забавляло и трогало то, что ее крошка вертит отцом как хочет. Кто бы мог подумать, что из Ретта выйдет примерный и серьезный отец? Бывали дни, когда сердце Скарлетт пронзали стрелы ненависти, если она видела, что Бонни в свои четыре года понимает Ретта лучше, чем она, его законная жена, научилась его понимать за много лет, и помыкает им как хочет, о чем она, взрослая женщина, могла только мечтать. Когда Бонни исполнилось четыре годика, Мамми принялась ворчать, что негоже маленькой девочке «сидеть в одном седле с отцом да в раздутом платье». Ретт прислушался к ее словам, как он прислушивался ко всем советам нянюшки, касающимся воспитания девочек. Вскоре для Бонни был приобретен рыжий пони с длинной шелковистой гривой и белым хвостом, а также миниатюрное дамское седло, отделанное серебром. Конечно, лошадка предназначалась для всех детей, поэтому Ретт купил седло и Уэйду. Но мальчик предпочитал играть с любимым сенбернаром, а Элла вообще боялась животных. Таким образом, пони, получивший кличку Мистер Батлер, поступил в полное распоряжение Бонни. Ей, правда, не понравилось, что приходится ездить в дамском седле, а не сидеть как отец, но, когда он объяснил, что сидеть в дамском седле гораздо труднее, она успокоилась и быстро овладела секретами верховой езды. Ретт гордился тем, что его дочь отлично держится в седле и лошадь ее слушается. – Вот увидите, когда Бонни подрастет, ей не будет равных на охоте, – хвастался он. – Тогда я повезу ее в Виргинию – вот где настоящая охота. И в Кентукки, где ценят хороших наездников. Когда пришло время выбрать амазонку, Бонни, верная себе, остановилась на костюме голубого цвета. – Ну что ты, дорогая! Только не этот голубой бархат! Голубой бархат – для моих бальных платьев, – рассмеялась Скарлетт. – А для маленьких девочек черное тонкое сукно. – И, заметив, как насупились черные бровки дочери, прибавила: – Ретт, ради бога, скажи ей, что голубой бархат не будет смотреться, и потом он же очень маркий. – О, пусть ездит в голубом костюме. Как только он станет грязным, мы сошьем ей новый, – беспечно заметил Ретт. Вскоре у Бонни появилась амазонка из голубого бархата с длинной юбкой, ниспадавшей на круп лошадки, и черная шляпа с красным пером, которое поразило ее воображение, когда она, затаив дыхание, слушала рассказы тети Мелли о Джебе Стюарте. В солнечные дни можно было видеть, как отец с дочерью катаются по Персиковой улице, и Ретт старательно придерживает своего крупного вороного коня, чтобы за ним поспевала Бонни на толстеньком, идущем аллюром пони. Иногда они во весь опор мчались по тихим улочкам города, распугивая кур, собак и ребятишек, и тогда Бонни, с развевающимися кудрями, подгоняла Мистера Батлера хлыстиком, а Ретт твердой рукой натягивал повод, чтобы Бонни пришла первой. Убедившись, что дочь уверенно держится в седле и не ведает страха, Ретт решил, что наступило время осваивать технику прыжков на небольшую высоту, учитывая короткие ноги Мистера Батлера. На заднем дворе он соорудил барьер и платил Уошу, одному из малолетних племянников дяди Питера, по двадцать пять центов в день, чтобы тот натаскивал Мистера Батлера. Начали они с планки, установленной на высоте два дюйма, и постепенно добрались до одного фута. Такой расклад встретил неприятие со стороны трех наиболее заинтересованных лиц: Уоша, Мистера Батлера и Бонни. Уош боялся лошадей, и только предложенное щедрое вознаграждение побудило мальчугана возиться с упрямым животным, заставляя его по десяти раз на дню преодолевать препятствие; Мистер Батлер стойко сносил то, что маленькая хозяйка дергает его за хвост и постоянно осматривает копыта, считая, что Создатель не помышлял о том, чтобы он целый день переносил свое полное тело через планку; у Бонни сердце разрывалось, когда она видела, что кто-то другой сидит на ее лошадке, и она от нетерпения прыгала на месте в то время, как Мистер Батлер постигал науку конного спорта. Когда Ретт наконец пришел к выводу, что пони усвоил науку и ему можно доверить Бонни, радость девочки не знала границ. После первого победоносного прыжка скачки на пару с отцом потеряли для нее всякий интерес. Скарлетт невольно смеялась, видя, какой гордостью и восторгом горят лица отца и дочери. Она считала, что новое увлечение быстро пройдет, Бонни обратит свое внимание на что-то еще, и тогда соседи вздохнут свободно. Однако Бонни очень понравилось прыгать через препятствие. Вскоре от беседки в конце заднего двора до барьера пролегла дорожка, и теперь каждое утро пронзительные крики подолгу оглашали окрестности. Дедушка Мерривезер, который в 1849 году колесил по всей Америке, припомнил, что именно так кричали индейцы, сняв с побежденного скальп. Спустя неделю Бонни попросила отца поднять планку на фут с половиной от земли. – Только когда тебе исполнится шесть лет, – возразил Ретт. – Ты будешь большая, сможешь высоко прыгать, и я куплю тебе лошадь покрупнее. У Мистера Батлера ноги не очень длинные. – Очень даже длинные. Я уже прыгала через розовые кусты у тети Мелли, а они огромадные! – Нет, надо подождать, – сначала твердо говорил Ретт, но постепенно его решительность таяла под непрекращающимися просьбами и капризами. – Ну хорошо, – однажды утром со смехом сказал он и поднял белую планку выше. – Но если ты свалишься, не смей плакать и винить во всем меня! – Мама! – прокричала Бонни в сторону спальни Скарлетт. – Мама! Смотри на меня! Папа мне разрешил! Скарлетт, которая расчесывала волосы, подошла к окну и, улыбаясь, посмотрела на крохотную возбужденную фигурку, нелепую в испачканной голубой амазонке. «Право слово, без нового костюма не обойтись, – подумала она. – Вот только как заставить ее снять этот грязный?» – Мама, смотри! – Я смотрю, дорогая, – улыбнулась Скарлетт. Когда Ретт поднял и посадил дочку на лошадь, Скарлетт в приливе материнской гордости, глядя, как она уверенно и красиво держится в седле, крикнула: – Ты очень хорошенькая, моя радость! – Ты тоже, – расщедрилась Бонни и, ударяя каблуками в бока Мистера Батлера, галопом помчалась по двору к беседке. – Мама, смотри, как я прыгну! – кричала она, нахлестывая пони. «Смотри, как я прыгну!» Скарлетт показалось, что она когда-то видела нечто подобное. Было что-то зловещее в этих словах. Но что? Почему она не может вспомнить? Она снова посмотрела на маленькую девочку, красиво сидящую на несущемся пони, и нахмурилась, ощутив холодный страх в груди. Бонни летела вперед, ее кудри развевались, голубые глаза горели. «У нее папины глаза, – подумала Скарлетт. – Голубые глаза ирландца, и она вся в него». Подумав об отце, она с замиранием сердца вспомнила сельскую местность, залитую необычайно ярким светом. Ей показалось, что она снова слышит ирландское пение, слышит топот стада, мчащегося по выгону «Тары», слышит беспечный голос, такой похожий на голос ее ребенка: «Эллен, смотри, как я прыгну!» – Нет! – закричала Скарлетт. – Нет! Бонни, стой! Высунувшись из окна, она услышала страшный треск дерева, хриплый крик Ретта и увидела голубую амазонку, мелькающую под копытами пони. В следующее мгновение Мистер Батлер вскочил и побежал трусцой с пустым седлом. Вечером, на третий день после смерти Бонни, Мамми, тяжело переваливаясь с боку на бок, поднялась в дом Мелани по ступенькам кухни. Одета она была во все черное: от огромных мужских ботинок с обрезанными мысами, чтобы не жали в пальцах, до косынки, повязанной на голове. Ее старческие глаза налились кровью и покраснели, а грузное тело обмякло от свалившегося на нее несчастья. Выражение печального недоумения, застывшее на ее лице, делало нянюшку похожей на старую обезьяну, но упрямо выдававшийся подбородок свидетельствовал о ее решимости. Она перебросилась несколькими словами с Дилси, которая любезно кивнула, как бы давая понять, что негласное перемирие пришло на смену старой вражде. Дилси поставила на стол тарелки, которые держала в руках, и, минуя кладовку, тихо прошла в столовую. Через минуту на кухне показалась Мелани с салфеткой в руке. С тревогой глядя на Мамми, она спросила: – С мисс Скарлетт ничего не… – Мисс Скарлетт крепка, как всегда, – прохрипела старая негритянка. – Так вы, мисс Мелли, зазря оставили свой ужин. Я-то могу и обождать, а уж потом выскажу, что у мене на сердце. – Ужин может подождать, – сказала Мелани. – Дилси, неси, что у тебя еще осталось. Мамми, идем со мной. Старуха заковыляла следом за Мелани. Выйдя в коридор, они миновали столовую, где во главе стола сидел Эшли с маленьким Бо, а напротив – двое детей Скарлетт, которые громко стучали большими ложками. Звонкие радостные голоса Уэйда и Эллы оглашали комнату. Затянувшееся пребывание в доме тети Мелли обернулось для них праздником. Тетя Мелли всегда была к ним так добра, а в последнее время особенно. Смерть младшей сестренки их почти не тронула. Бонни упала с лошадки, мама долго плакала, и тетя Мелли взяла их к себе, чтобы они могли играть на заднем дворе с Бо и объедаться булочками. Мелани вошла в небольшую гостиную, заставленную книжными полками, закрыла двери и жестом пригласила Мамми сесть на диван. – После ужина я собиралась зайти к вам, – сказала она. – Приехала мать капитана Батлера, и я думаю, похороны состоятся завтра утром. – Похороны… Из-за них-то я и пришла, – вздохнула старуха. – Мисс Мелли, у нас стряслася большая беда, и я к вам за подмогой. Уж такая беда, что хуже некуда. – Мисс Скарлетт слегла? – встрепенулась Мелани. – Я не видела ее с того дня, как Бонни… Она заперлась в своей комнате, а капитана Батлера не было дома, поэтому… По черному лицу Мамми покатились крупные слезы. Мелани села рядом и принялась поглаживать ее руку. Поплакав, Мамми утерла слезы подолом юбки и продолжила: – Вам, мисс Мелли, надо прийти к нам и помочь. Я сделала все, что могла, но проку никакого. – Мисс Скарлетт… Нянюшка выпрямилась и посмотрела в глаза Мелани: – Мисс Мелли, уж нам ли с вами не знать мисс Скарлетт. Что суждено ей вынести, то добрый Бог дал ей силы вынести. Горе разбило ее сердце, но она со всем справится. К вам-то я пришла ради мистера Ретта. – Я тоже хотела повидать его, но всякий раз, когда заходила к вам, он либо был в городе, либо запирался в своей комнате с… А Скарлетт стала похожа на приведение и не хочет ни с кем общаться… Говори скорее, что у тебя, Мамми. Сама знаешь, я сделаю все, что в моих силах. Нянюшка утерла нос ладонью и ответила: – Как я сказала, мисс Скарлетт выдюжит все, что посылает ей Господь, потому что выдюжила много чего, а вот мистер Ретт… Мисс Мелли, ему ни за что не стерпеть, коли что не по его. Ни в жисть не стерпеть! Из-за него я и пришла к вам. – Но… – Мисс Мелли, вам лучше пойтить к нам прямо сейчас. – Голос Мамми прозвучал настойчиво. – Может, мистер Ретт послушает вас. Он-то завсегда к вам прислушивается. – О, Мамми, не тяни! Говори, что с ним. Сердобольная негритянка распрямила плечи и продолжала: – Мисс Мелли, мистер Ретт того… малость рехнулся. Он не отдает нам маленькую мисс. – Рехнулся? Не может быть! – Да не вру я, вот вам крест! Он не дозволяет нам схоронить дитя. Он так и сказал мне час назад.